Конечно, тут нам похвастаться было не чем — при общем преимуществе в войсках, этот немецкий поход создал в конкретных местах локальные преимущества немцев, а подвижных частей у нас тут было уже не настолько много, чтобы успеть среагировать на эти прорывы. Точнее, среагировать мы, хоть и с небольшим запозданием, успевали — при инициативе у противника запоздание будет всегда. Но немцы создавали прочную оборону с ручным противотанковым оружием — как своим, так и захваченным у нас, и держали ее достаточно времени, чтобы вывести существенное количество войск — хотя бы из ближайших к прорыву позиций и тыла. А за последние два дня мы вывели из этого региона слишком много бронетехники и мотопехоты на юг, чтобы успевать быстро заткнуть прорывы. Так что, даже почти без техники, немцы действовали ненамного медленнее нас, а с учетом перехваченной инициативы и расстановки частей и подразделений на местности они нас опережали.

Но и это еще не все — рославльцы вышли в тыл не только почепскому, но и мглинскому котлу, хотя и не с той стороны, что мы предполагали. Естественно, они проломили нашу оборону и там. Так мало того, танковая дивизия, что днем ранее вскрыла гомель-новозыбковский котел, утром того же дня — двадцать восьмого августа — ударила в направлении на северо-восток по касательной к Гомелю, за пять часов, бросая поломавшиеся танки, прошла сто десять километров с западной от Ипути стороны, завязала бои за Сураж и его окрестности, за час пробив трехкилометровую брешь в западном фасе мглинского котла — еще до того, как он был вскрыт рославльской группировкой с северо-востока. В итоге, уже наши части оказались в котле Новозыбков-Клинцы-Унеча-Стародуб. Правда, шедшая следом за танками немецкая мотопехотная дивизия увязла в боях с нашими походившими с севера и запада легкопехотными полками, но все-таки под их прикрытием немцы смогли утянуть двадцать три из тридцати семи сломавшихся танков, да и половина мотопехотной дивизии все-таки смогла проскользнуть к Суражу, а оставшаяся часть пока прочно удерживала позиции поперек железной дороги Гомель-Новозыбков. Немцы нас откровенно удивили. Плохо было еще то, что многие наши соединения, в том числе подвижные, находились в дороге, в основном железной — ведь не только немцы сдвинулись на всей территории — наши войска тоже массово двигались на юг. И, если бы не поворот рославльцев на юго-восток, в клетненские леса, у нас все срослось бы просто замечательно. Но этот их маневр спутал нам все карты, и приходилось перекраивать все планы на живую нитку. Впрочем, как всегда.

Так-то мы рассчитывали расправиться с окруженцами севернее линии Брянск-Гомель за десять дней. Причем не только пленить или уничтожить, но и предоставить легкопехотным полкам возможность набить руку на атакующие действия — сковать фланги наступления двумя батальонами, прикрыть центр от косоприцельного огня, и ударить там третьим батальоном, усиленным самоходками и звеном-другим штурмовиков, нащупать в немецкой обороне слабый участок — разбитый штурмовым ударом пулемет, или просто низину, где не выроешь окопы из-за высоких грунтовых вод, высмотреть его по менее интенсивному огню или неровностям рельефа, и втиснуть туда взвод-другой, которые, под прикрытием мощного огня по флангам этого участка и дымовыми завесами, приблизятся перекатами, а то и ползком, втиснутся вглубь вражеской обороны и начнут ее разжимать фланговыми ударами вдоль окопов — в обе стороны, или же только в одну, выставив в другую и в сторону тыла немецкой обороны только небольшое прикрытие — три прошедших дня мы натаскивали комбатов легкой пехоты именно на такие действия. Порой атака развивалась в течение нескольких часов, иногда даже с ротацией атакующих взводов, чтобы дать передохнуть бойцам, которые первыми шли в атаку, а уже под их прикрытием подтягивались вторые и третьи линии, которые и сменяли первых, постоянно оказывая давление и наконец продавливая или прорывая немецкую оборону — те уже испытывали патронный и снарядный голод, поэтому не поливали нейтралку градом мин и снарядов, да и пулеметы не ставили сплошные завесы, так что наши бойцы вполне могли короткими бросками или ползком постепенно сближаться с немцами. Почти идеальные условия для учебы.

