Дзи. Чужая судьба.

Ёми, хмыкнув, выдернула клинок и отпустила свою жертву, повалившуюся на землю уже бездыханным телом. И с этим последним лязгом рассеялась вся та веселая злость, овладевшая телом и разумом Ли, а на душе у него вдруг стало так спокойно и светло, как бывает, наверное, лишь у просветленного монаха, потратившего годы на медитации и воздержание, чтобы добиться вот этой самой гармонии с окружающим миром.

— А теперь, может быть, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Группа воинов в блестящих доспехах появилась в воротах гарнизона еще в самый разгар поединка, но тогда на них никто, понятное дело, не обратил внимания. Во главе этого отряда стоял высокий широкоплечий мужчина, являвшийся, судя по облачению, тайпэном или очень высокопоставленным офицером регулярной армии. Его лицо скрывалось под черной густой бородой, растущей, казалось, прямо из шеи, но все же что-то в чертах его лица показалось Ли необычайно знакомым.

— Что-то не вижу вашей радости, тайпэн Хань, — ядовитый голос Мао Феня не сулил ничего хорошего. — Неужели вы не хотите поприветствовать собственного отца?

Эпилог.

Чистые сухие казематы дворцовой темницы уходили в земные глубины, опускаясь намного ниже основания распластанной горы, вокруг которой ярус за ярусом обвивалась роскошным поясом древняя Хэйан-кё. Редкие масляные фонари разгоняли мрак серых коридоров и узких каменных мешков, когда императорские стражники совершали очередной обход с неизменной точностью и подчеркнутой безучастностью. Ли был единственным узником этой части подземелий, и это могло говорить лишь о его особом статусе — уважительном или слишком опасном, точно этого дзи не знал.

О наступлении утра свидетельствовал завтрак в плетеной корзине, опушенный в яму дежурной сменой. При этом через решетку на Ли неотрывно смотрели стальные наконечники двух болтов, заряженных в мощные самострелы. Впрочем, стражники явно не слишком усердствовали в своих обязанностях, исполняя свой долг, как и положено бесстрастно и непредвзято. Сама тюремная яма стала для Ли одним из тех двух мест, которые он только и видел за последние шесть дней, с тех самых пор как конвой доставил его в столицу в закрытой армейской телеге.

Едва дзи успел закончить со скудной снедью, как наверху вновь раздались шаги, и тяжелая решетка откинулась вверх. Веревочная лестница, разматываясь, опустилась вдоль идеально гладкой стены, и старший караула велел Ли подниматься. Пройдя несколько длинных коридоров, они попали в уже знакомую пленнику комнату, где тюремный кузнец привычно и сноровисто заковал Ли в стальные кандалы со свинцовыми грузилами. Обычно узников этой темницы держали в цепях постоянно, но для молодого дзи и в этот раз было сделано исключение.

Неторопливо сменяли друг друга одноликие выскобленные переходы и длинные старые лестницы, тесанные каменные ступени которых за столетия округлились и были отполированы почти до зеркального блеска десятками тысяч ног. Как и каждый предыдущий раз, Ли вели по новому маршруту, даже, несмотря на плотный черный мешок, надетый на голову заключенного.

То, что они вошли в большую дворцовую приемную, дзи определил, когда подкованные сапоги стражников перестали звонко грохотать по граниту, гулко ступая теперь по полу из резных деревянных плиток. С неизменным скрипом отворились двери тронного зала, и только когда они же лязгнули, смыкаясь за спиной у вошедших, охранники сняли мешок. Ли, как и раньше, пришлось потратить несколько мгновений на то, чтобы привыкнуть к яркому свету, заливавшему помещение благодаря огромной открытой террасе, тянувшейся с восходной стороны здания. За ней, далеко внизу, почти до самого горизонта раскинулась столица Империи — шумная, многолюдная, веселая, пребывающая в бесконечном движении, но вместе с этим степенная, несокрушимая и мудрая, как само время.

