Пролог. Дейтрос.На тверди небесной

— Единственным противодействием этому, — сказала Веррина, — является работа отдела контрстратегии. Это они должны отслеживать вражеские фантомы и их уничтожать. В дела землян на Тверди мы не вмешиваемся, понимаете? Мы занимаемся только стратегией. Если штаб прикажет — мы сами пойдем воевать за Россию. А сейчас мы должны думать о стратегии. А ваши фантомы — проигрышны в долгосрочной перспективе.

— Это ваше мнение, хесса? — спросила Файни, — или же...

— Это пока мое мнение. Пока. Я довожу его до вашего сведения. Возможно, вам удастся найти новые грани и повернуть национализм в другое русло. Когда штаб отдаст приказ, будет поздно, как вы понимаете.

Я вспоминаю отца.

Мой отец, Вейн иль Кэррио, тоже был когда-то фантом-оператором. Давным-давно, когда я еще была маленькой. Как и я, он был подготовлен в качестве агента, адаптирован к России. Но талант фантом-оператора оказался важнее.

Новый мир. Мир будущего. Где каждый будет счастлив. Где стыдно — быть обывателем. Больше всего ценится знание и труд. Вот только Вейн иль Кэррио, как и многие другие операторы, все старался, пробовал вложить в эти образы будущего — Христа. Бесполезно. Почти никто не слышал этого, не понимал, не мог воплотить. И даже те, кто воплощал, редкие писатели или художники — их просто не печатали. Не допускали к читателю.

Отец много чего мне порассказал в последние наши встречи с ним. Когда я уже стала сама фантом-оператором. Теперь можно, теперь я понимаю все. То, что Союз рухнет, стало ясно уже за 20 лет до событий — так просчитали дейтрийские аналитики. Оставалась небольшая возможность. Наши работали над этим. Но еще интенсивнее работали дарайцы. Информационная война шла на всех уровнях. Худо то, что и земляне доросли до информационных стратегий, причем доросла не наша сторона, другая — и она в большей степени находилась под воздействием Дарайи.

Отец рассказал — сам он не участвовал в этом, но позже узнал все — что в последние годы Союз уже не пытались спасти. Вся работа по образам светлого будущего, даже по красивым историческим образам была свернута.

Все, чем занимались теперь фантом-операторы Дейтроса — было создание образов добра. Любви. Милосердия. Христианских образов. Мне почему-то вспоминались фильмы из детства — "Белый Бим, черное ухо", "Письма мертвого человека". На переднем плане теперь были не яростные пассионарии. Были творцы, которые пытались говорить о добре, о жалости, растревожить сердце.

Если бы эти фантомы не были созданы, крушение Союза вызвало бы тотальную гражданскую войну. Она шла бы и в нашем уральском городе, и в Сибири. Распался бы не только Союз, но и сама Россия. Отец показывал мне расчеты и прогнозы — даже у меня, дейтры, мороз бежал по коже. Какие там гнуски... Почему-то война в России, стрельба на улицах наших городов, бомбежки — все это казалось страшнее, чем война в Лайсе. Мы, дейтры, в конце концов, привыкли. Для нас это естественно — воевать. Мои братья рождаются и растут как солдаты — или как обеспечивающие общий фронт. Но Россия... Может быть, еще потому мне было страшно, что ведь и основная наша дейтрийская цель — защита Земли. Сам Дейтрос погиб ради того, чтобы Земля осталась целой. И когда я представляла разрушенные российские города, это означало, что самая главная ценность Дейтроса уничтожается.

К счастью, распад Союза произошел относительно мягко. Да, он обошелся в миллионы человеческих жизней. Но начнись война — все было бы еще хуже. Южные окраины Союза, почти недоступные воздействию наших фантомов (хотя работа над этим велась уже десятилетия), все же вступили в войну, и результаты оказались страшными.

А так — Россия выжила, и можно было начинать новый раунд. Строить новые фантомы. На другой основе. Ждать, как Россия их воспримет. Рушить фантомы дарайцев. Дарайя строила образы, гибельные даже для самого физического существования страны.

