Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Мир с одной стороны старается уменьшить число сущностей бритвой Оккама, — проворковало воронье гнездо, — а с другой — увеличить их помазком Попандопуло-Кречинского. Это и есть диалектика.
В воздухе резко запахло испаром. Фил, борясь с путавшимся сознанием, велел застегнуть противоиспарники. Машина тоже велела. И пролетавшая мимо миска с макаронами повторила слова Фила. И микроволновка повторила, и овощехранилище.
Путешественники или табличные представления шли, цепляясь друг за друга, уже несколько столетий или секунд. А рядом шли их души и тоже цеплялись друг за друга и за ненависть. Доброта таяла, как мороженое. Моряки и кинозвёзды ели её ложками, сделанными из гнутой печени ягнёнка. Нежность играла на баяне, сделанном из толстой нежности, тавтологический блюз.
— Не смотрите по сторонам, — шептал Фил и свободной рукой закрывал глаза идущему рядом философу. — Не смотрите, свихнётесь. Вперёд идти, только вперёд!..
— Зачем идти вперёд? — сказала добрая бабушка Павла. — Все всегда идут вперёд, и никто не догадается идти назад или вбок.
— Бабушка! — закричал философ, сбрасывая с глаз руку Фила.
— Внучек мой, — тепло ответила старушка. — Вырос-то как, возмужал! Дед тебя и не узнает. Он тут, рядышком, пошёл накосить травы кроликам.
Нелоголаз, выронив направу, изо всех сил вцепился в Павла одной рукой. Тот вырывался и слёзно кричал:
— Отпусти меня, идиот! Они не умерли, ты же видишь, они не умерли. Они тут живут, в Нелоге!
— Тихо, дурак, тихо... — шептал Фил, крепко держа философа. — Молчи и иди! Не смотри на бабушку, не смотри!
— Можно и посмотреть, — возразило облако и рассмеялось. — Вы, люди, всегда на что-то смотрите.
— Действительно, пусть посмотрит, — разрешил Гусаров.
— Пусть, — сжалился Фил.
— Я ничего не говорил,— закричал оперативник. — Это не я сказал.
— Я тоже молчу, — ответил Фил.
— И я молчу, — ответил Фил. — Всё время молчал, даже не полсловечка за цельный день.
— Идём вперёд и не обращаем внимания, — посоветовал Фил.
Теперь уже не нелепы складывались, вычитались и делились, а операции над ними сочетались, умножались и видоизменялись под действием сотен других операций. И операций над операциями. Путешественники шли меж бильярдных столов, на которых толстые почки играли в "подойди и ударь". Над столами висели лампы на шнурах, и горела яркая тьма. Толстый перец вышел из избы, чихнул три раза, перевернулся через левое колено и стал немощью, завёрнутой в железный лист псевдоматрицы. Пятое взаимодействие подружилось с седьмым кварком, и они вместе пошли бить отрицательный объём. А тот позвал на помощь отрицательную массу, но плотность снова стала положительной.
— Когда это всё кончится?! — закричала уставшая молчать Элина.
— Никогда, — сказала левая рука Игната и показала кукиш правой руке.
— Смени юстаккумулятор в нормальнике, идиот! — крикнул дилаперу Павел. — Ты нормальность теряешь!
Сказав это, философ уселся на лавочку и закурил огромную козью ножку. Он смотрел на соседнюю завалинку, где сидела Элина с подружками. Хихикая, они лузгали семечки и задорно поглядывали на жениха. А Павел выглядел молодцом: сатиновая красная рубаха, картуз и новые сапоги. Он давно хотел жениться на Элине, да батя не разрешал, пока уборочная страда в разгаре.
— Держи меня за пояс, — прокричал Фил.
— За пояс нельзя держать, — отреагировал Гусаров, глядя на раненого Шершавого. Он знал его много лет, они вместе грабили морские караваны и замки, похищая шелка, красавиц, золото и деревянные синхрофазотроны со стразами.
— Дорогие товарищи! — сказал диктор. — От имени Партии и правительства позвольте поздравить вас с Днём Святого Патрика! Этот праздник стал славной вехой...