И лишь одна вещь во всем окружающем пространстве могла бы поспорить в этой вечной неизменности даже с древней и величественной Хэйан-кё. Нефритовый Трон. Вырезанный из цельного камня невероятно насыщенного зеленого цвета, он возвышался в глубине огромного зала на постаменте из семи нефритовых плит, сложенных пирамидой одна на другую. Золото, драгоценные камни и малахитовые шелка заключали главную святыню Империи в причудливый оклад, не столько пряча его от посторонних глаза, сколько подчеркивая тот контраст, что был между тонкими "воздушными" украшениями и монолитной тяжестью самого трона.

Единственным, что привлекало взгляд любого вошедшего еще больше, чем известнейший памятник долголетия и могущества Империи, были лишь темно-синие одежды, отороченные красной парчой и украшенные белоснежными драконами, собранными из мельчайших жемчужин. Примечательны они были тем, что только один человек от закатных степей до Восходного моря и от северных тундр до самой границы с дерзкими юнь имел право носить их. Избранный Небом, молчаливо и величаво, занимал свое законное место, всякий раз открыто встречая взгляд юного дзи и мимолетным движением ресниц отвечая на его глубокий поклон под лязг тяжелых оков.

Все остальное, заполнявшее тронный зал в присутствии Ли, за эти дни также оставалось неизменным. У стены, находившейся с противоположной стороны от галереи, располагались несколько скамей и невысоких столов, за которыми без устали трудились писцы, переносившие на бумагу каждое слово, прозвучавшее в зале. Рядом с ними, чуть ближе к трону возвышалась аккуратная полукруглая трибуна из красного дерева, за которой, разложив бумаги, устроился высший государственный обвинитель.

Только одна скамья, спрятавшаяся в углу у дверей и находившаяся постоянно у дзи за спиной, предназначалась для немногочисленных зрителей, среди которых Ли замечал каждый раз лишь чиновников высочайшего ранга. У дальней стены за возвышением, на котором восседал небесный Император, белые шелковые ширмы образовывали закрытое пространство. В глубине этого укрытия можно было отчетливо различить грациозные силуэты, а иногда до присутствующих оттуда долетало нежное женское щебетание. Правда, определить, кто точно в данный момент наблюдает за трибуналом с женской половины Дворца, могли, пожалуй, лишь только Избранный Небом и его верные дзи-вэй, безмолвные телохранители, закованные с ног до головы в сплошные доспехи, подобно легендарны лим-бо из царства Юнь.

Сегодня после долгого совещания, занявшего весь предыдущий день, Ли должны были, наконец, вынести заслуженный приговор. И хотя никто, а в особенности сам дзи, не сомневался в том, как он прозвучит, этого момента здесь действительно ждали.

На первом заседании клятвопреступнику зачитали его обвинения, полный список которых занял двенадцать пунктов уложения "О законах и наказаниях". По самому незначительному из них нарушитель подвергался всего лишь отсечению языка, носа, ушей и выкалыванию глаз. Но правосудие Империи было милосердно и всегда начинало с наиболее тяжкого наказания, которое в данном случае уже не предполагало какого-либо возможного продолжения.

Обвинитель задавал Ли вопросы по каждому пункту, и в каждом случае подсудимый спокойно признавал свою вину, что было зафиксировано на бумаге и позже в конце дня предоставлено дзи на подпись. Также ему было позволено объяснить свои действия и оправдать совершенные злодеяния. Ли честно и открыто описал свои побудительные мотивы и мысли, подтолкнувшие его к нарушению священных обетов и клятв, но не пытался оправдываться, а скорее наоборот, ставил себе в вину то, что не сумел проявить волю в те самые моменты, когда ему еще не поздно было остановиться.

