Тётка знала меня, как облупленного! Я в предвкушении даже слюну пустил. Но на этот раз кистями махать мы не будем, решил я, а опробуем новый способ творческого самовыражения. Как это там?.. "Материализация ментальных конструкций"!
Гм! Формулировочка ещё та!
Правда, принародно заниматься этим я не собирался. Во избежание, так сказать, лишних вопросов. А пока решил просто продумать, что и куда мы разместим. В том, что у меня всё получится самым наилучшим образом, я и не сомневался. Однако, как говорится, человек предполагает, а вот Бог...
Женщины мои растаяли где-то в глубине садика, оставив меня на растерзание моему же воображению. И только у меня потекла мысля, как от этого приятного занятия меня отвлёк чей-то ангельский голосок:
— Дядь! А дядь!
Я обернулся, но на уровне своего роста не нашёл никого. Опустив очи долу, я обнаружил рядом с собой существо лет трёх-четырёх неопределённого пола. Оно держало в руках куклу, у которой была оторвана голова.
— Тебе чего, мальчик? — рискнул я определить принадлежность ребёнка к какому-нибудь полу.
— Я не мальчик! Я девочка! — довольно грубо отрезало существо и сердито надуло губки.
— А-а... Ну извини, — я присел, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. — Как тебя зовут?
— Таня! — ответила девочка, словно отмахнулась, и деловито распорядилась, протягивая мне покалеченную куклу: — Сделай!
Я взял куклу из её рук, вставил голову на место и спросил:
— Зачем же ты её поломала? Ей же больно.
Девчушка постучала мне по лбу кулачком и произнесла назидательным тоном:
— Дядя, ты что? Это же игрушка!
Меня слегка покоробило от такой бесцеремонности и я решил немного проучить её. Кукла в моих руках зашевелилась и села, свесив с ладони ноги. Потом она постучала себе по лбу своим крошечным кулачком, копируя хозяйку, и пропищала:
— А ты думаешь, игрушкам больно не бывает?
— Ой! Машка! — взвизгнула поражённая девчушка и выхватила куклу у меня из рук. — Ты разговаривать умеешь?! — Казалось, её глазёнки сейчас выпрыгнут из орбит.
— А чем я хуже тебя? — пропищала кукла в ответ и вызывающе подбоченилась. — Я всё умею! Только тебе не показываю! — И она выразительно посмотрела на свою растерявшуюся хозяйку.
— А почему?! — изумилась та. Ей уже было не до меня.
— Потому что ты противная и злая! — И кукла показала обалдевшей девчонке свой крошечный язычок.
— Вот и неправда! — Глаза Танюши подозрительно заблестели.
— А вот и правда! — Кукла дрыгнула ногой, будто хотела ею топнуть. — А кто мне голову оторвал? А?
— Это не я! — По щекам Тани уже уже катились крупные капли. — Это Васька! Ну скажите ей! — вспомнила она о моём присутствии.
Я улыбнулся:
— Кукла, наверное, лучше знает...
— А почему я такая грязная? — продолжала изгаляться пигалица. — Ты последний раз когда мне платье стирала? А?
Девочка растерянно посмотрела сквозь слёзы на куклу и прошептала:
— Не знаю...
Кукла вывернулась из её рук, шлёпнулась на землю, встала, деловито отряхнула своё видавшее виды платьице и сделала ручкой:
— Пойду поищу девочку получше тебя!
Несчастная Танюша плюхнулась на четвереньки, стараясь схватить ловко уворачивающуюся строптивую игрушку.
— Машенька! Ну Машенька! Ну не надо! — навзрыд верещала она, ползая по асфальту. — Машка-а-а! — наконец не выдержала она и, усевшись на бордюр, громко заревела: — У меня больше никогда не будет такой куклы-ы-ы!!!
Я подошёл, погладил её по кудряшкам и посоветовал:
— А ты попроси у неё прощения. Может, она и вернётся к тебе? — Я поманил куклу пальцем: — Ну-ка, подойди, Танечка хочет тебе чего-то сказать.
Цок-цок-цок! Пластмассовые ножки протопали по асфальту и остановились возле мгновенно притихшей девчушки.