В день мы проводили по семнадцать-двадцать таких локальных атак, постепенно выкрашивая такими мелкими ударами немецкую оборону. В каждой такой операции мы уничтожали или брали в плен пятьдесят-сто фрицев, да еще на их контратаках добирали по полсотни, то есть в день окруженные группировки теряли только на наших атаках около двух тысяч человек. На двести тысяч, что оказались в котлах севернее железки, потребовалось бы сто дней. Но и немцы атаковали, стараясь нащупать в нашей обороне места возможных прорывов — в день они проводили порядка семидесяти атак, где теряли еще под тысячу. Атаки были в основном безрезультатны, а если где и случались небольшие вклинения, то мы их быстро заминали контрударами мобильных групп поддержки. Ну и штурмовики с высотниками постоянно висели над котлами, добирая еще примерно по тысяче человек.

То есть в день немецкие котлы таяли на четыре тысячи человек — и это только котлы севернее железной дороги. И, если считать только арифметически, нам потребовалось бы пятьдесят дней на полное уничтожение этих котлов. Но мы не собирались ждать так долго — ведь каждое наше вклинение в их оборону меняло конфигурацию фронта, создавая плацдармы для дальнейших атак, которые, к тому же, производились уже на недостаточно оборудованную оборону — немцы успели относительно нормально закопаться только в первой линии, да и то — без проволочных заграждений и минных полей, и при ее прорыве перед нами оказывались почти неприкрытые окопами тылы. Поэтому шла дальнейшая обкатка легкой пехоты, когда вслед за прорывом устремлялся другой легкопехотный полк, который на вездеходах заскакивал внутрь котла и формировал новый фронт, попутно уничтожая попавшихся под руку тыловых и не успевшие сориентироваться для отражения атаки резервы немцев, сам отражая контратаки и занимая оборону на новых участках. Так что — дней пять — и все было бы закончено — по мере роста числа таких прорывов немецкая оборона становилась все менее прочной, кое-где из части фронта уже образовывались новые котлы, на два-три батальона, а то и роты — котлы все больше дробились. Вот немецкие рославльцы и прекратили этот учебный процесс, вытащив хоть часть соратников из лап смерти или плена.

Но в эти дни училась не только легкая пехота. Учились и транспортные части. Вся территория пришла в движение — тысячи человек, сотни единиц техники, тысячи тонн грузов снялось с места и покатилось на юг.

Сразу после прорыва под Брянском, Гомелем и Новозыбковым оказалось, что южный фронт длиной четыреста километров почти не имеет противостоящих нам немецких сил. Но и у нас сил там еще не было — требовалось удерживать и уничтожать окруженные группировки. Мы, конечно же, сняли подвижные части с этой работы и перекинули их на юг, о чем потом пожалели — как раз этих частей и не хватило, чтобы остановить движение рославльцев и купировать их атаки с тыла на обводы котлов. Но на тот момент ситуация на юге была гораздо критичнее — если успеть всунуться туда как можно дальше, то немецким окруженцам к северу придется значительно сложнее — до них будет дальше добираться, у них останется меньше надежд выбраться из котлов. Так что такое решение было, в принципе, правильным. На тысячу сто километров потребовалось двести пятьдесят пехотных батальонов, по пять километров на батальон, только чтобы хоть как-то прикрыть все периметры — сто двадцать тысяч человек. И каждый день мы старались протолкнуть по дорогам и воздуху еще хотя бы полсотни батальонов. И если на севере уплотнением занимались уже не одну неделю, то на юге оборона пока была довольно дырявой, поэтому все потоки войск и припасов шли именно туда.

