— Я об этом не просила, — сказала Яковлева мягким низким голосом. — Напротив, большое вам спасибо, — она замолчала, чтобы после короткой паузы добавить: — Я, правда, очень благодарна. Я уже давно не помню сына таким счастливым. Пожалуй, с тех пор, как погиб муж.
Говорить о капитане Славке хотелось меньше всего. Тем более, он опасался, что вдова начнет плакать. Шувалов опасливо покосился на Наташу, однако ее глаза оставались сухими. Она просто смотрела на играющих детей. Там веселье было в полном разгаре. Мальчишки с криками тянули шнур змея в разные стороны. Вокруг них бегал Петька, размахивая руками и командуя. Его, конечно, никто не слушал, но он продолжал носиться, как угорелый, подпрыгивая от возбуждения.
Наташин голос действовал на офицера магически. Еще пару минут назад он горел желанием, как можно быстрее расставить все точки над 'и', бросить змея и вернуться назад в гостиницу. Но вот теперь сидит рядом на скамейке и ему никуда не хочется уходить. Ему казалось, что он знает Наташу уже тысячу лет и что ее ладонь сейчас лежит сверху на его руке, как будто успокаивая. Так в детстве всегда делала его мама.
Шувалов вздрогнул, очнулся и, прогоняя наваждение, засунул руки в карманы.
— Сколько лет вы прожили вместе? — спросил Славка, просто чтобы не молчать.
— Семь. Почти семь.
Офицер смотрел недоверчиво. В своем открытом платье, с хвостиком волос, худенькая, Наташа выглядела, почти, как школьница. Поймав его взгляд, она чуть заметно улыбнулась:
— Я была еще совсем девчонкой. Всего — семнадцать. Думала после школы идти в медицинский, но не прошла по конкурсу. Собиралась на следующий год опять. А тут он — молодой, симпатичный. К тому же военный летчик. Ну, в общем, все и закрутилось.... Он умел красиво ухаживать, все подруги завидовали. Не успела я оглянуться, как уже Петькой была беременна. А дальше — известно: прощай — институт, здравствуй — гарнизон.
— А откуда ты, из какого города? — поинтересовался Шувалов.
— Из Ленинграда. А что?
— Ничего. Так просто спросил. А не страшно было такой город, как Питер, менять на Дурасовку?
— Он же муж мне... был. Отец моего ребенка. Как же я могла поступить иначе, — в голосе Яковлевой звучало недоумение, что кому-то нужно объяснять такие простые вещи.
— Ну, не знаю. Я в своей жизни разных женщин повидал.... А здесь чем занималась?
— Домом... Ребенком, — пожала плечами Наташа. — Хотела пойти работать, но Коля был против. Сказал, что пусть Петька сначала в школу пойдет. А где работает ваша жена?
— У меня нет жены.
— Извините, — Яковлева произнесла это так, словно бы выражала соболезнование.
— Не нужно извиняться, она не умерла. Мы развелись. Давно уже, — поморщился Славка.
— Почему?
— 'В одну повозку впрячь неможно, коня и трепетную лань', как сказал классик.
— Не сошлись характерами?
— Точнее, полностью разошлись, — Шувалову очень не хотелось снова ворошить свое недавнее прошлое, и он лихорадочно искал повод сменить тему.
— А дети есть? — продолжала спрашивать Наташа, не замечая состояние своего собеседника.
— Нет.
— Плохо. Мне кажется, вы очень любите детей.
Это было уже чересчур. Туда, куда она сейчас пыталась вторгнуться, являлось запретной зоной, и Славка снова начал заводиться.
— Как молодой, симпатичный летчик Яковлев?
— Не нужно, прошу вас! Коля был примерным отцом и мужем. Он хорошо зарабатывал, заботился о нас. Может быть, ему немножко недоставало душевной теплоты в общении, но муж так уставал. Служба, была для него всем. Он просто не мог уделять нам достаточного внимания.
'Жопализ!' — со злостью подумал Шувалов, но вслух только язвительно поинтересовался:
— Если он не находил времени для семьи, то в чем же тогда его примерность? В том, что не пропивал деньги и не бил жену?