— Ну, — пропищала она, подбоченясь и вызывающе отставив ножку. — Я слушаю!
— Машенька... — плаксивым голосом стала канючить Танечка. — Я больше никогда не буду... — Она всхлипнула. — Обижать тебя... Вернись ко мне... Ну пожалуйста...
Кукла сделала выразительный жест своей крохотной ручкой:
— Ладно уж! Что с тобой поделаешь?
Она высоко подпрыгнула и угодила прямо в распростёртые объятия заплаканной хозяйки. Та сразу крепко прижала её и, гладя по капроновым волосам, тихо пробормотала:
— Никому тебя не отдам!
Кукла молчала и не шевелилась.
Вся эта сцена осталась никем не замеченной, поскольку кустарник, растущий вдоль тротуара, закрывал обзор, и внимание воспитателей, пасших неподалёку своих маленьких подопечных, привлёк только громкий плач девочки.
— Танюша! — раздался женский голос у меня за спиной и из-за кустов показалась голова воспитательницы. — Ты что тут делаешь? Здравствуйте, — сказала она, увидев, что Танюша не одна.
Я ответил на приветствие, а Танюша просопела, всё так же прижимая к груди драгоценную куклу:
— Мы с Машенькой помирились!
Воспитательница понимающе улыбнулась и поманила её к себе:
— Пойдём. — И уже издалека я услышал: — А что это за дядя с тобой разговаривал?
— Волшебник! — уверенно ответило дитя.
Вот так. Ни больше, ни меньше. Безо всякой там научной зауми. Устами младенца, как говорится...
Эксперимент мне понравился. Бесёнок внутри меня толкал вытворить ещё что-нибудь в этом роде. Но мои поползновения так и остались в этот раз нереализованными, поскольку на горизонте нарисовались мои женщины в сопровождении седоволосой матроны с довольно суровым взглядом.
— Вот, пожалуйста! Прошу любить и жаловать! — высветила меня тётка. — Племянничек мой. Собственной персоной.
Взгляд заведующей (а это была именно она) чуть потеплел и опять принял прежнее, видимо, обычное для неё, выражение. Мне стало смешно и в то же время неуютно: с таким лицом заведовать только колонией строгого режима, а не детским садиком!
Заведующая сразу взяла быка за рога:
— Если я правильно поняла, вы намерены помочь нам с художественным оформлением?
Я развёл руками:
— Какой разговор?
Она мне сразу не понравилась, и, если бы не зависимое от неё положение тётки, я бы с удовольствием ей нахамил. За одно только выражение лица.
— Тогда пойдёмте, я посвящу вас в свои планы! — провозгласила она и, величественно развернувшись, возглавила шествие.
Она долго водила нас по территории садика, нудно объясняя своим гортанным голосом, где, сколько и в какой позе какого зайца надо изобразить. Меня этот спектакль и смешил и раздражал. Неужели нельзя было просто сказать: "Сделайте так, чтобы детям было интересно"?
Особенно резало слух по делу и без дела употребляемое ею словечко "однозначно":
— Зайчик здесь должен сидеть на пеньке и держать в лапах морковь. Это — однозначно!
И всё в таком вот духе.
Пока продолжалась эта познавательная пытка, за нами неотступно следовали тётка с Настей. И каждая из них испытывала свои, далеко не однозначные чувства относительно монолога заведующей. Я буквально слышал распиравший Настю смех после каждого припечатывания означенным словечком. Тётка же, напротив, относилась к речи завы со вниманием и уважением. Привыкла, видать.
Наконец, зава решила, что клиент готов и высокомерно поинтересовалась:
— Что потребуется от нас?
— Только одно, — вежливо скривился я, стараясь изобразить улыбку. — Не мешать.
Старая грымза, видать, привыкла совать свой нос в каждую дырку и мой ответ ей, конечно, не понравился. Но виду она не подала и только спросила:
— И сколько времени займёт у вас эта работа?
Надо было видеть, какое выражение появилось на её и без того не симпатичном лице, когда я, не подумавши, брякнул:
— Завтра всё будет готово!
