Запах разума

За завтраком с Чероди явно кокетничали местные девицы, даже сама присутствующая с неизменной свитой Государыня Радзико улыбалась в побелевшие от старости усы — а Чероди перекидывался репликами, и звуковыми, и ароматическими, с добрейшей тётушкой Видзико, с нашим пушистым доктором Нгиланом и со своими товарищами, прилетевшими вместе с ним. Эти двое тоже вызывали любопытные мысли. Если весёлый рыжик в ожерельях и фенечках из цветных бусин, которого нам назвали лишь по имени — Дзарган, явно был пилотом — носителем навигационных тёмных ос, то корректный полосатый джентльмен в бурой с прозеленью хламиде напоминал медика. Во-первых, он назвал фамилию, представился как Нерли Цодинг. Во-вторых, он переговаривался с нашими врачами и продемонстрировал тётушке Видзико пушистую полосатую осу для внутримышечных инъекций. В-третьих, он прибыл по нашу душу — это было заметно невооружённым глазом.

Начиналось наше обучение просто прекрасно.

Используя методику господина Чероди, мы усваивали слова местного языка с фантастической скоростью. Через несколько дней интенсивного обучения я начал замечать, что понимаю не только слова, но и ароматы, обращённые ко мне нашими друзьями-лицин. Виктор, начинавший общение очень тяжело, и даже радость наша Калюжный, способный к языкам не более чем ломовая лошадь, осмелели до того, что перекидывались с лицин репликами. Денис был в восторге.

— Ещё немножко подучимся, — говорил он радостно, — и можно будет обо всём расспросить.

Я, откровенно говоря, разделял его энтузиазм далеко не в полной мере, а Кудинов был и вовсе пессимистически настроен.

— Щас! — резал Виктор. — Ты погоди, салага, простые слова кончатся, понятия пойдут. Вот тогда мы и сядем в лужу, все вместе.

Динька обижался, но я не мог не согласиться с Виктором.

В его правоте мы начали убеждаться даже раньше, чем ожидали. Наша жизнь в посёлке Кэлдзи изменилась с прилётом Чероди, но Чероди был первым из множества визитёров. Он только готовил нас к контакту — осуществлять контакт, видимо, не входило в его компетенцию. Именно поэтому, обучая нас речи, Чероди время от времени натыкался на непонимание, как на стенку — и ровно то же самое происходило с нами.

За первые два или три дня мы изучили массу обиходных слов, связанных с будничной жизнью лицин. Произношение давалось с трудом — но это казалось мне единственной сложностью: грамматически язык, по-моему, был не сложнее английского. Оттенки смысла дополнялись запахами — и видимо, богатство ароматических подтекстов заменяло грамматические вычурности. Грамматические формы преобразовывались в языке лицин одна в другую так же легко, как переливались один в другой оттенки ароматов: иногда мы, люди, притормаживали перед простым словом, не представляя, как перевести его на русский.

Как образовать действие от слова "мёд"? Грамматически — сделать себя мёдом целиком, по смыслу — стать для кого-нибудь (друзей? родных?) таким же сладким. По сути — вести себя соответственно медовому запаху слова "любить", такого же многогранного, как и в русском языке.

"Любить" лицин могли родню, друзей, зверей, растения, — не в качестве еды, а как госпожа Видзико любила Дерево, — слова — скажем, стихи — и места. О любимой еде здесь говорили с особой приставкой к слову "мёд" — и мне вспомнился знаменитый кавказец из анекдота, который помидоры "кюшать любил, а так — нет".

Мы потихоньку разобрались с родственными узами. Сестры могут быть только родными, "цзициг" — но с полусотней приставок, означающих степени кровного родства: как у нас — единоутробные (единосумочные?), двоюродные, троюродные... Братья могут быть родными со всеми соответствующими вероятностями и "цзитинг" — "пришедшими", наверное, или "сводными", а по смыслу — принятыми в клан. Глава клана — матриарх, как я и думал, а вот семейных пар внутри клана просто нет.

— Как нет?! — возмутился Калюжный, когда мы изучали этот вопрос. — Чё за хрень?! Родные братья, так? Так хрен ли у них и отцы разные, и матери тоже?!