Парикмахер с костылём рассмеялся. А океан заплакал рыбами и морскими животными. Слёзливость стала матерью. Отец неизвестен. Катушка! Катушка! Где твой кабель?!
Вдруг раздался ужасный рёв, переходящий в инфразвук. Вся сумбурная вакханалия вокруг путешественников застыла в оцепенении.
— Ребятки! Это Изобра зовёт! — заорал от радости Фил. — Изобра-матушка! Метров двести осталось. Смотрите, какой испар густой...
Связанный нелоголаз неожиданно разрыдался. Он ревел в голос, и крупные слёзы капали на землю. Алогия была очень высокой, поэтому слёзы превращались в трудных подростков и в звание мастера спорта по борьбе с мадмуазель Крюшо. Но никто не обращал на это внимания, ведь спасение уже рядом. Реальное спасение, а не то, которое повисло на ели и испортило десяток шишек.
Путешественники пошли дальше, борясь и сопротивляясь злу и насилию. Не убий, не укради. Подставь другую щёку, точка, точка, запятая. Квадрат гипотенузы был ими доволен. Чихать он хотел на катеты. Всё равно всему! Из малинового джема можно сделать рыбалку, из оперного театра — тонкий писк слона, из радости — бутылку игристого сундука. Из уголовного кодекса лёгким движением ноги получается рыжий ржаной вопль, из доблестной трусости — печальная влага на головном стекле, из папирос, набитых креветками — тупой желудок, испорченный управлением по работе с персоналом.
— Невесть что творится, — говорил Лепест. — Самое интересное, что кто-то в этом всём пытается найти смысл.
— Смысл есть во всём, — спорил с ним картофельный салат, — даже в бессмыслице.
Валенковость уже давно наступила и припекала корнями сметану. А там, чуть ближе чем за холмом, росли пешки и сохлая ненадёжность. Граммов пять, а то и ближе, вольт сто. Единицы измерения произвольны, любой из них можно измерять любое. А любое само может стать единицей измерения. Зачем что-то измерять, если само понятие меры не существует? Точнее, оно жило брёвен сто или полморковки, а потом умерло. И его похоронили с почестями, выстрелив три с четвертью раза противозачаточными гардинами.
— Чуть-чуть ещё, ребятки! — рявкнул Фил. Он тоже давно умер, и памятник ему, вырубленный из Гусарова, стоял на берегу бронебойной реки. И курлыкали над ним небеса, и сел в тени Игнат, женатый на Игнате, и запел про далёкоблизкие толстоглазые страны.
Осталось сделать последний рывок. Нормальники уже начали плавиться от высокой нагрузки. Но это ещё полбеды. Беда началась, когда ширпачи вздрягнулись на карбе, а потом халала отпехтерела плинку. Элина хрякнула по тереплясине, и та вскалдабудилась всеми баглиаками.
— Хвалибруй! — взбулдыкнул Павел, увстревая зебелую магликану.
— Епе! — якнул вздрюн, усластая каклоидность. — Епе, епе, переепе!
Перка. Макастура праста. Изобра вбебедилась, и Фил упредрил подграбарник. Павел, клякая, вбыкнул из рюкзака чёрную материю и расчёты. Прибуя, он пробаклунил над ними, а затем запридякнул их в самую середину. Все замерли, фирлюдя, как Изобра заиграла всему цветами радуги и заревела сотнями голосов.
— Сейчас всё нормализуется! — орал Павел, горстями швыряя функи в Изобру. — Господи, только бы в расчётах не ошибиться! Давай, Изобра-матушка!
Процесс уже было не остановить. Сначала упипы по-прежнему дикласывали, но постепенно они начали рассасываться. За ними блебы растворились без следа. Хотя вкуснота ещё тилюмировала, но опасности уже не представляла.