Она оглядела меня с головы до ног, потом не очень ласково зыркнула на тётку, тоже не испытавшую большой радости от моего необдуманного ответа, и разочарованно проскрежетала:
— Молодой человек, это, по меньшей мере, несерьёзно!
Однако я был невозмутим:
— Утро вечера мудренее!
Она невидящим взглядом пронзила меня и сухо сказала:
— Я полагала, что мы нашли общий язык. Как видно, я ошибалась. Всего хорошего!
Она важно развернула себя на сто восемьдесят градусов и, гордо подняв голову, удалилась, олицетворяя собой оскорблённое царское достоинство.
— Ну и что теперь? — Голос тётки тоже не предвещал ничего хорошего.
Я пожал плечами:
— Не вижу проблемы.
В ответ она разразилась длинным истерическим монологом, основным содержанием которого было, конечно, обсуждение моего неблаговидного поступка, окончательно разрушившего мой, так долго создаваемый ею, имидж.
Я внимательно выслушал её и заметил, что ещё не утро.
— Да будет тебе дурака-то валять! — вконец разозлилась моя тётка и обратилась к притихшей Насте: — Может быть ты объяснишь, что это такое с ним сделалось? Совсем я его не узнаю! Корчит из себя невесть что!
Настя испуганно посмотрела на меня и просигналила:
"Чего сказать-то?"
Тут уж я не выдержал.
— Ах, так? Ну тогда — смотрите!
Я отвернулся от раскрасневшейся тётки к фасаду здания, возле которого всё и происходило, и в тот же миг прямо на голых кирпичах стал проявляться рисунок, который я обмозговывал незадолго до появления маленькой Танюши. Огромная ромашка, на лепесках которой появились смеющиеся детские физиономии, заняла собой почти всю стену высотой в два этажа. Цвета получились изумительные — яркие, сочные! Я, будто дирижёр, стоял с простёртыми к стене руками и мысленно направлял художественную деятельность Сезама. Там притенить, здесь высветлить... В сердцевине ромашки всеми цветами радуги заиграла надпись: "Детский сад "ОГОНЁК".
Вся работа заняла не более двух-трёх минут. Со счастливым от упоения лицом я повернулся к своим притихшим женщинам и вдруг обнаружил, что зрителей у нас заметно прибавилось: сбежались, похоже, не только обитатели детского садика, но и жители соседней пятиэтажки.
Всё ещё затуманенным взором я окинул толпу, облепившую садиковскую ограду, и обратился к потерявшей дар речи тётке:
— Что вы скажете тперь? Трепло я? Или как?
Она медленно перевела зачарованный взгляд со стены на меня и смогла только прошептать:
— Вовка-а-а...
В толпе за оградой послышались насмешливые голоса:
— Эй, мужик! А ты только детей умеешь рисовать?
— А как насчёт червонца?
— А если пару тыщ? Слабо?
Я усмехнулся и крикнул им:
— Чего ж так мелко? Давай уж по-крупному!
— Ты глянь! — послышалось в ответ. — Он ещё и издевается! Деньгу-то, небось, слабо изобразить?
— Ну, паразиты! — загорелся я. — Держитесь!
— Володь, не надо... — услышал я тихий голос Насти. — Не связывайся...
Но было уже поздно. С неба посыпался дождь из банкнот различного достоинства: от червонца до сотенной.
Что тут началось, я думаю, вы можете представить!
— Опять ты всё испортил! — с досадой сказала Настя. — Теперь надо уносить отсюда ноги!
— Это что ж такое делается?! — подала голос чуть живая от удивления тётка, но я в это время уже заталкивал её в открывшееся чрево Сезама, на заднем плане которого высветилась её квартира.
Конечно же, за этим последовало долгое и уже порядком надоевшее мне пересказывание всего, случившегося со мной. Многие детали я, естественно, опускал, оставляя чисто конспективную суть.
Реакцию тётки вы, конечно, тоже можете себе представить. После многочисленных препирательств, уточнений и заверений, мы стали собираться домой.
— А как же заказ завы? — расстроилась тётка. — Мне ж теперь житья не будет...
— Ну как вы могли такое подумать! — успокоил я её. — Всё уже готово. Я же обещал.
— Это когда же ты успел? — недоверчиво посмотрела она на меня.
