— Я не волнуюсь, — Катрин со вздохом положила надкусанный пряник.
— Вот если с ними и твой знакомец приперся, тогда, конечно, волнуйся, — напомнила оборотень. — Впрочем, что я тебя учить буду. Так, я пошла на позицию...
От входной двери донесся тихий скрежет и поскрипывание — похоже, дверь пытались открыть отмычкой. Весьма неумело.
— Кто там? — выдержав паузу, окликнула Катрин. — Не смейте хулиганить! Я буду звать на помощь!
— Открывайте! — приказали из-за двери. — Или мы взломаем дверь!
— Да как вы смеете?! — ужаснулась шпионка. — Грабители, негодяи, мазурики!
— Это не грабеж, мадмуазель, — подумав, сообщил голос. — Откройте, мы все объясним. Обещаю, лично вам ничего не грозит.
— Как вам не стыдно! Я же слышу, вы приличный, воспитанный человек, и ломитесь в чужие двери, — воззвала к совести пришельцев Катрин.
— Сударыне, отпирайте без разговоров, — посоветовал другой, жесткий голос. — Будет хуже!
В дверь не на шутку бахнули ногой.
— Прекратите, здесь же больной человек! — взвизгнула шпионка. — Боже мой, какой ужас!
— Открывай, профурсетка, — зарычали за дверью и грохнули с новой силой.
— Сейчас, о, господи, сейчас, — Катрин накинула цепочку и отперла дверь.
На нее смотрели четыре револьверных ствола.
— Господа, вы звери! — с грустью сообщила Катрин.
За дверью молчали — присутствие в квартире сестры милосердия — еще достаточно молодой и весьма-весьма привлекательной — оказалось сюрпризом.
— Что вам угодно? — холодно спросила ряженая медработница.
— Мадемуазель, будьте любезны, снять цепочку и впустить нас, — сказал офицер, тактично отводя ствол своего 'нагана' в сторону.
— Вы не имеете никакого права...
— Дверь открой, коза! — зарычал плечистый человек постарше.
— А вы, сударь, вообще кабан, — огрызнулась Катрин, снимая цепочку. — Что ж, вынуждена уступить грубой силе.
Да, куртуазности в падшем Петербурге осталось очень мало — мгновенно оттеснили, едва не прищемили к стене дверью.
— Где он?! Говорите! — сверкал глазами высокий поручик.
— Кто?
— Ульянов-Ленин!
— В гостиной. Но господа, он тяжело болен!
Прямо сразу засочувстовали, как же, — кинулись, размахивая оружием в освещенную комнату, забыв о напуганной даме. Даже как-то обидно.
Катрин пошла следом.
Ульянов-Ленин лежал под одеялом — почему-то лоскутным, в прогрессивном стиле пэчворк, и действительно выглядел неважно. Бледный как мел, с компрессом на лбу. Глаза закрыты, нос острый, но бородка и усы на месте. Просто показательный Л-Ленин. Пришельцы — между прочим, все при погонах, как в доброе старое время, в замешательстве смотрели на главного большевика.
— Катенька, кто здесь? — слабым голосом, не открывая глаз, спросил больной.
— Не знаю, какие-то офицеры. Хамски вломились и молчат, — пояснила Катрин. — Господа, кто вы и что вам угодно?
Группа оторвалась от лицезрения лежащего и глянула на нее. Вообще-то шпионка сознавала, что выглядит не очень достоверно: крест на груди слишком красный, платье чересчур приталено, передник кокетлив, а косынка вопиюще белая. Фальшивкой смотрится. С другой стороны, вождь очень убедительный, может и проскочит шпионский тандем?
— Мы — 'Офицерская добровольческая дружина имени царевны-мученицы Анастасии', — уже достаточно спокойно сказал широкоплечий подполковник. — Господин Ульянов, вы арестованы!
— На каком основании? — приоткрывая один глаз, поинтересовался лежащий.
— На основании распоряжения министра юстиции, — сквозь зубы пояснил подполковник. — Собирайтесь.
— Что ж, вы могли бы не беспокоиться, через день-два я бы сам пришел в суд. Проклятая гипертония. Катенька, где мои башмаки?
— Владимир Ильич, я вас не пущу! — ахнула Катрин. — У вас постельный режим, вам нельзя.
— Увы, эти господа не успокоятся, пока меня не доконают, — вождь с трудом сел на диване.