Второй день начался с допроса свидетелей, и хотя, казалось бы, что признания самого Ли вполне достаточно, высший суд в присутствии Императора строго следовал процедуре, предписанной протоколом, не смея и помыслить об отступлении хоть от одного из пунктов, регламентированных в тысячелетних уложениях предков. Первым в тронный зал был вызван Жибао Кан, который, будучи государственным чиновником, являлся одним из двух гражданских служащих Империи, ставших непосредственными участниками далеких событий в Ланьчжоу.

Кан был сдержан, сух и немного взволнован, что несложно было понять, ведь кроме обвинителя его допрос проводил еще и Мэй Джэнг, непосредственный начальник Жибао. Да и о присутствии самого Единого Правителя тоже не стоило забывать. Уже тогда Ли обратил внимание, что Джэнг, в отличие от императорского судьи, задававшего вопросы лишь о голых цифрах и фактах, потихоньку вытягивает из своего подчиненного то, что тот думает о действиях самозванца, что, по его мнению, могло бы случиться в ином случае, и другие столь же личностные и оценочные детали, не менявшие вроде бы сути, но придававшие описываемым событиям немного иной окрас.

Следующим после распорядителя военных складов стал, разумеется, дзито О-шэй. Как личный вассал Императора и представитель древнего рода, Тонг робел куда меньше и открыто пытался донести свое мнение до присутствующих. Ли был искренне благодарен градоправителю за слова защиты, хотя и понимал всю их бессмысленность. Он даже был несколько удивлен, ожидая, что дзито будет вести себя иначе в свете той связи, что возникла между Ли и Каори, и которую Тонг вполне мог теперь трактовать совсем по-другому. Но, похоже, что даже если О-шэй и задумывался об этом, то удерживал все в себе, не позволяя личным чувствам влиять на свой долг, который он, в свою очередь, видел сейчас только лишь в восстановлении Ланьчжоу, а также в оказании помощи человеку, сделавшему это восстановление возможным. Слова об этом, а также о текущем катастрофическом положении дел в Тай-Вэй и о том, что дзито предпочел бы как можно раньше вернуться к исполнению своих прямых обязанностей, не единожды прозвучали во время допроса со стороны О-шэя.

Слушания свидетелей, продолжившиеся на следующее утро, начались с небольшого инцидента, ставшего для многих участников процесса весьма неожиданным. Из-за дверей был вызван командир Ногай, и начальник городской стражи в своем потертом суо не замедлил ввалить в тронный покой, демонстративно скалясь нержавеющей улыбкой и вертя обритой головой с блестящей стальной пластиной на затылке. Гулко топая подкованными сапогами, ветеран направился прямиком к Нефритовому Трону и под удивленные вздохи чиновников беспрепятственно миновал караул телохранителей, чтобы смиренно опуститься на одно колено у подножия каменной пирамиды. И к еще большему удивлению дворцовой челяди Император благосклонно кивнул, напрямую обратившись к преклонившемуся воину.

— Встань, Ногай из рода Ногай.

— Если такова ваша воля, мой повелитель, — с показным смирением ответил начальник гарнизона Ланьчжоу и, поднявшись в полный рост, посмотрел Единому Правителю прямо в глаза вопреки всем правилам и традициям.

— Я рад, что ты остаешься все тем же, мой бывший учитель, — улыбнулся Избранник Неба. — И надеюсь, что ты по-прежнему все также правдив и честен.

— Я не посмею лгать моему господину, — хитро прищурился Ногай и добавил, — но и не договаривать всей правды я тоже не буду.

— Тогда расскажи мне и остальным, что тебе известно.