— Перестаньте! Коля не сделал вам ничего плохого. За что вы его так не любите?
Перед Славкой снова возникло, с остреньким носом, перекошенное от ярости лицо капитана и его истерический крик: 'Я посажу тебя!'. Внезапно волна злости накрыла Шувалова с головой и, окончательно потеряв контроль над собой, он жестко припечатал:
— А за что мне было любить эту крысу?!
Яковлева вскочила со скамейки. Щеки ее пылали:
— Я никому не позволю, так говорить о моем муже! Это бесчестно! Особенно потому, что он сам не может защитить себя.
Быстрой походкой она направилась к своему подъезду, оставив Шувалова в одиночестве.
Остаток дня Слава не мог успокоиться. Вот же дурацкий характер! Когда он, в конце концов, научится сдерживаться. Ни за что ни про что, опять человека обидел. И ведь баба, судя по всему хорошая, порядочная. Ну, какой черт дернул его за язык. Ведь всем известно: о мертвых или — хорошо, или — ничего.
Начало темнеть, когда Шувалов окончательно решился. Он должен пойти и извиниться. Прямо сейчас! Славка оделся, взял для большей убедительности бутылку шампанского и через десять минут уже звонил в дверь квартиры Яковлевых. Наташины глаза раскрылись от удивления, когда она увидела Шувалова на своем пороге. Не давая ей произнести ни слова, офицер смиренно склонил голову, протянул шампанское и шутливо начал:
— Пожалуйста, извини меня за мое сегодняшнее идиотское поведение. В знак примирения, прошу принять бутылку 'Мадам Клико', 1812 года разлива.
Женщина, наконец, пришла в себя:
— Я не обижаюсь. Надеюсь, вы сказали это не со зла. А шампанское — совершенно излишне. Я не могу взять его.
— Не уйду, пока мадам не соблагоизволит. Это — оскорбление для Франции! — продолжал настаивать Славка.
Наташа слегка улыбнулась, выражая сомнение:
— На этикетке написано: 'Советское шампанское'.
— Ага, значит, если бы оно было французским, то взяла бы? Это — не патриотично!
— Нет, не взяла бы все равно. До свидания. Уже поздно.
В этот момент, где-то на верхнем этаже, скрипнула дверь, и раздались женские голоса. Слава заметил, как в глазах Яковлевой промелькнул явный страх. Он прислушался. Щелкнул закрываемый замок и голоса начали спускаться вниз. Шувалов не успел опомниться, как произошло невероятное — Наташа схватила его за руку и рывком втащила в квартиру. Дверь захлопнулась за его спиной, и офицер оказался в тесной прихожей, тускло освещаемой светом, идущим с кухни. Яковлева, прижавшись к большому зеркалу, висящему на стене, молчала. Было заметно, что она напряженно прислушивается к происходящему на лестнице.
'Соседок испугалась', — догадался Славка. — 'Понять можно. Не так давно мужа похоронила, а тут уже новый 'ухажер' с бутылкой. Ох, и сплетни пойдут по гарнизону. Не будешь же потом каждому объяснять, что он тут не за этим. Но сам то, тоже хорош! Раньше нужно было думать, что делает'.
Несмотря на то, что поведение женщины легко объяснялось, в душе отчего-то нарастала обида. Голоса, между тем, миновали их этаж, спустились вниз и исчезли за дверью подъезда.
— Все, ушли, — первым прервал молчание Славка. — Кажется, и мне пора выматываться. Ты не волнуйся. Я, как мышь проскользну, ни одна живая душа не заметит.
Яковлева не знала, куда девать глаза:
— Простите. Действительно, как-то глупо все получилось.
— Ничего, к дуракам и отношение соответствующее!
— Я этого не говорила, — женщина смутилась окончательно. Ее тонкие пальцы нервно теребили поясок халата, в который она была одета.
— Говорила, не говорила. Какое это теперь имеет значение. Всего хорошего. Счастливо оставаться.
