Главная роль

Максим понимал: до похорон уже ни у него, ни у Гефеста, ни у Марцелла минуты свободной не выдастся. И не выдастся больше случая тихо и спокойно проститься с умершим.

Актер подошел к императорскому ложу. Постоял в молчании. В памяти стремительно промелькнула первая встреча с Нервой. Максим прикрыл глаза. Не думал, что смерть "паралитика из терм" причинит такое горе. В душе осталась пустота, как бывает всегда, когда прощаешься с другом. Максим знал, что и сам он, и Марцелл, и Сервия с Корнелией будут еще долго ощущать эту пустоту.

Максим повернулся и распахнул двери императорской опочивальни, впуская слуг.

...Семь дней спустя над Римом пылал закат. К золотисто-алым облакам поднимался дым гигантского костра. Костер окружали преторианцы в сияющих доспехах, в шлемах с алыми гребнями, сенаторы и всадники в тогах с пурпурными полосами, женщины, распустившие косы в знак траура.

Максим обводил глазами Марсово поле. Знал: среди сенаторов стоит Марцелл, среди знатных горожанок — Игнема и Сервия, в толпе простолюдинов — Тит Вибий, в числе вольноотпущенников — бестиарий и Лавия, среди приближенных императора — он сам и Гефест. Весь Рим прощается с императором.

Но весь ли Рим скорбит? Или для горожан похороны императора — просто великолепное зрелище, некоторое разнообразие среди праздничных шествий и гладиаторских игр? Сумеют ли римляне оценить, что сделал для них Нерва? И что останется от его трудов?

Максиму был известен ответ. Останется... Полтора абзаца в учебнике истории. В промежутке, между главами о злодействах Домициана и подвигах Траяна.

С вершины костра взмыл в небо орел. Огонь догорел, и пепел был собран в урну.

В молчании возвращались домой Максим с женой. Лишь у самых дверей Сервия повернулась к мужу.

— Когда с вершины погребального костра выпустили орла... Мне показалось... Показалось, что и впрямь гордый дух императора взмыл в небо.

...На следующий день после похорон оглашено было завещание Нервы. Состояние императора переходило к Траяну. Римский народ получал в дар великолепный Форум. Не забыты были друзья и преданные слуги императора. Максим узнал, что тоже не оставлен вниманием Нервы.

Получив деньги, актер принялся настойчиво обходить мастерские скульпторов. Искал долго и упорно. И нашел. Скульптор, маленький суетливый грек, показал ему изваяние. То самое, копию с которого Максим видел в Екатерининском парке. Скульптор расстарался, придав болезненному императору торс Юпитера. Но лицо воссоздал верно. Высокий лоб, нос с горбинкой, чуть впалые щеки, четко очерченные губы. Это было умное и гордое лицо человека, в течение полутора лет правившего Римской империей.

Максим выкупил у скульптора статую Нервы и подарил городу.

...И снова недели потекли за неделями. Со смертью Нервы забот у Максима только прибавилось. Император Траян оставался на границе, но не спешил прислать в Рим доверенных лиц, заменить ими чиновников Нервы. За полгода не произвел ни одного нового назначения. Даже Касперий Элиан по-прежнему занимал пост начальника гвардии. Казалось, Траян не собирался вспоминать о бунте преторианцев и наказывать виновных. Подобное всепрощение изумляло Максима. Порой он спрашивал себя, так ли кроток новый император? Или, за множеством дел, ему было просто недосуг обрушить карающий меч?

...В один из дней, когда Максим задыхался от усталости и оставил всякую надежду провести вечер с Сервией, дорогу ему заступил Касперий Элиан.

Над городом угасал холодный закат. Огромные палатинские дворцы были погружены во тьму, зато ярко сияли окна канцелярии, в домах императорских рабов и вольноотпущенников. Максим, запыхавшись, взбежал по лестнице на Палатин — спешил из архива в канцелярию. Столкнулся с Элианом.

— Ты слышал? — сказал начальник гвардии вместо приветствия. — Новый Цезарь не торопится возвращаться в Рим.