Рассказ командира стражи занял почти весь оставшийся день заседаний. Ногай говорил в привычной для него манере, не стесняясь шокирующих подробностей и нецензурных выражений, что не раз было встречено удивленными ахами и приглушенным смехом с другой стороны белоснежных ширм. Опытный воин поведал не только о тех деталях, которые касались непосредственно его службы или планирования боевых действий. Он поносил Мун Гженя, издевался над заносчивостью монахов из Лаозин, обвинял в глупости мертвого Гьяня, нелестно прошелся по личности Мао Феня, упоминал кумицо и их тайные сделки с карабакуру, но главное — ясно и недвусмысленно давал понять, что почти любого из этих пунктов вполне хватило бы, чтобы Ланьчжоу был стерт с поверхности земли, если бы не вмешательство тайпэна-самозванца. Ногай расписал историю дзи от самой первой их встречи на ужине в доме дзито и до поединка с потомком Нечхе-Орай, добавляя что-то от себя, местами приукрашивая или излишне драматизируя, но в целом, как и было клятвенно заверено, не соврав ни единого слова. Более того, зачастую в ходе своего повествования, глава городской стражи бросал упреки и обвинения в адрес Ли в том, что тот действовал недостаточно решительно, не приструнил дерзких, чересчур мягко обошелся с восставшими, да и вообще проявил ужасную деспотичную мягкотелость, не пожелав выгнать на стены в канун осады женщин и стариков. Обвинитель, писцы и чиновники выслушивали все это, молча, сохраняя беспристрастные выражения лиц, а вот Ли, хотя и старался, не мог удержаться от улыбок. Впрочем, как и еще один человек. Тот самый, что сидел на Нефритовом Троне.

Общие вопросы и ответы, которые задавали после Ногая попечителю торгового дома Кун Лай, были на фоне предыдущего выступления какими-то блеклыми и невзрачными. Ли прекрасно помнил, кем на самом деле является Кара Дэн и мог лишь позавидовать его выдержке и актерскому мастерству. "Купец" тайной императорской службы блестяще исполнил роль жадноватого, но осторожного тэккэй, безусловно преданного Империи, и, пожалуй, лишь самую малость радующегося пошатнувшемуся положению его главного конкурента в Тай-Вэй. В основном Дэн рассказывал о приготовление Мун Гженя к восстанию и о том, как он "всячески старался его отговорить", а потом, разумеется, как истинный слуга великого Императора немедля перешел на сторону законной власти, едва бунт вспыхнул по-настоящему. В итоге можно было не сомневаться, что независимо от исхода этого дела, дом Кун Лай будет отныне иметь весьма благожелательную поддержку Золотого Дворца в закатных землях еще довольно долгое время.

От четвертого для Ли не ждал ничего хорошего, ведь список свидетелей и порядок их выступления ему зачитали еще на первом заседании. Государственный обвинитель хорошо знал свое дело, и не трудно было догадаться, что он заранее просчитает настроение выступавших, а потому свои главные козыри он приберег до последнего момента. Был ли в этом особенный смысл? Пожалуй, что нет, но халатности в отношении своих профессиональных обязанностей на глазах у Императора не смог бы позволить себе ни один из его подданных, обладающий хоть какими-то зачатками ума.

Тайпэн Мао Фень появился в тронном зале, высоко вскинув оба своих подбородка и блистая непростительной роскошью. Его суо, расшитое золотым бисером, посеребренная кольчуга, пояс с драгоценными камнями и блестящий меч в специальных "прорезанных" ножнах из невероятно дорогой кожи синей акулы смотрелись слишком ярко и контрастно на фоне того наряда, в котором предстал перед Единым Правителем командир Ногай. Истинному тайпэну никто не посмел заступить дорогу, и Мао также направился к подножию трона. Было видно, что объемный живот мешает ему опуститься на колено так же быстро, как и предыдущему императорскому вассалу, но Фень не демонстрировал по этому поводу ни малейшего смущения.

Ли почувствовал легкий укол обиды и разочарования, когда в ответ на поклон Мао, Император кивнул также милостиво, как и Ногаю, хотя и не заговорил с ним лично. Но уже первый ответ на вопрос обвинителя о том, что известно тайпэну о личности обвиняемого, заставил дзи забыть обо всех своих предыдущих мыслях.