— Господа, но так же нельзя! — заломила руки шпионка. — Он же серьезно болен, взгляните сами.
— Действительно, нездоров. Но мы вынуждены его забрать, — сказал капитан, глядя отчего-то не на больного, а на выразительную сестру милосердия. — Не беспокойтесь, у нас две пролетки, доставим с удобством. А в Зимнем есть отличные врачи, помогут.
— В Зимний? — слегка оживился л-Ильич, кутаясь в свое пестрое одеяло. — Э-хе-хе, а Зимний это кстати. Давно нам пора объясниться напрямую с Александром Федоровичем. Катенька, так где башмаки?
— Я еду с вами, Владимир Ильич! — решительно заявила Катрин, доставая приготовленные башмаки. — И не спорьте, господа! Я выполняю свой долг, больному в любой момент может понадобиться инъекция, и вообще я буду визжать в знак протеста!
— Давайте без истерик, — морщась, попросил подполковник. — Хотите ехать с этим... субъектом, езжайте. Поместимся. Только без шума и фокусов.
— Тогда позвольте нам одеться, — потребовала Катрин. — Больной определенно не выпрыгнет в окно и не спустится по водосточной трубе.
Офицерская группа захвата тактично вышла из гостиной, но дверь оставила приоткрытой.
...— Подальше засовывай, подальше, — шипел Л-Ленин.
— Так он их так вообще не найдет, — Катрин запихнула ботинки дальше под диван.
— Чего это не найдет? Принижаешь ты способности Ильича. И не смотри так на офицеров, не наводи их на отвлекающие мысли, нам ехать нужно.
Вообще ситуация с башмаками оказалась в операции чуть ли не самой труднорешаемой. Для правдоподобности больной должен был непременно обуваться и вообще повозиться, а отдельные от иллюзий утепленные кроссовки Лоуд произвели бы на гостей странное впечатление. Пришлось позаимствовать подлинные ленинские ботинки, но их требовалось непременно оставить на месте — судьба революции с разутым вождем вообще непредсказуема.
— Мы готовы! — сообщила Катрин.
Арестованного под руки сводили по лестнице, Катрин придерживала на его плечах одеяло, а Л-Ильич мстительно вис на локтях конвоиров и волочил ноги. Впрочем, талантов у Лоуд хватало, но все они были легковесные — офицеры волокли ее без труда.
Подвели пролетки, подсадили арестанта.
— С богом, товарищи! — видимо, слегка бредя, сказал вождь и плотнее закутался в одеяло — оно было настоящим, не иллюзорным, но откуда, собственно, взялось, Катрин так и не поняла. Переполненный экипаж тронулся: больного с сестрицей охраняли двое офицеров, револьверы так и не убравшие. Да и извозчик, судя по идеальной выбритости, не совсем настоящий, поглядывал с угрозой.
— На прохладе мне даже лучше, — поведал арестованный. — Господа, простите за любопытство, а почему вы 'Дружина имени царевны-мученицы Анастасии'? Разве несчастная девица... того? Тело нашли? Или догадки-версии?
— Вам виднее, 'товарищ Ленин', — с омерзением процедил подполковник. — Я бы вас вообще пристрелил как собаку. Под забором.
— Нет уж, батенька, вы постойте. 'Как собаку', дело нехитрое, это каждый может. Вы мне растолкуйте про царевен. Признаться, я настойчиво обращался к тобольским и екатеринбургским товарищам, просил отыскать, и непременно, непременно! представить царскую семью волнующемуся народу. В этом деле не должно быть темных пятен!
— Лжете, Ульянов, — мрачно сказал капитан. — Ваше же революционные товарищи и утопили царскую семью. Есть этому преступлению свидетели. Лжете и нагло.
— Я лгу?! Мы, социал-демократы про царевен не лгали, и лгать не будем! Знаете ли вы, батенька, что есть следы царевен, есть. Жив ваш Николай с семейством.
— И где же тогда государь император? — слегка оторопев, спросил капитан.
— Проявляет свойственную ему нерешительность, — пояснил Л-Ленин. — Вы же его знаете. 'Я отрекся, я не желаю, я не нужен России, идите к чертту'. Трудно его винить, всерьез обижен человек. Как понимаете, я далеко не сторонник Николая Кровавого, но понять его могу. Отверг самодержца народ. И армия, кстати, тоже отвергла.
— Значит, это мы во всем виноваты? — с яростью уточнил подполковник.