— Члены клана, — сказал Денис.— Ну и что ты не понимаешь? Чероди же объяснял родословное древо: три брата, у тех, кто "дзи" — сходится мать, у тех, кто "дго" — отец, все же ясно!

Калюжный потряс головой и пристал к Чероди:

— А как будет "муж"? И "жена"? Радзико — чья жена, елки? Кто ее муж? Или она — вдова?

Цвику показались забавными слова "муж" и "жена", и он захихикал, ткнувшись носом Денису в ухо — Калюжный обиделся.

— Я же серьезно, блин!

Чероди кивнул — мы его уже успели научить этому жесту — и принялся выяснять с помощью кукол, из которых Сергей выбрал пару разнополых.

Взаимоотношения, да. Обнимашки, "стать медом", любовь — да. Интимная близость — Калюжный гыгыкнул — да.

Чероди широко улыбнулся:

— Родичи?

Это слово мы уже знаем, оно слишком общее.

Обнимашки, секс, мед.

— Дзуг? — возлюбленная пара? Любовники?

Это слово мы тоже уже знаем.

Калюжный помотал головой.

— Да нет же, елки!

Как Чероди не сойдет с ума от оборотов, вроде "да нет"! А Цвик каждый раз хохочет над "ёлками": мы с Денисом ему уже объяснили, что ёлки — деревья. И впрямь — при чем тут деревья! А слово "эвфемизм" Цвик ни за что не поймёт — и земляне-то не понимают.

А объяснить лицин земную нецензурщину, кажется, нельзя. У них нет для этого ни подходящих слов, ни подходящих понятий. В самом начале нашего обучения Чероди заучивал с нами названия частей тела, весело — и абсолютно нейтрально. Ухо, палец, мочка носа, задница, щека, член — с одной и той же интонацией. Просто слова, вообще без особой эмоциональной окраски, без табу и сакрального трепета — Калюжный даже разочаровался.

— Так чего, — спросил он тогда, — если им сказать "твою мать!" — не поймут, что ли?

— Поймут, как "я тебе в отцы гожусь", — предположил я. — В смысле, "мы родственники, милый".

Денис фыркнул, а Виктор усмехнулся:

— Ничё, салаги, я ещё проясню тут, какие у них есть выразительные слова для пендалей, — но, кажется, отложил выяснения на потом.

Какой-то намёк сакральность из всех названий органов и частей тела у лицин имела только "сумка", но это потому, что значения этого словца раскрывались широким веером: отсюда же — "мать", отсюда же — "детство", "родство", "отчий дом" и, кажется, "Родина".

Родная земля у лицин — ни в коем случае не Отечество, именно Родина. Материнский там корень, женский, сумка — то, откуда все мы вышли, в этом роде. От корня "отец" слов меньше, родство другого ранга. У слова "отец" очень любопытный запах: цветка растения, похожего на земной одуванчик. Подтекст, по смыслу — "семя, разносимое ветром". Смысл тоже, в общем, близок к сакральному, но связан будто с какими-то другими стихиями, не с землёй, я бы сказал, а с водой и воздухом. Наверное, есть и другие смыслы, но сходу их не поймаешь.

Между тем Чероди вытащил несколько своих кукол и принялся рассказывать сказку — медленно, ожидая, что мы станем переводить на ходу. Как я понял, это была простенькая, как "Репка", история для детей — но нам пришлось здорово повозиться.

— Ну, ясно — жила-была девочка, — начал Виктор. — Типа, дома с папой, мамой и сестрёнками, да, пацаны?

— В жилище клана, — сказал я. — То есть, у неё было множество сестёр и других родственниц. А её братья покинули клан. Так точнее.

— Всем заправляла эта бабка, ёлки, — вставил Калюжный.

— Матриарх, — поправил Денис. — Они не говорят "бабка", тут очень уважительное слово.

— Но она же была злая, бляха! — возразил Калюжный. — Чероди, скажи, она была злая?!

Чероди улыбнулся и покачал головой куклы-старухи.

— Не злая, — сказал я. — "Дгун" — суровая, наверное. Или строгая. Но она любила — была мёдом — своих родственников. Если не понимаешь слова — нюхай запах или уж на кукол смотри.