Изобра, сглотнув черномат, заревела на басах и выбросила клубы испара. Когда тот рассеялся, путники увидели, как от творческой субстанции отступают нелепистые нелепы и нелепы, собранные из нелеп. Вот уже и стайка птичек пролетела мимо путешественников. Почти нормальные птички, копыта у них виднелись маленькие-маленькие, едва заметные. Сосны стряхивали с себя последние капли подобострастия и тайного порока. Совсем близко прошагал медведь. Пусть с крыльями, пусть рогатый, но он именно прошагал, а не проехал на троллейбусе и не провдрыгал на бабуяке.
Теперь уже все дружно по примеру Павла орали:
— Давай, Изобра! Давай, матушка!
Мир стремительно нормализовывался на небольшой площадке радиусом метров в тридцать. За границами нормальности бесился сумбур, пытаясь прорваться через невидимую границу. Но Изобра, не пускала его к путешественникам, стоящим в центре площадки. Функи, булькая в творческой субстанции, всасывали алогию и превращались в обыденные вещи, выглядевшие несуразно в этом абсурдном мире. Павел, впервые увидевший подтверждение своей теории на практике, восхищенно глядел, как мешалка постепенно превращалась в половник, крутило — в детскую юлу, хватало — в плоскогубцы, ставшая ненужной направа — в компас. Функи вполне могли превратиться и в иные вещи с такими же функциями: мешалка — в миксер, крутило — в гироскоп, хватало — в ухват, а направа — в артиллерийскую буссоль. Ведь в нормальном мире одни и те же функции выполняет множество вещей, и функи могли превратиться в любую из них, лишь бы главная функция сохранилась.
Связанный Фил смотрел, как сухие шишки под его ногами постепенно отказываются от парламентаризма и табакокурения. Слёзы катились по его щекам, падали на землю и просто впитывались в почву. Игнат, совершенно потерявший голову, подбрасывал вверх банку консервов и, мыча от радости, наблюдал, как она падает обратно к нему в руки, а не улетает и не взрывается. Павел старался сохранить беспристрастность учёного, но улыбка сияла на его лице. Наверное, он чувствовал себя богом, творящим космос из хаоса. Ведь он оказался прав. Если взять чёрной материи в тысячу раз больше, то можно уничтожить всю Нелогу.
Но можно пойти ещё дальше. Открытие философа позволит менять законы мира по желанию людей: убирать мешающие, добавлять нужные, корректировать имеющиеся. И онтроника с обонточкой будут не нужны, если сам мир можно переделать по вкусу большинства людей. Можно будет сделать его приветливым и добрым. Два мешка мешалок — и все станут сытыми, три мешка связушек — богатыми, пять мешков искачей — счастливыми. Очень легко сделать мир комфортным. Пусть каждый будет счастлив. Это ведь так просто: искоренить несчастную любовь, устранить возможность несчастных случаев, вычеркнуть из человеческой жизни зависть, ревность, ненависть.
Очнувшись от грёз, Павел вспомнил о самом главном. Он бросился к рюкзаку, достал аппарат межмировой связи и начал его настраивать. Но вдруг случилось нечто неожиданное, причём настолько, что все недавние сумбурные выверты показались детским лепетом. Оперативник Гусаров подбежал к связному устройству и прыгнул на него двумя ногами. Корпус аппарата жалобно хрустнул, из зигзагообразной трещины посыпались детали. Павел вздрогнул и поражённо вытаращился на Гусарова. А тот, ухмыляясь, снимал связушку с Фила и Элины.
— Что, забредыши, удивлены? — спросил оперативник, довольно улыбаясь. — Сейчас нас перепухнут кое-куда, и поговорим.
8
Лаборатория Павла, куда перепухнули путешественники, выглядела очень уютной по сравнению с абсурдной недружелюбной Нелогой. В ней уже находились Лар в наручниках и трое гвардейцев, держащие директора Института оборонной онтроники под прицелом дематоров. Но удивили Павла не скованные руки шефа, а его бурая генеральская форма: философ первый раз видел его не в гражданском и даже не подозревал, что его начальник служит в Бурой гвардии. Лар, завидев выпухнувших, сильно задёргался, особенно когда его взгляд остановился на Гусарове.