— Я этого не говорил. Вины с царя и с его бездарного правительства, естественно, не снимаю. Временные тоже хороши — архитупейшая братия! Но и оппозиция не сделала всего возможного. Что ж, будем исправляться, брать власть и исправляться. Но и вы, господин подполковник, вы безгрешны? На подступах к Берлину или Вене стоит наша армия?
Катрин крепко пихнула л-вождя, которого начало заносить.
— Я, конечно, не лично о вас, подполковник, — сдала назад Лоуд. — Я о наших общих недоработках. Думаете, нам, большевикам так уж хочется всю ответственность за страну брать на себя? Вы послушайте наших товарищей по партии, послушайте — нерешительность, шатания и откровенная робость не обошли и наши ряды. Такие шм... шаманы, особенно в эсерах. А все эти каменевы-зиновьевы?! Тьфу, опять у меня голова заболела. Как некстати эта гипертония. А что там у вас? Как Керенский? Здоров ли?...
Нужно признать, пути отхода офицерская группа продумала, пусть в окружную, но быстро докатили до Дворцового моста. Зимний едва светился, низко нависало черное как чернила двоечника, небо. Где-то вновь перестукивались винтовочные выстрелы, выдал короткую очередь пулемет, к счастью, увял. Маузер давил в поясницу шпионки, хорошо хоть конвоиры с другой стороны сидят. Видят боги, добром эта авантюра не кончится...
________________________________________
[1] Забегавшаяся шпионка не помнит, но Ф.Э. Дзержинскому исполнилось 40 лет, но выглядел он действительно моложе.
[2] Без усилий дальновидного оборотня матрос, член ЦЕНТРОБАЛТА Мальков Павел Дмитриевич был бы назначен комендантом Смольного лишь 29 октября.
[3] Владимир Ильич готовился к выступлению на 2-м съезде Советов, цитируется его доклад.
Глава пятнадцатая. Накануне. Ночь.
Дворцовая площадь. Зимний дворец
19 часов до часа Х.
Вокруг было темновато, тянулась бесконечная стена баррикад из поленьев, где-то звякали лопаты. Пролетка с арестованным проехала мимо вполне уставного полноразмерного пулеметного гнезда. Похоже, гарнизон Зимнего был настроен решительно.
С урчащего двигателем броневика экипаж бдительно осветили фарой — подполковник возмущенно взмахнул рукой — свет убрали. Пролетки прокатили мимо броневого монстра — по серой броне тянулась свежая белая надпись 'Памяти Павловцев'.
— Приехали, господин Ульянов.
— Что ж, тем лучше, тем лучше, — л-пленник подхватил полы одеяла, спрыгнул на мостовую. Гипертония, видимо, в силу важности исторического момента, отступила.
Под конвоем прошли мимо охраны, впереди раскинулась широкая лестница, украшенная античными барельефами. Арестованный дружелюбно кивнул знакомым богам и героям. У лестницы топталось немало военных людей, в основном офицеров, многие с повязками свежесозданных добровольческих офицерских дружин, но на плененного вождя никто особого внимания не обратил, поскольку не узнал. Л-Ленин действительно стал меньше ростом, похоже, из-за каких-то тактических оборотничьих соображений. Окружающие с некоторым недоумением косились на веселенькое одеяло, и немедленно переключали свое внимание на Катрин. Сестра милосердия из шпионки действительно получилась излишне... накрахмаленная.
Коридоры, двери, лепнина, потревоженные, наспех составленные вдоль стены вазы, статуи, этажерки и шкафы. Еще один многочисленный пост охраны, суета адъютантов...
— Пусть войдут, — донесся из кабинетных глубин решительный голос.
Оборвался треск пишущей машинки секретаря, подконвойных ввели в большую комнату. Навстречу стремительно шел человек во френче, ершисто стриженый, поджарый и напряженный как струна.
— Здравствуйте, Александр Федорович, — с достоинством, но дружелюбно, поздоровался л-Ульянов.
Временный хозяин Зимнего, заложил руку за борт френча и безмолвно сверлил арестованного невыносимо проницательным, немигающим, гипнотизирующим взглядом. Драматическая пауза тянулась и тянулась, переходя из классической мхатовской, в арт-хаузную. Когда напряжение немоты достигло апогея головокружительно-звенящих тишин шедевральнейших эпизодов фильмов Тарковского, плененный вождь высморкался в край одеяла и печально признался:
— Болею.