Шувалов поставил бутылку на пол прихожей и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Он уже спустился на несколько ступенек, но тут на лестничной площадке появилась Наташа.
— Подождите! — окликнула она офицера.
— Что случилось?
— Вы забыли шампанское, а мне одной его не осилить.
Они сидели на кухне, занавески которой Яковлева плотно задернула, тщательно проверив, не осталось ли где-нибудь малейшей щели. Славка открыл шампанское и разлил его в два узких хрустальных бокала. Разговор шел полушепотом — в соседней комнате спал Петька. Точнее, разговор не клеился совершенно. Наташа отвечала невпопад, думая о чем-то своем. Шувалову очень хотелось снять напряженность, развеселить, растормошить хозяйку, но что-то мешало ему. Он и сам не мог понять, что. Славка не помнил, чтобы когда-нибудь испытывал трудности в общении с противоположным полом, но сегодня ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда он случайно встречался глазами с Наташей, его почему-то бросало то в жар, то в холод. Как последний тупица, он мучительно думал над каждым словом, нервно колупая ногтем наклейку 'Гусь Хрустальный' на ножке бокала.
— Вы, почему не пьете? — Яковлева вдруг вспомнила, что ей надлежит играть роль заботливой хозяйки.
— 'Ты'... Мы же договорились! — устало поправил ее гость.
— Почему ты не пьешь?
— Да, я это.... Ну, в общем, решил завязать.
— У тебя проблемы со спиртным?
— Скорее, это у него со мной.
— У тебя удивительная манера — выражаться сложно о простых вещах.
— 'Простота — хуже воровства', как говорит народная мудрость, — скривился Славка.
Они опять замолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, Наташа вскочила с места и начала развивать бурную деятельность:
— Может быть, ты голодный? Давай, я приготовлю что-нибудь.
— Не нужно ничего. Просто посиди, — попросил Шувалов.
— Нет, так не годится. Давай, я хоть что-нибудь на стол поставлю.
Невзирая на вялые Славкины протесты, Яковлева открыла холодильник и достала оттуда колбасу и небольшой кусок сыра. Потом подошла к шкафу, и начала искать там что-то. Результат поисков ее разочаровал:
— Здесь в кулечке были конфеты, а теперь он пуст. Петька, наверное, все слопал, поросенок! Ничего, у меня еще подарочный набор шоколадных конфет припрятан, на черный день. Сейчас принесу.
— Не нужно. Прошу тебя. Пойду я, наверное.
— Нужно. Лучше порежь сыр, пожалуйста.
Наташа исчезла в соседней комнате, а Славка подошел к буфету в поисках ножа. Столовые принадлежности обнаружились только в четвертом по счету ящике. Найдя ножик подходящего размера, Шувалов протянул к нему руку и тут вдруг заметил какие-то непонятные черные линии на дне ящика. Заинтригованный он сгреб и выложил все содержимое ящика на стол.
Когда дно очистилось от ложек и вилок, оказалось, что оно застелено большим листом бумаги, на котором угольком или черным мелом было что-то нарисовано. Славка пригляделся внимательнее и замер ошеломленный. С листа на него смотрело невероятной красоты женское лицо, с полузакрытыми глазами. С двух сторон от него, на разной высоте были изображены две узкие ладони. Казалось, что женщина стоит, вплотную прижалась к толстому полупрозрачному стеклу и пытается что-то разглядеть за ним.
Лист был очень старый, весь в желтых пятнах, с темными пригоревшими полосами от горячих чайников и сковородок. Но даже это не могло испортить красоты рисунка. Напротив, от этого, он казался еще более загадочным.
— Что ты делаешь?
Шувалов вздрогнул от неожиданности. Он не слышал, как на кухню вошла хозяйка.
— Я нож искал. Вот, увидел и заинтересовался, — смущенно словно бы его поймали на месте преступления, объяснил гость.
— Нет, ничего, пожалуйста. Хотя, чего уж там интересного, — Яковлева безразлично пожала плечами.
— Откуда у тебя этот рисунок?
— Это — мой.
— Твой?! А кто на нем?
— Я.