Максим попытался удержать в десяти пальцах восемнадцать свитков. Ответил нервно:

— Думаю, ему хватает дел на границе.

Рванулся бежать, но Касперий Элиан удержал.

— Вероятно, не хватает. Хочет заодно вершить дела римские. Вызывает к себе меня, тебя, Аргуса и еще нескольких вольноотпущенников.

— Вызывает? — не понял Максим.

"Так и есть". Свитки посыпались на землю. Актер не имел ни малейшего желания копировать Чарли Чаплина, но судьба заставила: пока поднимал одно письмо, остальные выскальзывали меж пальцев. Пытаясь заслонить тонкий папирус от брызг ближайшего фонтана, Максим переспросил:

— Вызывает? Куда? — мысленно пожелал Элиану провалиться.

— В Колонию Агриппины, — "отрапортовал" начальник гвардии. — Там стоит его армия.

Свитки снова посыпались на землю. Максиму показалось: водяные капли выбили по чаше фонтана тревожную дробь. Актер напряженно прислушивался к себе. Что напугало? Давнее воспоминание? Вспышка интуиции?

— Ты поедешь?

— Приказ есть приказ.

— Не езди, Элиан.

Начальник гвардии оторопел.

— Не езди, — повторил Максим.

Сам не смог бы объяснить, почему настаивает. Читал что-нибудь? Просто почувствовал? Только водяная дробь звучала все оглушительнее. "Опасность, опасность!" — барабанили капли.

Элиан забеспокоился. Тихо спросил:

— Ты... что-то знаешь?

Максим покачал головой.

— Опять звезды предупреждают? — попробовал пошутить Элиан.

— Не езди.

Элиан помолчал. Потом беспечно улыбнулся.

— Приказ императора нельзя нарушить. Казнят.

Максим попытался рассудить здраво. Ничего нет странного в том, что император вызывает к себе начальника гвардии. Дурным знаком было бы как раз обратное. Траян не сместил Элиана, не назначил другого префекта. Значит, доверяет Элиану.

— Не езди, Элиан.

— Ослушаться императора? — протянул начальник гвардии. — Тогда останется одно: бежать.

Максим кивнул. Сомнения Элиана были понятны. Покинуть Рим? Нарушить присягу? Стать добровольным изгнанником? Из-за какого-то невнятного предупреждения?

— Не езди.

Но Элиан уже принял решение.

— Собирайся в дорогу. Выезжаем через два дня.

* * *

Лошадь была живой и теплой, доверчиво смотрела круглыми черными глазами, и бережно брала теплыми мягкими губами куски белой лепешки. Но нрав у нее был коварный. Она переходила на мелкую рысь, когда следовало мчаться вскачь, и брала в галоп, когда весь отряд останавливался. Вдобавок, стоило Максиму отвернуться, кусала его за самые чувствительные места.

Максим заподозрил, что лошадь так выражает презрение к наезднику.

Нет, конечно, учась в институте, он брал уроки верховой езды. Правда, лихим кавалеристом стать не успел. Да и сколько лет прошло с тех пор. А в Риме... В Риме за последний год его путешествия ограничивались переходом от канцелярии до дома Августа и обратно.

И вот теперь он трясся верхом на упрямой кобыле, ругаясь сквозь зубы и потешая спутников. Элиан не мог опомниться от изумления, солдаты конвоя переглядывались и пересмеивались. Максима не задевали насмешки. Он переживал ужасное открытие: римляне ездили без стремян!

За день предстояло одолеть шестьдесят — семьдесят миль. Максим был ошеломлен. Не представлял, с какой скоростью путешествовали древние римляне. Полагал, поездки растягивались на долгие месяцы, если не на годы. Элиан же рассчитывал добраться — часто меняя лошадей — до Колонии Агриппины (с низовий Тибра до низовий Рейна) не более, чем за месяц. Намекнул, что мог бы передвигаться быстрее, не имей обузы в виде никудышного наездника.

— Быстрее? — не поверил Максим.

— Гонцы проезжают и сто миль в сутки, — гордо ответил Элиан.