— Одной из наших ошибок при построении Советской власти, — говорила Веррина, — является тотальное отторжение старого. У нас тогда работала целая плеяда знаменитых, лучше сказать, гениальных операторов. Все их фантомы содержали элемент абсолютной новизны. Все положительное, что накопилось в Российской Империи, отбрасывалось и объявлялось устаревшим. Анализ показал, что это было неверное решение. Внимание всем, кто работает на Россию. Фантомы не должны содержать осуждения прошлого. Во-первых, подобные фантомы есть у дарайцев, взять хоть знаменитый Архипелаг...

Я хмыкнула. Да уж. Вряд ли кто-то в России подозревает, что прототип творений Солженицына существует в Медиане. Нет, были и реальные лагеря, и реальные заключенные, и Солженицын писал свои книги на основе жизненного опыта. Но вот особый этот взгляд, особая точка освещения — они возникли потому, что видел знаменитый зэк перед собой не реальный как раз лагерь, где все сложно и неоднозначно, а видел дарайскую карикатурную антиутопию — страну, затянутую колючей проволокой, тщательно выстроенную в Медиане. Пережившую множество наших атак и много раз восстановленную.

Прошлое тоже можно моделировать. Кто владеет прошлым, владеет настоящим. Мы тоже старались, разумеется — образы Великой Отечественной, Гражданской, "комиссары в пыльных шлемах"... Мы старались. Но нам не удалось. Возможно, просто потому, что нас мало, слишком мало. А может быть, потому, что люди там, на земле, не смогли понять нас. А еще вернее — потому что если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его. А с чего же Господь поможет им, если они так дерзко и решительно Его отвергли?

— В-третьих, — говорила Веррина, — пытайтесь опираться на образы шестидесятых годов. И строить на их основе. Те, кто моделирует прошлое — стройте его положительным. Пусть они поверят в себя. Пусть они осознают, что у них все получится. Что они не проиграли, это лишь временная передышка.

Я взглянула на Ашен, которая старательно слушала, сложив руки на коленях. Как она воспринимает все это? Неужели ей интересно? Ведь это чужая, чужая ей страна. Это мне все — как скребком по сердцу.

Квенсен. Год первый.

На Рождество мне дали отпуск, как и большинству, отец был очень рад. Времени у него было мало. Несмотря на сердечную недостаточность — ему и ходить было трудно теперь, он работал в штабе чуть ли не круглыми сутками. Но Рождество... Мы вернулись из церкви, и впервые за много дней мне было хорошо. Ничего не болело внутри. Я была глупой когда-то. Злилась, ненавидела, ревновала Эльгеро. Теперь я понимаю все. И мне легко.

Я испекла торт. Мы пили — не шеманку, конечно, желтое лайское вино. Прозрачное и крепкое. В Дейтросе не знают обычая рождественских елок, но тоже украшают комнату — серебряными звездами и вырезанными из бумаги ангелами, обернутыми в блестки орехами и яблоками. Я все же, по земному обычаю, поставила в вазу несколько веток лайского дерева шан — не хвойного, здесь нет хвойных и вообще голосеменных, но похожего чем-то на ель, с длинными острыми листьями, густо-желтыми, с пахучими шишечками на концах.

Одна из веток щекотала мне висок. Я отвела ее. Взглянула на отца. Он почти и не ел ничего. Смотрел на меня. Глаза его теперь казались большими — провалились, и вокруг глаз почти постоянно темноватые мешки. И лицо в морщинах. Только что челюсти еще крепкие, а так — будто ему за восемьдесят.

— Ты чего не ешь, пап? — спросила я. Вдруг кольнуло — почему мы видимся так редко? Как хочется быть с ним. Жить с ним. Я нужна ему. Маме с папой Володей — нет, они еще молодые, они хорошо устроены. А ему... Как он приходит с работы, поднимаясь по лестнице полчаса. По несколько минут стоя на каждой ступеньке. Никто не ждет его. Есть ли у него силы приготовить хотя бы ужин? Ведь вряд ли...

Но ведь он и сам не согласится на то, чтобы я жила тут с ним, и ухаживала и готовила ему. Нет. Я должна быть в квенсене. Дочь Вейна должна служить Дейтросу.

— А вкусный торт, — сказал отец, — я помню... Наденька его тоже пекла. Ты от мамы научилась?

Я вздрагиваю. Потому что никогда не слышала, чтобы мою маму называли Наденькой.