Сорок тридцативагонных составов в день по трем дорогам — по рейсу на состав — загрузить, довезти, выгрузить, взять обратный груз, если есть — раненые, пленные, подбитая техника для ремонта — и вернуться — эти сорок составов по тридцать двадцатитонных вагонов перевозили из глубины нашей территории на сто-двести-триста километров двадцать пять тысяч тонн груза ежедневно — сорок пехотных батальонов с двумя б/к, одной заправкой и питанием на неделю. А еще девяносто автотранспортных батальонных колонн по тридцать машин с загрузкой в среднем три тонны делали по рейсу в день, перевозя восемь тысяч тонн груза, то есть одна колонна перевозила батальон с таким же количеством припасов, а гусеничная и колесная техника батальона шла в составе колонны, тоже перевозя какое-то количество грузов. Работала и транспортная авиация, которая совершала примерно тысячу рейсов в день — в среднем по три рейса на самолет с загрузкой в три тонны — эти закидывали в по три тысячи тонн грузов ежедневно — пополнения, боекомплекты, топливо — подвижным частям, с которыми не была установлена надежная наземная связь. То есть ежедневно более сорока тысяч тонн грузов сдвигались на юг минимум на сто километров .

А это — немало. Так, если рассматривать только подвижные части — мотопехоту и танки, что снабжались по воздуху, то расчеты у нас были такими. Средняя заправка — триста килограммов, для танков — больше, для БМП и вездеходов — меньше. Но она была рассчитана на триста километров хода по смешанной местности — часть — по шоссе, часть — по пересеченке. Соответственно, на батальон, а это восемьдесят гусеничных машин, заправка составляла двадцать четыре тонны, восемь транспортников. Из расчета количества действовавших танковых и мотопехотных батальонов сто двадцать штук одна их заправка составляла тысячу восемьсот тонн, или шестьсот рейсов транспортных самолетов. Но одной заправки хватало в среднем на три дня, то есть в день — двести рейсов по топливу. Боекомплект танка или САУ — шестьсот килограммов, один транспортник везет б/к для пяти танков — половины роты. В связи с высокой интенсивностью боев расходовалось в среднем по б/к в день — при трех тысячах единиц тяжелой техники, участвовавшей в боях, требовалось шестьсот рейсов транспортников в день для доставки боеприпасов. Ну и остаток в двести рейсов — пополнения, запчасти и питание, которое к тому же частично добирали из захваченных складов продовольствия, впрочем, как и бензин для некоторых самоходок и танков на основе трофейной техники, что еще не сменила двигатели на наши.

И грузопотоки нарастали. Мы подтягивали с севера, из глубины наших территорий, легкие пехотные батальоны — еще по пятьдесят батальонных составов в день, и еще десять составов везли припасы, топливо и боекомплекты. На юг сдвигалась просто лавина войск.

И вот, эту начавшуюся выправляться после ряда косяков систему, нарушил прорыв немцев из котлов. Так, железная дорога от Гомеля на юг оказалась перерезанной, железная дорога с севера к Унече — тоже, соответственно, и участок от нее на юг оказался также бесполезен. И снабжение шосткинско-щорсовской группировки повисло на восточной ветке Брянск-Навля-Шостка-Щорс длиной двести километров, а грузы требовалось везти еще и до Брянска. Так более того — железнодорожной связи между Шосткой и Щорсом не было — дорога была разорвана Десной, так что часть грузов перекидывалась на грузовики, а часть отправлялась как раз воздушным транспортом.

Но, похоже, за прошедшие два дня мы успели закинуть достаточно грузов, а наличие транспортной авиации давало войскам уверенность, что снабжение не прекратится в любом случае. В принципе, пока снова не появились немецкие истребители, так и будет, то есть еще на пару дней чистого неба хотя бы над нашей территорией можно было рассчитывать. Мы, конечно, сдвигали на юг и зенитно-ракетные комплексы, да и авиатранспортные колонны все-равно отправляли под прикрытием истребителей, так что и с появлением немецкой авиации снабжение, скорее всего будет идти, может, в меньшем объеме, но пока обстановка не виделась критичной. А войска так вообще почему-то излучали самые радужные ожидания от своих действий.