На растерянные вопросы Максима объяснил, что путешествие из Рима в Брундизий — если двигаться неспеша — можно совершить за десять дней, в Александрию — за две недели.

"За десять дней из Рима в Брундизий?! Это не меньше пятисот километров. От Петербурга до Москвы — семьсот. А письма идут десять дней! На лошадях их перевозят, что ли?!" — возмущался актер, изо всех сил понукая кобылу.

Отряд двигался по Фламиниевой дороге на север. Это была великолепная дорога: пять слоев камней, смешанных с бетоном. Максим знал: римские дороги переживут тысячелетия. И снова его охватило ощущение нереальности происходящего.

Кобыла быстро привела его в чувство. Вдобавок, великолепная римская дорога оказалась очень жесткой на ощупь. Максим поднялся, ощупал бока. Кобыла взирала на него в кротком изумлении.

Максим тяжело вздохнул. Садиться верхом — без стремян — было мучением. Тут к нему подскочил Клодиан, помощник центуриона Септимия. Невыразительное лицо Клодиана озарилось подобострастной улыбкой. Максим молча отстранился и кое-как взгромоздился на лошадь. Он еще не забыл мятеж преторианцев. Не забыл занесенный меч.

Теперь Клодиан держался подчеркнуто вежливо, даже услужливо. Догадывался: император Траян встретит мятежников неласково. А если императорский секретарь поведает Цезарю кое-какие подробности...

Кобыла взбрыкнула вторично, но Максим был начеку и сумел удержаться верхом. Понял, что отвлекаться нельзя ни на секунду. Все время следить — за правильной посадкой, за лошадью, за дорогой. Лишь изредка он отваживался бросить взгляд по сторонам.

На обочинах стояли милевые знаки. Через каждые пятнадцать миль располагались гостиницы. Максим осведомился, высока ли плата.

— Ничтожна, — ответил Элиан. — И за нее ты получишь множество удовольствий: спертый воздух, разбавленное вино, жесткую подушку и тюфяк, кишащий насекомыми.

Максим не стал требовать, чтобы они остановились в гостинице. Полагал, Элиан водворится в каком-нибудь богатом доме. Любой всадник или сенатор был бы счастлив оказать услугу начальнику императорской гвардии. Но Элиан предпочел мраморной вилле — казармы городской стражи.

Последние два часа Максим смотрел прямо перед собой, на ровную полосу дороги, мелькавшую между ушами лошади. Спина и шея стремительно деревенели. Пожаловаться он не мог: во время тряски прикусил язык.

В казарму вошел на негнущихся ногах. Вяло прожевал кусок хлеба и повалился на жесткое ложе. Спать пришлось на животе.

Нет, он не изменил себе и не затосковал о благах цивилизации. И, даже увидев во сне автомобиль, бесшумно и плавно катящийся по дороге, нашел в себе силы проснуться.

Утром Аргус предложил Максиму место в своей повозке. Актер поблагодарил и отказался. Сам проповедовал: необходимость — лучший учитель. Стиснув зубы, взгромоздился на коня — по приказу Элиана отыскали тихого и смирного. Конь стоял, не шелохнувшись. При первой же команде перешел на рысь. Но на все попытки пустить его в галоп отвечал удивленным ржанием.

Пришлось отряду бодро рысить шесть миль до ближайшей почтовой станции. Затем их продвижение ускорилось более, чем хотел Элиан и ожидал Максим. Коня, доставшегося ему на этот раз, было не остановить. Максим, перестав заботиться о достоинстве, распластался на крупе, обхватив руками конскую шею. Конь летел стрелой и только у следующей станции остановился как вкопанный. Максим сполз на землю. Скакун был весь в мыле, а Максим чувствовал себя, словно после девятибалльного шторма.

Впрочем, вскоре он настолько освоился, что мог поспевать за отрядом.

Дорога вела на север. Сбегала с холма в низину и снова поднималась на холм. Через реки были перекинуты мосты, через болота — арочные виадуки.

В предгорьях начался мокрый снег. Элиан морщился, глядя на вырисовывающиеся впереди серые громады гор.