Славка ошалело посмотрел на красивое лицо, изображенное на листе. Потом снова перевел взгляд на обыкновенное, ничем не выдающееся, Наташино и лишь изумленно выдохнул:
— Ты?!
Увидев в его глазах недоумение, девушка внезапно покраснела и, слегка запинаясь, пояснила:
— Такой, я себя вижу во сне.
— Во сне..., — как эхо повторил Шувалов и замолчал, не зная, что добавить.
— Это очень смешно? — Наташа пришла в себя и теперь смотрела в сторону, с обидой прикусив губу.
— Нет, нет! Мне очень понравилось, правда! — опомнившись, поспешно отозвался гость.
— Ну, все. Хватит! Не люблю, когда меня держат за дурочку. Дай, я сложу ложки назад.
— Послушай, а у тебя есть еще? — внезапно поинтересовался Славка.
— Что еще? — ошеломленно спросила хозяйка.
— Рисунки, конечно.
Яковлева посмотрела Шувалову прямо в глаза испытывающим взглядом. Вероятно, было там что-то такое, от чего, после длинной паузы, она вздохнула, вытащила из шкафа большую папку для эскизов и, молча протянула Славке. Тот бережно открыл ее.
В пухлой папке с изрядно потрепанными углами находилось множество рисунков. С них на Шувалова смотрели звезды, горящие под водой; звери с человеческими лицами; древние готические замки, отражающиеся в речной глади и фантастические цветы. Сюжеты — самые различные. Единственное, что их всех объединяло — они были выполнены в одной и той же манере, угольком или черным мелом.
Офицер одну за другой перебирал работы и не мог поверить своим глазам. Славка, конечно, обладал многими недостатками, но художественный вкус получил в наследство от матери отменный. Для него не оставалось ни малейшего сомнения, что Наташа необычайно талантлива.
— Кто учил тебя рисовать? — поинтересовался он, когда пролистал папку до конца.
— Никто. Наверное, это в отца. Он у меня работает реставратором в Эрмитаже. Ему тоже очень нравились мои рисунки.
— Ты когда-нибудь выставляла их?
— Боже, о чем ты говоришь! Это просто для себя. Когда я рисую, мне становится легче. Я ведь, в сущности, очень одинокий человек. Если бы не Петька...
— А ты пробовала рисовать акварелью или маслом? — нетерпеливо перебил ее Шувалов.
— Пробовала, но мне это не подходит.
— Техника сложнее?
— Нет. Просто краски наполняют картину содержанием и придают ей форму, но за пестротой теряется душа. Мне кажется, что, только рисуя черным по белому, можно показать ее. Только такой рисунок может быть правдив и до конца искренен. Это, как обнаженный человек. Нет больше длинной юбки, корсета или накладных плеч. Ты такой, как есть. Не лучше и не хуже. Ты такой, каким пришел в этот мир, когда впервые почувствовал душу внутри себя и заплакал от радости. И душа твоя была открыта всему миру, потому что ты еще не знал, что ее нужно прятать. Что открытая душа — это иногда очень больно.... Таким же человек уходит отсюда, потому что, нет ничего честнее смерти. И она тоже, черно-белая, как зебра.
Славка сделал вид, что внимательно изучает очередную работу, чтобы скрыть свое волнение, но потом все-таки не выдержал:
— Это же.... Так же нельзя! Это нельзя прятать в кухонном шкафу, как хлам и ставить на них чайники. Эти рисунки должны видеть все. Ты бы, ну, я не знаю.... Хоть бы у себя дома повесила.
— Я хотела повесить, но Коля был против. Он всегда ругался, когда я рисовала. Считал, что я занимаюсь ерундой и ворую время у ребенка.
Шувалов едва не взвыл. Опять — капитан. Он даже мертвый не дает ему покоя. Сейчас он ненавидел его, как никогда сильно.
— Коля. Этот твой Коля..., — начал, было, Славка.
— Что, Коля? — в мягком голосе Яковлевой неожиданно проскочила металлическая нотка. Стало ясно — еще одно слово и все опять закончится ссорой, как сегодня утром.