Керенский обвиняющее выкинул руку:
— Клоун! Ничтожество! Под арест. На общих основаниях. Никаких поблажек. Караул удвоить! Увести.
— Вот-те и пообщались, — буркнул арестант, вскинул из-под одеяла руку и завопил, грозя оппоненту пальцем: — Диктатор! Узурпатор! Позер! Еще пожалеешь, бобрик напыщенный!
Орала Лоуд абсолютно не по-ленински, зато искренне.
Вождя схватили за одеяло, за руки, поволокли прочь.
— Не видеть мне страны родной,
В которой я рожден,
Идти же мне в тот край чужой,
В который осужден...[1] — угрюмо затянул л-вождь, принципиально отбрыкиваясь от конвоиров. Офицеры поднажали и вытолкнули опытного пленника в дверь.
— Напрасно вы, Александр Федорович, — сказала Катрин. — Сейчас любые переговоры разумнее вооруженной конфронтации.
— Вас не спросили, — резко поворачиваясь, отрезал диктатор. — Вы вообще кто?
— Патронажная сестра Екатерина Олеговна Москворецкая. Нанята для ухода за заболевшим.
Керенский бегло, но подозрительно оглядел сомнительную сестру с ног до головы:
— Ступайте, сестрица, вы освобождены от своих обязанностей. Отныне за гражданином Ульяновым присмотрят тюремные врачи.
— Да? По слухам, у вас и подконтрольных тюрем не осталось, — с печалью сказала Катрин.
Особой симпатии к гражданину Керенскому она не испытывала, но выглядел министр-председатель, он же морской и военный министр, неважно. Явно катастрофически не высыпается, глаза ввалившиеся, весь издерганный. Совмещение должностей — большое зло.
— Ложь! Мы полностью контролируем ситуацию! На подходе ударные батальоны, высланные Ставкой. Кто вам дал право... — Керенский встряхнул головой. — Ступайте-ка отсюда вон, Екатерина Олеговна.
— Как скажете. Но позвольте напомнить: гражданин-товарищ Ульянов-Ленин, он упорный и имеет обыкновение возвращаться. Упустили вы шанс договориться.
Катрин поняла, что на нее сейчас будут кричать. Хозяин Зимнего действительно набрал воздуха и начал по восходящей:
— Договариваться?! С преступной, изменнической шайкой авантюристов-террористов?!..
Но тут в глубине дворцового коридора многоголосо закричали, ударили три револьверных выстрела, закричали еще громче. Загрохотали сапоги, в комнату вскочил адъютант с широко распахнутыми глазами:
— Бежал. Он бежал!
— Как?! — Керенский рухнул на стул — даже сейчас он был порывисто-театрален и явно учитывал, что предмет мебели мягок.
— Его вели... вдруг... исчез, одеяло... одеяло осталось, — прояснил ход катастрофических событий бледный адъютант.
Диктатор застонал, с силой, обеими ладонями пригладил свой бобрик:
— Задержать. Немедленно! Вы слышите?!
Катрин осознала, что лишние свидетели столь драматическому и унизительному моменту ни к чему, на цыпочках удалилась в коридор.
Здесь было довольно оживленно: прогрохотал ножищами полувзвод юнкеров, где-то дальше вновь бабахнули из револьвера, протяжно прокричали команды. Мероприятия неизбежные, но, скорее всего, безнадежные. Лоуд, не возлагавшая особых надежд на попытку экспромт-переговоров, все же не ожидала подобного унижения и сейчас пребывала в откровенном, вполне понятном возмущении. Вон — даже отойти от кабинета Керенского не соизволила, сразу сгинула. Сейчас любой юнкер или офицер, бегающий по коридорам и размахивающий винтовкой, может оказаться очень фальшивым л-юнкером. Возможно, даже проявит инициативу и возглавит одну из команд преследователей. Или примет облик испуганного лакея дворцовой обслуги и усядется пить чай и злословить с коллегами по поводу неумелой новой власти. Хотя нет, слишком разозлена тов. Оборотень, чтобы мирно чаевничать. Маневр с мгновенной мимикрией и подделкой под одного из конвойных технически отточен до идеала, и чем многочисленнее охрана, тем проще бывает этот фокус провернуть. С этим трудностей у Лоуд не возникло, вот как бы не психанула обиженная завотделом и за нож не взялась.