— Точно, — подытожил Виктор. — Старшая старуха в клане была строгая тётка, но всю родню любила. Давай дальше, Чероди.

— И тут пришёл парень, — сказал Диня.

— Нгин-длонг, — вставил Цвик. — Длонг-ре?

Как же это перевести? Весной? Или — когда для этой девочки наступила весна? Чероки пояснил, сунув ручку куклы в сумку: когда девушка стала взрослой. В начале её весны — запах тут одинаковый, запах марта.

— Едем дальше, — определился Виктор. — Этому шкету понравилась девочка.

— Ни фига! — мотнул головой Калюжный. — Она ему не просто понравилась, она — "дзуг-ли", у него встал, аж засветился.

— Он страстно влюбился, — перевёл я. — А она "дзуг-лай", мы ещё не слышали такого оборота, но предположу: ответила на его страсть.

— Но матриарх... как это, ребята? Хен-кер... хен — нельзя, когда нельзя совсем. Так нельзя, что даже больно. Чероди даже не стал пахнуть "нельзя", только словом сказал — вы заметили?

— Точно, Динька. Просто — велела гнать его на фиг. Только — не врублюсь, за что.

— Чероди, вы не могли бы ещё раз показать, почему "хен-кер"?

— Чё за слово такое — "гдинз", ёлки?

— Сергей, "гдинз-кэлдзи" — это о наших милых хозяевах, а? "Гдинз-гронг" — аэронавты, помните, джентльмены? А "Гдинз-дзоран" — это Чероди; наверное, я могу предположить, что это тоже название профессии. Скажем, учитель. Я рассуждаю логично?

— То есть, у него была какая-то левая специализация, так что ли, Артик? В смысле, старуха решила, что он не работает, а фигнёй страдает? Или он криминалом каким-то занимался?

— Не, мужики, мы так не поймём. Этот кусок потом надо будет специально переводить, тут очень много незнакомых слов... Я, например, не понимаю, ни — чем парень занимался, ни — чем занималась родня девочки. Тут надо слов набрать... Но, в общем, матриарх не позволила парню остаться, и он... что? Заболел?

— Его сердце было разбито, Денис.

— Не смейся, Артик, я серьёзно!

— И я серьёзно. "Конг-де" — сердце, помнишь? По-моему, Чероди сказал: "его сердцу стало больно биться". Чероди, "о-гиз" — вот тут? Видишь, да — сердцу.

— А девка — плакала? Что это за слово?

— Нет, Сергей, девка — думала. "Цонд" — думать, плакать — "цзонд". Она, я полагаю, думала о том, как бы остаться со своим любимым, не смотря ни на что. И вот, когда настала ночь...

— Нет, пацанва, когда настало время уходить!

— И верно... так вот, когда настало время уходить, девушка взяла что-то... что-то важное взяла с собой, простилась, наверное, с родственниками — и ушла вместе с парнем. Девушку, надо полагать, никто не приютил бы, потому что это, вероятно, путает им все сложные родовые связи — и эти двое влюблённых построили дом... наверное, на ничьей земле.

— Во-во, ёлки! И она там пристроила это... что от бабки принесла. И сама стала этим самым...

— Матриархом!

— Точно!

— Фу-ух... Семь потов сошло... Но мы всё равно молодцы, салажня! Почти поняли, а?

Я был согласен. Суть сказки мы поняли: Чероди рассказал нам, как, очевидно, рассказывают здешним малышам, о том, откуда берутся новые кланы — а заодно пояснил Калюжному, что такое тут муж и жена. Но это загадочное нечто, прихваченное отважной путешественницей, не побоявшейся уйти из дома навстречу трудностям и опасностям — оно сильно меня занимало.

И это я, надеясь разобраться в тонкостях этой истории, пристал к Чероди с названиями профессий...

Зергей

А я вляпался по самое "не балуй". Случайно, ёлки — но кому интересно, случайно или как.

Во всём Чероди виноват. Потому что он нас научил, мы начали чутка трындеть на чебурашечном языке, а когда начали, нас как бы стесняться перестали, что ли.