И больше всего старались командиры легкопехотных частей. Еще бы — в сложившейся иерархии сухопутных частей — танковые-мотопехотные-пехотные-легкопехотные — последние были самыми 'младшими', они рассматривались как учебная парта для бойцов и командиров. А ведь были еще совсем элитные ДРГ и полуэлитные морпехи, которые стояли как бы особняком. Такая иерархия сложилась в течение лета, и, скорее всего, еще будет не раз переутрясаться, но служебный рост скорее всего и будет таким — послужил, скажем, в пехотных частях — переходишь в легкопехотные, но на более высокую должность, учишься там командовать более крупным подразделением, но с меньшими возможностями и на более спокойных участках. И, если себя достойно проявил — переходишь обратно, но уже на такую же должность. Хотя далеко не все проходили такой путь — были и такие, кто переходил вверх или в еще более 'мощные' войска без таких скачков 'назад'. Но вот те, кого все-таки направляли по такому извилистому пути, лезли из кожи вон, чтобы доказать, что и они ДОСТОЙНЫ.

ГЛАВА 21.

А народ дорвался — ведь мы наконец разрешили и им повоевать, а то до сих пор эта волна мобилизации работала на заводах и шахтах. И многие ворчали, причем этому немало способствовала пропаганда, которая возвеличивала героев-фронтовиков. Мы, конечно, старались хвалить и тружеников тыла, но все понимали, что только фронт мог доказать мужественность человека. Поэтому-то все так и рвались туда. Да, они знали, что там убивают, но мы часто крутили кадры с хроникой боевых действий, организовывали собрания с участием фронтовиков, где те рассказывали о боях, проводили семинары и практические занятия, где наши психологи учили методикам действий в опасных ситуациях, да и ежедневные занятия на тактических полях рождали в людях уверенность, что их не убьют, тем более в брониках.

Так что народ был психологически подготовлен и рвался на фронт. И мы 'пошли навстречу', тем более что неожиданно реализовались многие проекты, требовавшие до этого много людских ресурсов. Ну, не то чтобы совсем уж 'неожиданно' — планы и сетевые графики у нас были, хотя постоянно и нарушались. Но ежедневные планерки, совещания, расшивка узких мест породили ощущение, что это никогда не кончится. И вот когда все-таки мы пришли к тем результатам, на которые нацелились, это стало неким откровением — 'все, сделано'. Ну, не то чтобы 'все', но базис был создан.

Так, мы наконец-то обеспечили себя многими материалами, и прежде всего железом и жидким топливом. Это в первые месяцы войны мы воевали на том, что нашли на складах — топливо, заводские запасы черных и цветных металлов, а то и переплавка в металлолом подбитых танков и железнодорожных рельсов — все это давало обеспечение нашим войскам и возможность поддерживать тыл. Но сначала я, а потом, когда победоносное наступление Красной Армии все дальше откладывалось — и другие — начали приходить к мысли, что долго на этих запасах не протянем. Поэтому-то все меньше сопротивления вызывали мои попытки наладить какое-то производство, и прежде всего — топлива и стали. Железо тут выплавляли — на небольших заводиках, из болотной руды, так что на первое время мы использовали эту возможность. Но одновременно проводили геологические изыскания. Точнее — не то чтобы 'проводили' — просто продолжили ту работу, что тут велась и до войны. За первые пару месяцев мы собрали команды геологов, что работали в БССР, подтянули разведочное оборудование, специалистов, что не успели эвакуироваться в тыл, и продолжили геологические изыскания. Очень нам помог и архив геологоразведки, что мы тиснули из-по носа немцев. Ну и постепенно собранное оборудование, прежде всего бурильное — станки, двигатели, несколько десятков тонн бурильных труб — советское государство настойчиво и целенаправленно изучало свои недра. Так что уже в сорок первом у нас работало более сотни геологоразведочных партий. Одних буровых работ мы проводили на сотни метров в сутки. А еще отбор проб, копка шурфов — геологи исследовали недра и по химическим веществам, что выносились водами в приповерхностные слои. Искали прежде всего нефть — я про нее просто помнил, что она в Белоруссии есть. Но и металлы тоже искали — раз есть болотные руды, то откуда-то же железо поступает ?