— Да, — говорю я, — это наш фирменный...

Отец ковыряет вилочкой торт. Улыбается.

— Расскажи хоть, как у тебя жизнь там, в квенсене? Гоняют?

— Да ничего, нормально, — я вдруг вспомнила про Эльгеро, — пап, а ты не знаешь, где Эльгеро сейчас?

Я прекрасно догадываюсь, что Эльгеро сейчас на Земле, там, где ему и положено быть. Я о другом хочу спросить. Женился ли он уже? Мне ведь приглашения на свадьбу не пришлют. Но папа, конечно, не понимает меня.

— На Земле, работает. Я тоже давно о нем ничего не слышал.

И я все-таки не решаюсь спросить о личной жизни Эльгеро. Ладно. Это не мое дело.

— Папа, — говорю я, — а вот скажи... как получилось, что ты сошелся с мамой? Мне кажется, вы совсем не подходите друг другу. Не представляю просто тебя — с ней. Извини уж.

Вопрос мне кажется слишком нахальным, я опускаю голову, но отец говорит.

— Что ж, может, ты и права, Кей. Не очень-то подходили мы друг другу. Видишь... я тогда был молодым. Мы, дейтрины, не очень долго раздумываем, когда женимся. Еще сто лет назад пары в основном составляли родители и духовник. Но и сейчас, если сравнить с вашим, земным подходом, мы гораздо меньше колеблемся и выбираем. И расстаемся реже. Тем более — гэйны. У аслен и медар еще есть время и силы всем этим заниматься, у нас просто нет. А с мамой... Она меня тогда любила. В общем, тогда я был молодой, красивый. Было за что, наверное. Она тоже была очень хорошенькая. Добрая. Если хорошая девушка любит — отчего бы и не полюбить тоже и не жениться? Ну и не так все плохо, жили же. Если бы не Дарайя, так бы и жили.

Я опускаю голову. Что ж, не зря вопрос задавался, и ответ понятен.

Если красивая, порядочная, кажущаяся доброй и милой девушка-медар, психолог, худо-бедно владеющий методикой коммуникации, тебя любит — отчего бы тоже не полюбить в ответ?

А то, что я, я люблю его так давно и страшно — он этого просто, наверное, и не понимает. Да. Это же не Аллин, который каждое твое движение чувствует. Это простой бесхитростный военный, одна извилина — и та от фуражки. Вот если бы я как-то могла ему намекнуть... сказать... да хоть письмо написать, "Я вас люблю, чего же боле" — он не Онегин какой-нибудь, он, может, и женился бы. Какая ему разница — на ком? Нужна ведь жена какая-то.

— А у тебя как? — спрашивает отец, — замуж не собралась еще?

— Было бы за кого, — бормочу я и разливаю вино по бокалам, — давай, пап, еще выпьем, что ли. Твое здоровье!

Земная Твердь.

Совещание закончилось к вечеру. Те, кто жил далеко, оставались ночевать. Нас с Ашен отпустили одними из первых.

Есть еще не хотелось, обед был поздний. Ашен взглянула на меня.

— Сразу домой?

— Ну конечно, — сказала я, — выспимся завтра, потом в Медиану.

— Если хочешь, я поведу, — предложила она. Я покачала головой. Люблю водить машину. Мягко тронув с места, я вырулила на улицу. Еще минут двадцать — и вот мы на вечерней автостраде. Это очень красиво — автострада в сумраке, навстречу тебе течет река золотых огней, а впереди — противопоток, точно такая же река огней алых. И вверху тихо мерцают тусклые европейские звезды. Ашен, кажется, начала задремывать. Я покосилась на нее и поменяла диск. Резкий и низкий голос Ольги Арефьевой разом стряхивал с меня сон.

А на небе один был приют

Для тех, кто был убит на войне.

А для тех, кого скоро убьют,

Строились города в стороне.

Лай-ла-ла.

А на небе под номером семь

Роллинг стоун встретил Божию Мать.

Он так хотел остаться совсем,

Но ему было надо назад.

Лай-ла-ла. Лай-ла-ла-ла, ла-ла, — подпела я, сонно придерживая руль одним пальцем.