— А вот пока мы тут... объяснялись.
— Правда-правда! — закивала Настя. — Я всё слышала! Вот здесь! — она постучала себе по голове. — Он же у меня, как на ладони! — весело заявила она и прижалась к моему плечу.
— Ну, дети... — Вздохнула тётка и покачала головой. — Как бы там ни было, а я всё-таки рада за вас. Хоть вы и набузили здесь и мне теперь расхлёбывать придётся... Ну да ладно, не впервой. Чего-нибудь придумаем.
— Но ведь заказ-то выполнен! Чего ж выкручиваться-то?
— И он ещё спрашивает! — всплеснула тётка руками. — Ну вот как нормальному человеку объяснить, каким это образом в мгновение ока заурядный садик превратился в Третьяковскую галерею?.. Ты бы хоть думал, прежде чем рот открывать!
— Дельное замечание! — поддержала Настя. — Неплохо бы и прислушаться. А то из-за своего языка уж столько всего натворил!
Я хитро прищурился:
— Вы ещё не всё знаете! — И вкратце пересказал историю с Танюшей.
— Это ладно! — отмахнулась тётка. — Дитю только на пользу пойдёт. А вот крупного разговора мне не избежать. — Она улыбнулась: — Это "однозначно"!
22. Незваный гость хуже татарина
Во время перехода что-то произошло. Будто по лицу мазанули чем-то чёрным и мохнатым. Браслет, присутствие которого на руке я практически не замечал, стал вдруг мертвенно-холодной и тяжёлой железякой. Тонкий писк повис в комнате, породив нехорошее предчувствие.
Я удивлённо оглянулся. В комнате я был один: экран почему-то схлопнулся раньше, чем Настя успела переступить его порог.
"Что за дела?" — возмутился я самодеятельностью Сезама и собрался было дать команду на обратный ход, но в голове вдруг прозвучал взрывоподобный голос:
— ЗРЯ СТАРАЕШЬСЯ!!!
Я вздрогнул и непроизвольно схватился за голову. Потом огляделся по сторонам и не обнаружил ничего интересного: Настина квартира была пуста.
— ДА ЗДЕСЬ Я!!! ЗДЕСЬ!!! У ОКНА!!!
Голос (его нельзя было назвать мыслью, хоть и звучал он внутри головы) буквально раздирал мой мозг.
Приглядевшись, я действительно заметил на фоне колеблющейся от сквозняка занавески какой-то размытый тускло мерцающий силуэт, в серой дымке которого при известной доле фантазии можно было угадать очертания человеческого тела.
"Вот только привидений мне сейчас и не хватало!" — подумал я, а вслух спросил:
— Кто здесь?
В ответ прогрохотало:
— НАЗЫВАЙ МЕНЯ — ПОВЕЛИТЕЛЬ!!!
Ишь ты! Я поморщился от громкости раздиравшего черепушку звука и сказал:
— А потише никак нельзя? Это во-первых...
— КАКИЕ МЫ НЕЖНЫЕ!!! — оглушительно расхохотался призрак.
— А во-вторых, — продолжил я с расстановкой, хотя давалось мне это с трудом: голова раскалывалась на части. — Во-вторых, с какой это стати?
— КАКИЕ МЫ САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ!!! — Мне даже показалось, что силуэт подбоченился. Но я мог и ошибаться.
— Слушайте, вы!!! — перешёл я наконец в атаку. — Что всё это значит?! Где моя Настя?! И вообще, — я сделал неопределённый жест рукой, — не соблаговолите ли избрать более удобную для общения форму?!
Призрак хмыкнул, заклубился мутным, с цветными пятнами, дымом, налился чернотой и резко уменьшился в размерах. Теперь на сиденье кресла стоял, гордо выпрямившись и скрестив короткие ручки на груди, маленький, сантиметров сорок, не больше, плюгавенький человечек со злющей физиономией. Своими наглыми глазками-буравчиками он тут же принялся сверлить меня из-под насупленных кустистых бровей, сросшихся на переносице. От этой самой переносицы начинался непомерно большой для такой тщедушной фигурки хищный орлиный нос, едва не касавшийся выступающего вперёд надменно задратого подбородка.