— В любой день снегопады могут закрыть перевал. Счастье, что зима стоит теплая.

Отряд торопился на север. Поля перемежались виноградниками. Голые сухие лозы навевали тоску. Леса, сменившие виноградники, также казались безжизненными. Деревья стояли в инее. Лишь иногда на ветке покачивался сморщенный, чудом уцелевший листок. Царила тишина. Порой на снегу виднелись отпечатки звериных лап. Однажды чуть не из-под самых копыт с тявканьем выскочила лисица.

Элиан нетерпеливо подгонял людей. Худой, жилистый, будто сросшийся с конем, он, казалось, никогда не уставал. Мог по четырнадцать часов не сходить с коня, довольствоваться самой грубой едой. В грубошерстной тунике, "галльских" штанах и коротком воинском плаще — сагуме (вместо посеребренных доспехов и льняной туники) он ничем не выделялся среди простых солдат. Максим начал догадываться, почему Элиана любили в гвардии.

И снова его пронзило острое беспокойство: не на расправу ли потребовал Траян начальника гвардии? "Чепуха, — попытался уверить себя Максим. — Казнить Элиана император мог бы и в Риме".

Но тотчас нашлись возражения: "Казнить? На глазах гвардии? Какой кровью обернулось бы? Наоборот, разумнее оторвать Элиана от преданных солдат"...

Тревога не проходила.

В воздухе кружились снежинки. Под копытами коней снег превращался в жидкую грязь. Дорога закончилась. Всадники следовали один за другим по узкой тропе. Густо теснились сосны и ели.

Потом деревья отступили, и горы открылись во всем своем великолепии. Узкие хребты, острые пики, ледники.

"Альпы".

Максим однажды уже побывал здесь. Разумеется, мысленно. Когда читал книгу "Слоны Ганнибала". С замиранием сердца следил он за походом великого карфагенянина. Вместе с ним штурмовал неприступные скалы, вместе с ним безуспешно искал обходные тропинки, скользил и падал на обледенелых склонах, жег костры и поливал раскаленные камни уксусом, чтобы потрескались. Вместе с ним оплакивал гибель множества воинов, и всех слонов, кроме одного...

Да, это был героический переход. Сейчас Максим почувствовал это особенно хорошо. Через горы давно были разведаны тропы, и не приходилось сражаться с враждебными племенами, но Альпы оставались Альпами. Головокружительные кручи, узкие глубокие ущелья, застывшие водопады.

На перевале их опять застал снег. Серые складки гор напоминали куски мятой ткани. Низкие тучи скрывали вершины. Но едва перешли перевал, разъяснило. Заблистали под солнцем ледники, заискрились снеговые шапки. Над головой синело небо, далеко внизу, под ногами, густо темнела зелень сосен. Узкая тропа вела в долину.

В Медиолане Элиан дал отряду три дня отдыха. Здесь Максима нагнал гонец, привезший письмо от Сервии.

Письмо начиналось необычно. Вместо неизменного римского "Сервия — Максиму" с прибавлением пяти неизбежных букв S.V.B.E.V (Сокращенная фраза: "Если ты здоров — хорошо, я здоров".) в папирусе стояло: "Дорогой и нежно любимый Максим".

И написано это было по-русски.

Актер осторожно разгладил папирус. Сервия сдержала обещание.

Максим тотчас вспомнил спор, возникший однажды между ним и Гефестом. (При разговоре присутствовала и Сервия.) Вольноотпущенник уверял, что никакой язык не может сравниться с латынью.

— Мой родной — может, — возразил Максим.

Гефест презрительно фыркнул.

— Варварское наречие!

Максим не ответил, так остро вдруг захлестнула тоска по звукам родной речи. По городу детства. По маленькой пышечной на углу, куда бегал после уроков; по кинотеатру, в котором не пропускал ни одного фильма; по скверу, где кормил бродячих собак; по просторному двору, где гонял в футбол... Впрочем, на месте пышечной теперь "Макдональдс"; кинотеатр превратился в казино; сквер исчез под особняком; а двор забит машинами...