"Мерс" шел сзади, поджимая, как какой-нибудь "Мессершмитт". Не люблю я такого. У меня скорость 160, а ему, видите ли, в темноте и в дождь надо быстрее. Но мы не гордые, мы уступим. Я ушла было на правую полосу, и внезапно резко вдавила тормоз — прямо передо мной из левого ряда встроился "Ниссан Патрол".

Теперь уже зазвенел тревожный звоночек. Затормозить я успела. "Ниссан" почему-то шел очень медленно. Не к добру. Я вырубила музыку. Ашен широко раскрыла глаза.

— Что-то случилось?

— Шендак, похоже, — я попыталась выйти влево, чтобы обогнать еле ползущий "Ниссан", но из "мертвой зоны" чуть показался мерс, и снова ушел в нее же. Я обернулась, ловя его зрением. Кажется, мы влипли. Я стала сбрасывать скорость. 80. Медленнее нельзя, сзади уже накатывает, как доисторический ящер, блестя огромными глазами-фарами, гигантский грузовик. Обе машины — Ниссан и Мерс сбросили скорость одновременно со мной!

— Пасут, — спокойно констатировала Ашен. Что ж, надо думать, что делать. Я нырнула вправо, на широкую обочину перед ограждением, но японец набирает скорость быстрее — еще несколько секунд, и он снова оказался передо мной, а "Мерс" съехал на правый ряд и продолжал меня поджимать.

— Шендак! Мать твою, — запас дейтрийских ругательств все-таки показался мне слишком скудным. Ашен молчала — не знала, что делать, да и не хотела мешать. Я за рулем, к тому же я и командир, и принимаю решения.

Шендак, где же следующий съезд с автобана?

— Где съезд?

Ашен пощелкала пальцем по навигашке.

— Два триста.

— Шендак!

Надо было уходить уже. Бросать машину и уходить. Дарайцы не идиоты — на съезде нас не могут не ждать, раз уж взялись пасти. Там наверняка стоят еще 2-3 машины. Лучше уходить сейчас. Наша скорость все падала. Грузовик позади "Мерса" недовольно гуднул, пронзив ночь воем динозавра, и стал неповоротливо уходить на левую полосу, обгоняя идиота, ползущего уже на 60. Надо уходить. Но я держалась, как добросовестный летчик второй мировой, смешно сказать — хотела сохранить машину. Впрочем, как и тому летчику, отвечать за нее мне тоже придется, доказывать, что иного выхода не было.

— Готовься, — коротко сказала я. Схватила иконку Казанской Богоматери, укрепленную на стекле, сунула в карман. Вот и съезд, я резко свернула, пытаясь все же обойти "Ниссан" справа, но навстречу мне сверкнули чужие фары. Здесь никто не может ехать навстречу, это дорши. Они ждали нас, видимо, у дороги, в прикрытии. Я бросила руль и крикнула, закрывая глаза.

— Эшеро Медиана!

В следующую секунду автомобиль наверняка врезался либо в доршей, либо в металлическую полосу ограждения — если те успели свернуть. Думаю, что успели. Мы с Ашен едва удержались на ногах, оказавшись в Пространстве Ветра.

Мама! В глазах бело от дарайских плащей, и сразу же вокруг нас засвистели шлинги. Сейчас, ага! Я бросилась на землю, уворачиваясь от петель. Создала вокруг непроницаемую сферу, и обрушила на врагов "огненный дождь". Увидела краем глаза, что Ашен все же поймали — мне удалось увернуться только чудом. Но теперь "воинам света" было не до шлингов, они спасались от яростно хлещущих огненных струй. Я бросилась к Ашен, метнула стрелу в дорша, который держал ее на шлинге, порвала петли, спутавшие подругу. Мы встали спина к спине и только теперь смогли оценить обстановку.

Нас, безусловно, ждали. И выкрутиться не получится — пространство белеет чуть ли не до горизонта. Ашен между тем создала красивое и еще не виданное мной оружие — в воздухе зажужжали зеленые гигантские шмели, они кидались на врагов и жалили, легко проникая под защитную сферу. Вот так всегда, лучшие образы создаются в обстановке, когда и оценить их почти некому. Я быстро соображала. Да, какое-то время мы продержимся. Несколько минут. Их слишком много.