Не, они и раньше особо не стеснялись. В смысле, занимались при нас своими делами спокойно. А по-людски стесняться вообще не умеют, ёлки, — но мне и в голову не приходило, что до такой степени. Бесстыжие вконец. И хрен знает, как теперь относиться к этому.

После того, как Чероди встретили, к ним тут началось настоящее нашествие. То на воздушных шарах прилетали, то на других леталках... я даже не знаю, как назвать-то, бляха-муха! Оно не самолёт, точно. Но, похоже, с мотором. Но мотор какой-то чудной, а крылья складываются, да и вообще — не крылья, а парус, вроде, не знаю, этих наших новомодных парапланов. Более быстрее летает, чем ихние воздушные шары, и от ветра, кажется, не так зависимо, хотя, хрен знает, опять же — потому что в пилотах всё равно живут осы. Навигационные осы, как Тёмка говорит. Сверяются с ветром — то есть, надо думать, зависят всё-таки.

Но тут дело в чём: параплан берёт только одного пассажира, а груза — самую малость. Грузы перевозит здоровенная хрень, типа дирижабля. Они на такой херовине зависли над фабрикой-кухней, спустили на тросах сто штук ящиков, козырнули и улетели. И вся эта суета — ради нас. Ради людей, в смысле.

Это Цодинг замутил. Полосатая образина, блин, морда, как у кота; тут тоже есть пара полосатых, но не до такой степени. И выражение, как у кота, кстати: самый дерзкий, ёлки. У него дела были с Нгиланом — и они на пару этот медпункт, где Нгилан нас долечивал и ещё пара местных работала, превратили невесть во что. Это для медпункта на дирижабле привезли оборудование — но ведь какое оборудование, ёлки! Тут уже даже не просто ГМО, тут порнографию какую-то привезли. И понять трудно, и описать трудно, и смотреть противно, блин, а участвовать вообще с души воротит.

Но всё это для нас. Нас изучать.

Лаборатория.

Нет, я чё, я понимаю, лаборатория, там... рентген, то, сё... Или эти... ну как их? Кровь взял — и под микроскоп. Термометры же. Барокамеры. Но не такая же хрень!

Привезли медуз в прозрачных банках. Медуз, блин! — гадость гадская. И от ихнего рассола провели трубочки к какой-то штуковине, типа... не знаю... экрана, что ли, только это не экран. Стоит вертикально доска, примерно полметра на полметра, вся в соплях... ну, не в соплях, но на ощупь как студень. И к ней идут прозрачные трубочки от медуз. Вот что это? Компьютер ГМОшный? Или что?

А блины взять? Вот они — что такое? Блины как блины, пористые, зеленоватые. Толщиной сантиметра в три, диаметром в тарелку. Каждый блин — в отдельной упаковке, надо их стопкой сложить, определённое, видимо, количество. В блины запустили букашек каких-то. Зачем?

Осиные гнёзда — это ясно, это ладно. Пауки как тараканы с клешнями — это тоже ясно. Но остальное-то — зачем?

Я даже Тёмку спрашивал — но и он нифига не понял.

— Я бы, — говорит, — Серёга, на твоём месте не ломал себе голову. Когда ты дома приходил к доктору — хорошо понимал, что и зачем делают в поликлинике? Зачем тебе выписывают определённый препарат, как работают с анализами? Вот видишь, ты и на Земле понимал далеко не всё. А что вид какого-нибудь земного тонометра или микроскопа нам привычнее, чем вид медуз или этих блинов, как ты говоришь — дело стереотипов мышления, ничего больше.

Стереотипы, блин блинский! Развидеть бы теперь это хоть как-нибудь...

Цодинг Нгилана послал, а Нгилан нас позвал в эту лабораторию. А там у них уже толпа собралась, чебурашек пять приезжих и из местных кое-кто: две старых тётки, которые нас ещё в лесу встречали, и напарник Нгилана, седоватый. А в самой лаборатории какая-то муть творится. Медузы в банке переливаются, огоньки от них идут, то голубые, то розовые. На доске этой, сопливой, тоже что-то моргает, побулькивает. Штуковина какая-то выстроена, из трубочек, то ли палочек, то ли чего... а про неё Тёмка сходу сказал: