— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
*) "Австрийский министр иностранных дел Буоль — колеблется. С одной стороны, он считает, что Австрии выгодно выступить против России, потому что тогда можно будет надеяться получить в награду от западных держав разрешение произвести аннексию Молдавии и Валахии к Габсбургской державе.
А с другой стороны, ничем не истребимый инстинктивный страх перед Россией затрудняет все его дипломатические движения. Он считает, что России всего можно ожидать. Сегодня она слаба, а завтра вдруг окажется сильной!
Буоль с тревогой поглядывает на Крым, досадуя на медленность в действиях союзников.
После получения известий о результатах неудавшегося штурма союзниками передовых укреплений Севастополя и итогах сражения на Черной речке, Боуль стал весьма любезен и готов обсуждать в приватной обстановке возможность отхода Венского двора от конфронтации с Россией".
За последние дни, я нашел господина министра иностранных дел в особенно предупредительном настроении духа, — его политические симпатии подвергаются воздействию со стороны событий и влиянию воли его государя. Граф Буоль ни слеп, ни глух, и ему невозможно не признавать очевидного факта. Не только Буоль, но и Франц-Иосиф и вся правящая верхушка в Австрии явно смущены, а отчасти и испуганы исходом штурма 18 июня и сражением у Черной речке . (франц.)
* * *
Роман между старшим врачом бывшего Еланского полка, в одночасье ставшего Сибирской стрелковой бригадой, Михаилом Павловичем Ивановым и сестрой Крестоводвиженской общины, Екатериной Михайловной Смирновой развивался стремительно.
Не имея возможности поговорить о 'нежных чувствах', Михаил Павлович завоевал расположение операционной сестры своим отношением к раненным, своим искусством помогать ближнему, оказавшемуся в беспощном состоянии, вследствие нахождения на службе своему Отечеству. Попавшие в плен враги, были прооперированны точно так же, как и русские воины.
Михаил Павлович, не делал различия между русскими солдатами и матросами, и ранеными врагами. Значит, он человеколюбив и оказывает помощь всем, кто нуждается в ней, не делая различий, какому богу молятся пострадавшие.
Врач в полном смысле этого слова, готовый оказать помощь любому человеку, терзаемому ранами, вызывал у Кати большое уважение.
Уважение переросло в интерес, интерес перерос в расположение, а взгляды, которые бросал на нее Михаил Павлович при операциях, заставляли учащенно биться сердце и думать о докторе не только как о враче, но и как о мужчине.
Тайные девичьи нашептывания между двумя Катями после операций, были вполне обыкновенными для разговоров двух девушек о молодом человеке.
— Он так на меня посмотрел, я вся обмерла, но вовремя подала ему зажим...
— А он?
— Катюша, но какое проявление чувств во время операции? Сказал спасибо и все!
— Вот! Моя дорогая, вот это и есть проявление чувств! Когда профессор обращался ко мне во время операции, он только бранные слова говорил за нерасторопность. Иванов тебя любит! Поэтому и ничего нехорошего тебе не говорит!
— Твои слова, да Богу в уши!
* * *
Михаил Павлович, со своей стороны, отмечал, что сестра Смирнова, не боится крови, не испытывает неприятия при виде тех методов полевой хирургии, которые вполне способны отправить неподготовленного человека в состояние дурноты и невменяемости. Отмечал вместе с тем, учится обязанностям операционной сестры быстро, а уколы выполняемые с помощью шприца делает лучше, чем он сам. Что Катя очень красива, и вообще она именно та барышня, которую он хотел встретить в своей жизни.
Не говоря о "нежных чувствах" молодые люди ощущали, как их тянет друг к другу. Им хорошо было быть вместе, и за операционным столом, когда они спасают очередного раненого, и когда они просто были рядом. Даже при обходе раненых, доктор, говоря с коллегами, не выпускал ее из виду. Катя, слушая его, ловила на себе взгляды Иванова. Они испытывали постоянное влечение друг к другу и это замечали все окружающие.
Умудренный жизнью, Николай Иванович Пирогов, смотрел на своих молодых коллег с пониманием. Молодость! Он видел их взаимное притяжение и ничего против этого не имел. Главное в том, что они, доктор и сестра, понимали друг друга за операционным столом с полувзгляда, с полуслова.
Операции, которые проводил Николай Иванович до появления в Севастополе титулярного советника Иванова, в большинстве случаев проходили удачно, но вот послеоперационный период, был весьма неоднозначен.
Несмотря на то, что проводились операции с использованием стерильных инструментов, выжившие после операций, были зачастую далеки от того, чтобы встать в строй. Николай Иванович, в преддверии операции мыл руки химически активными растворами, вывел работу с гангренозными больными в особые отделения, но его представления о смысле антисептики были еще весьма далеки от правильного. И тут появился доктор Иванов, который можно сказать открывает глаза великому хирургу.
То, что мастерство хирурга оказалось бессильно, те кого он и его коллеги прооперировали зачастую умирают от "отравления ран миазмами", дело всей жизни не выдерживает проверку, и подлежит упразднению, приводило Николая Ивановича в отчаяние. После того, как доктор Иванов сначала в приватной обстановке, а потом и в импровизированной лекции объяснил, что лечение раненых зависит не только от мастерства хирурга, но и от множества факторов зависящих от обстоятельств полученных ранений, профессор Пирогов, начал смотреть на старшего врача с большим уважением.
Несмотря, на достижения в методах проведения операций, до разговора с Михаилом Павловичем, методы микробиологической теории и прямо вытекающие из них асептических подходы в хирургии, Пирогов только нащупывал, рассказ младшего коллеги, объяснил практически все неудачи, большинство проблем и дал четкую директиву — куда дальше идти в методах лечения. А уж способам, главным из которых до сих пор был РЕЗАТЬ, РЕЗАТЬ и РЕЗАТЬ, Пирогов мог и сам поучить кого угодно.
Коллега, увлекшийся сестрой Смирновой, нисколько не терял в глазах севастопольских врачей в профессионализме. А желание и умение передать то новое, что он знал по сравнению с ними, вызывали общее уважение.
Глава 28. В штабах и в госпиталях.
Результаты экспедиции союзников на Северную сторону, стали совершенно оглушающими. Переход через Трактирный мост, понесенные при этом потери вызвали в европейских столицах взрыв, по меньшей мере, равный взрыву мортирной бомбы в замкнутом пространстве.
Действительно, отряд союзников в тридцать тысяч человек был наполовину истреблен, наполовину обращен в бегство. Оставлены укрепления на командных высотах, масса раненых, для перемещения которых в Смирну потребовались множество транспортных кораблей, всеобщее уныние среди войск находящихся в Крыму.
Генерал Канробер, получив телеграфные сообщения из Парижа, собрал генералов и старших офицеров французских войск. Присутствовал при этом и генерал Боске, счастливо избегший расстрела 'нахимовскими картечницами' и непонятными 'картечными гранатами' при Черной речке.
Коллекция русских снарядов, вернее их осколков, разорванных 'снарядных стаканов', как их начали именовать, непонятных приборов имеющих округлые очертания, чугунных круглых пуль весом в двадцать семь граммов каждая, которые разили сверху французских солдат, убивали и калечили их, уже была отправлена в Париж с дальнейшей переправкой в Сен-Сир. Там же, в этой мерзостной коллекции, присутствовали пули с явными следами нарезов, выпущенные из 'нахимовских картечниц' и извлеченные из тел раненых и убитых французских солдат.
Настроение на совещании было с самого начало не блещущее победными реляциями. Напротив, все присутствующие неосознанно понимали, что 'легкая прогулка в Крым' поддержанная превосходством флота союзников на море, оказывается чревата очень большими потерями на суше. Никто уже не вспоминал про сражения у Альмы и Инкермане.
Русские в оборонительных боях, что при отражении штурма передовых укреплений, что при расстреле экспедиции на Черной речке, демонстрировали такую плотность огня, такое умение истреблять нападающих, что это принуждало генеральские умы говорить о глухой обороне.
Совещание у генерала Канробера с участием вице-адмирала Брюа, после озвучивания потерь французской армии при Черной речке о которых рассказал генерал Боске, перешло к обсуждению теоретической возможности взять Севастополь в сложившихся условиях и развязать тем самым узел европейской политики. Для пребывавших в мрачном расположении духа собравшимся, тем не менее сверкнул луч надежды.
Адмирал Брюа Арман-Жозеф, обнадежил артиллеристов тем, что суда с лесом из Болгарии, согласно телеграфным сообщениям находятся в близости от Камышевой бухты и соответственно скоро можно будет построить козырьки над орудийными позициями. Эффективность обстрела артиллерийских позиций осадных батарей вследствие устройства над ними козырьков, русскими картечными гранатами, неизвестно как оказавшимися такими убойными и бившими так точно по сведениям генерала Роже Дельмана, должна была сойти на нет.
Следующее сообщение адмирала о том, что к берегам Крыма отправлены три совершенно новых судна, не боящиеся обстрела современной артиллерией, вызвало большой интерес и многочисленные вопросы собравшихся.
Как пояснил адмирал, маленькая эскадра, возглавляемая вице-адмиралом Гамеленом Фердинандом-Альфонсом, в составе трех паровых фрегатов и имеющихся у них на буксире трех бронированных плавучих батарей, отправленных к берегам Крыма повелением императора Наполеона третьего, разрешит проблему расстрела русских приморских батарей Aleksandrovskogo и Мichaaylovskogo фортов.
На многочисленные вопросы о данных плавучих батарей, адмирал сообщил только общие сведения, которые сводились к следующему:
— При водоизмещении тысяча восемьсот пятьдесят тонн и мощности паровой машины триста двадцать лошадиных сил, они развивают скорость хода в почти четыре узла. Их наибольшая длина пятьдесят три метра, ширина, чуть более тринадцати метров, углубление — меньше трех метров. Блиндированная защита: деревянный корпус по ватерлинии и каземат обшит железными брусьями толщиной десять сантиметров. Вооружение: восемнадцать — стодевяностопятимиллиметровых пушек. Броня из кованных железных плит прикрывает весь борт, спускаясь ниже ватерлинии. Под парами они могут развить скорость от трех до четырех узлов.
— Какова точность стрельбы этих батарей? — задал вопрос один из генералов.
— Поставленные на якоря плавучие батареи, неуязвимые для снарядов русских орудий и приведут к молчанию их приморские батареи. — ответил адмирал и в упоении продолжил вещать, — Вам останется господа генералы только обработать укрепления русских с напольной стороны, и произвести решительную атаку. Начиная с седьмого и шестого бастионов русских, сворачивая их укрепления в сторону Malachova кургана, вы, с помощью флота добьетесь взятия Севастополя.
Рассказ адмирала о бронированных плавучих батареях и обрисованные им перспективы расстрела русских приморских фортов, с последующими последствиями для обороняющихся, вызвал большое оживление. А когда выступил генерал Канробер с выкладками об атаке седьмого и шестого бастионов Севастополя, с учетом проведения бомбардировки осадными батареями, укрытыми от русского обстрела козырьками, это вдохнуло в генералов надежду закончить затянувшуюся компанию быстро и без особых потерь.
В конце совещания подошел английский контр-адмирал Эдмунд Лайонс, который выслушав французов, с непередаваемым пренебрежением к лягушатникам, сказал, что английский флот примет участие в расстреле русских батарей. Французы переглянувшись и улыбнувшись друг другу приняли к сведению поползновение союзника к участию в дележе шкуры русского медведя.
* * *
— Взяли!
Санитары положили очередного раненого француза на носилки и понесли к палаткам передвижного госпиталя.
Полковник Ларионов получивший телеграмму от штабс-капитана Логинова, о том, что последний ожидает утром множество раненных, навестил госпиталь, разместившийся в восьмой батарее, отправил под Инкерман группу медиков. Результатом его посещения, стало то, что Иван Павлович Иванов, с одним из младших врачей Еланского полка, нескольких сестер Крестовоздвиженской общины и санитаров отправились в ночное путешествие. Дорога была ужасной, лазаретные линейки мотало на рытвинах и неровностях так, что заснуть никому не удалось. Но надо было видеть счастливые лица младшего врача Еланского полка губернского секретаря Лукашина и его санитаров, когда пришел санитарный обоз, чтобы понять как пришелся вовремя "главный медик" Севастополя.
Операционная палатка была развернута заранее, вот только оперировать в ней мог только губернский секретарь. Выпускник медицинского факультета Томского университета, мобилизованный в пятнадцатом году, Сергей Николаев, был готов сделать все для раненых, несмотря на то, какому богу они молились, но вот опыт! Опыт!
Прибытие своего непосредственного и прямого начальника, Сережа воспринял как манну небесную. И действительно, старший врач, организовал еще два перевязочных пункта. Скомандовал, и тут же появились еще две операционные палатки, а сам Михаил Павлович, отправив во вторую палатку второго младшего врач полка, занялся сортировкой раненных. Сережа и второй младший врач Еланского полка , провинциальный секретарь Иван Кошкин, немного опасались того, что придется разделять людей на живых и мертвых. Слава Богу, что Иванов взял эту ношу на себя.
Дело пошло быстрым темпом, санитары и просто солдаты, выделенные для переноски раненых врагов, командовавшим над этими двумя квадратными верстами штабс-капитаном Логиновым, сносили всех, кто подавал признаки жизни к палаткам, где проводились операции. Участвовали в этом и пленные, преобразованные в носильщиков, были они естественно из тех проворных хитрецов, кто при первых звуках заработавших "нахимовских картечниц" плюхнулся на землю и не поднимал головы, пока продолжалась стрельба. Подгоняемые жестами, непонятными для них матерными выражениями русских санитаров, а иногда и просто пинками, они старались перенести к палаткам побольше раненых.
Михаил Павлович, сопровождаемый Катей, быстро оценивал состояние очередного страдальца и говорил санитарам:
— В сторону под деревья, в палатку к легкораненым, в очередь к палатке тяжелым, под деревья, под деревья, к палатке тяжелых, к легким...
Катя, глядя влюбленными глазами на своего Мишу, отлично понимала, что он своими распоряжениями делит раненых на имеющих надежду на спасение, и тех, кто обречен. На тех, кому нужна медицинская помощь и тех, кому требуется священник.
Священника для этих католиков и англиканцев не было. Не было и муллы. Повинуясь минутному влечению, она отстала от своего Миши, и стала брать в свои руки ладони обреченных на смерть. Потом она уже не могла остановиться.