Один из гвардейцев протянул оперативнику небольшую коробочку, в которой философ признал обменник — устройство для обмена сознаниями, которое лет пять назад вывезенное дилаперами из какого-то смежного мира и годом позже запрещённое фсеновцами. Гусаров подмигнул гвардейцам, и те нацелили дематоры на него. Оперативник щёлкнул обменником, и Лар тут же заговорил:
— Развяжите меня! — приказал он охранникам.
Один из гвардейцев отстегнул наручники, и директор-генерал поморщился, потирая натёртые запястья. Гусаров встрепенулся, недоумённо поморгал и тут же попытался ударить одного из охранников. Гвардейцы внушительно покачали стволами дематоров, и оперативник успокоился.
— Выведите этого в коридор! — приказал Лар, вырвав из рук Гусарова обменник. — Элина, тоже выйди ненадолго!
Когда оперативника увели, директор повертел в руках обменник:
— Хорошая штука! Ты, Павел, — подмигнул он философу, — взаправду поверил, что я с тобой к Нелоге настоящего Гусарова отправлю? Нет, брат, этот живчик вам бы головы пооткручивал и сбежал! Это я вместо него ходил. В его теле. Неплохое тело, кстати, форму держит наш боец! Не зря его Леда целый год изучает. Знаешь, что я больше всего боялся? Что ты согласишься с "Гусаровым" и не пойдёшь к Изобре. Но риск есть риск.
Павел не нашёлся, что ответить.
— А как же?.. — открыл рот нелоголаз, но генерал перебил его.
— Да, Фил, обменник — это не нелепа. Это штуковина забредышей, довольно удобная. Поселяешься в чьём-нибудь теле и пользуешься им как собственным. И мозги используешь, и характер, и память. Помнишь, как я тебя шантажировал в заброшенном доме? Сам бы я сроду так не смог, личность Гусарова помогла. Я даже его глупые поговорочки в речь вворачивал; у него голова ими до отказа забита.
Закончив с Филом, Лар подошёл к Павлу:
— Ну, каковы результаты эксперимента, подчинённый? — ядовито спросил он. — Раздраж нормально работает? И где контрольные образцы онтроники? Где расщепа, которая расщепляет сущности? Мне нравится тихими вечерами делить массу на гравитационную и инерционную! Где двойняк, который генерирует дуализм любых сущностей на манер корпускулярно-волнового? Хочется мне, знаешь ли, повозиться с материально-континуальным дуализмом, забавная штука!
— Ты разве в гвардии? — брякнул философ, не найдя, что ответить.
Но Лар заговорил о другом:
— А ты и в самом деле умён! Я в тебе никогда не сомневался, забредыш. Научиться управлять онтологическими законами — это многого стоит. Наши крикуны-орбисты считают, что всех забредышей нужно обессвойствить, а я им всегда говорю, что не всех. Некоторые могут пригодиться. Тебе я даже награду выдам — блок настоящих земных сигарет, без которых ты страдаешь.
Генерал подошёл к окну:
— Я постоянно просматривал твои расчёты, когда ты спать уходил, — признался он. — Включал понимальник и читал твои записи. Когда я понял, что ты открыл третий эффект Изобры — просто ошалел, если не сказать грубее. По сравнению с этим изобретением раздраж — детская игрушка. Мы теперь из нашего старого мира сделаем клубнику со сливками! Чёрной материи у нас на это хватит с лихвой. Когда Нелогу уберём, тут и раздраж пригодится: онтронику будем отхватывать тоннами. А из неё мы с тобой такого оружия понаделаем!..
Игнат замычал, силясь что-то сказать, но директор не обращал на него внимания.
— Поэтому я сквозь пальцы смотрел на некоторые твои шалости, — усмехнулся он. — Например, на то, как ты упорно готовился к побегу и собирался выручить своих земляков. Дурацкий план! Не умеешь ты, умник, побеги организовывать! Думаешь, я не догадался, для чего тебе нужно в Нелогу забредышей тащить? Но я тебе не мешал, даже аппарат межмирсвязи подсунул, чтобы ты его благополучно украл. И черномат позволил своровать. Зато мои риски полностью оправданы, найден третий эффект Изобры!
Генерал с хрустом потянулся и, довольный собой, захохотал:
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |