— Ну что там? — во входном проеме показалось лицо старухи. — Тучи разошлись?
Я, не оборачиваясь, покачал головой.
— О духи, за что нам ... Кья-па, смотри: со стороны рождения света опять дождь идет, — закричала Ойты. — Тучи уж больно тяжелые, словно гроза будет. Да для грозы что-то поздновато... Тут уж снега со дня на день ждешь.
Из хижины вышла мама, заложив руки за голову и потягиваясь, зевая на ходу. Она подошла ко мне, прислонилась коленом к моей спине.
— Ого! Тучища-то какая! — воскликнула мама, наблюдая как черные клочья лезут из-за холма, бросая на землю синеватую тень.
— Не иначе — буря будет, — Ойты тоже выбралась на свежий воздух и уселась на влажную подстилку из опавшей хвои. — Точно, буря. Иногда в это время такое бывает. С востока приносит, издалека. Наверное, там живут самые могущественные духи, творящие дождь. Плохо! Бури нам еще не хватало!
— Может снег, или ледяные камни? — мама тревожно вздернула брови. — От кусков льда, падающих с неба, наш тхерем не защитит.
— Обождем — увидим!
Я поднялся с земли. Первые редкие капли ударили по желтым листьям. Пора было залезать в шалаш, который мама и Ойты так смело называют "тхеремом". Просвет унесло далеко на запад и угадать что он все еще есть, можно было только по светлому пятну под ним на гладкой поверхности равнины. Закачались от налетевшего с гребня резкого порыва ветра разлапистые вершины вековых кедров, где-то глухо простонала сухостоина, зашелестели кусты над ручьем. Капли посыпались чаще.
— Скорей, скорей забегайте, — закричала Ойты, неловко, на карачках, заползая в хижину. — Да вход заслоните.
Мама кивнула мне: давай, мол, поторопись. Я вздохнул и вместе с нею протиснулся в низкий проход. Стали уже заслонять входное отверстие плетеным из ивовых веток и лапника щитом, как в хижину ворвалась Со. В зубах собака что-то держала.
— Мокрая, вонючая! — вскричала Ойты, когда Со, обегая треплющееся на сквозняке пламя в очажной яме, теранулась об неё боком. — Иди отсюда! Выкиньте её из тхерема! — крикнула бабка нам, потрясая кулачком. — Не место грязной псине на наших постелях!
Я поймал заметавшуюся в панике Со и прижал к ногам. Она зоворчала и нехотя улеглась. Раскрыла пасть.
— Мышь, — мама скорчилась. — Эх, Со, неужели не могла найти что-нибудь повкуснее да побольше? — заглянула в умные глаза собаки — Эх, Со! Спасибо и на этом.
— Мышь? Гм... Сварите. На бульон хватит, — сказала Ойты, укладываясь на нашем общем ложе. — Только шкуру как-нибудь снимите.
Мы с мамой засмеялись.
— Зачем же тебе, бабушка, мышиная шкура понадобилась? Уж не хочешь ли ты сшить себе пэ-мэ на зиму? Не велика ли шкурка будет? — мама едва договорила это, потом повалилась на бок, увлекая и меня. Мы долго смеялись, слушая как недовольно ворчит обиженная Ойты:
— Смеяться только и умеете. Ничего умнее не придумали! Шкуру не надо варить, шерсть... А, ну вас...
А мы закатывались еще пуще прежнего.
— Мышиная шкура... пэ-мэ, — сквозь приступ хохота бормотал я, с трудом глотая воздух.
Многие считают, что внезапное, неуместное веселье, похожее на истерику, — предшественник беды. Так ли это — не знаю. Всякое бывает. Случается, что и так.
... Шум дождя становился все громче и громче. Ливневые струи хлестали по крыше шалаша, едва не пробивая её насквозь. Из щелей нам на плечи и головы падали тяжелые капли. На вершине гряды выл неистовый ветер, раскачивая мохнатые кедры, срывая с кустов листву. Иной раз, как плач или предсмертный стон, до нас доносился скрип сушины, едва сдерживающей напор ветра. Шквал за шквалом, разыгравшаяся буря скатывалась по склону и сквозь редколесье вырывалась на широкие просторы Сау-со. При каждом порыве, наш шалаш содрогался, шесты ходили ходуном. Мы, притихшие, вслушивались в звуки ненастья и следили, как хлопает закрывающий вход плетень, из-под которого внутрь просачивалась вода. Серый дым от разложенного костра стлался по потолку: буря не давала ему подниматься вверх, загоняла обратно. Где-то над головой с треском обломилась ветка и с шумом стукнулась оземь. Со подняла голову и зарычала.
— Как бы не пришибло, — взволновано прошептала мама, недоверчиво осмотрев хлипкую кровлю. — Того и гляди — дерево рухнет...
— Не зазывай беду, — перебила её Ойты и хлопнула по руке, а потом, уже более спокойно, добавила: — Пока все в порядке. Волноваться не о чем.
Я подкидывал в огонь дрова, но прорывавшийся сквозь щели в стенах ветер выдувал тепло и воздух в хижине никак не мог прогреться. Вновь резкий порыв пронесся по полу и шалаш сильно качнуло; снаружи с кедров посыпались шишки и ветки. Мама вскрикнула, Ойты сжалась, вскочила собака. Но хижина устояла: шесты надежно были закреплены камнями у основания. Только с крыши сорвало несколько веток, и в образовавшуюся брешь тут же полил ливень.
— Этак нас к утру совсем зальет, — всплеснула руками мама.
— Надо залатать, — поддакнула Ойты, шмыгнув носом.
Мы с мамой выдернули охапку лапника из лежанки и стали закрывать дыру. Покончив с этим, снова уселись у очага, вытирая мокрые лица. Ойты выложила на плоский камень мешочек с сушеными ягодами, пару кедровых шишек.
— Пожуем, пока похлебка готовится.
Я с тоской посмотрел на шипящее в углублении варево. Старуха как раз засыпала туда какие-то сухие коренья. Мама подцепила палочками накаленный в костре камень и опустила его в туес. Вода забурлила.
Я придвинулся к покачивающемуся плетню и стал выглядывать сквозь узкую, то уменьшающуюся, то расширяющуюся щелку. Снаружи все потемнело. Сквозь потоки дождя невозможно было разглядеть даже кусты на берегу ручья, а сам шум его тонул в вое урагана. Где-то в стороне сверкали отдаленные молнии, но грома слышно не было. Холодные брызги от разбивавшихся о стенку капель обдали мне щеку и я отодвинулся.
Снова угрожающе колыхнулись стены. Камни держащие шесты съехали. Мама вскочила и ухватилась за жерди, испуганно оглянулась.
— Сдует тхерем! — крикнула она.
Я подлетел к ней.
— Поправляй камни, Сикохку. Бабушка, камни! — мама упиралась ногами в землю, еле сдерживая напор ветра. Ойты на корочках подползла к нам и привалилась плечом к стене.
— Нужно больше камней, — сказала она. — Идите и принесите. Я буду держать.
Для споров времени не оставалось. Мы с мамой отодвинули заслон и вылезли из хижины. В лицо тут же ударил ветер, а глаза залила вода. В двух шагах ничего не было видно. Только когда вспыхивали всполохи молний, из серого сумрака выступали силуэты раскачивающихся деревьев. Спотыкаясь, мы с мамой стали шарить ногами вокруг себя в поисках камней. Через некоторое время мама потянула меня к себе, заставила сесть. Я увидел вросший в землю валун, который мама тщетно пыталась выдернуть в одиночку. Она, орудуя ножом и какой-то палкой, подкапывала землю вокруг камня. Я начал шатать неподатливую каменюгу. Возились мы долго. Наконец камень был извлечен из своего гнезда и мама подкатила его к тхерему, навалила на шест. А я уже искал дальше. Так, когда в одиночку, когда вдвоем, мы натаскали камней к нашему хрупкому жилищу и стали выкладывать из них защитную стенку, обкладывая вкопанные в землю основания шестов. Изнутри нам что-то кричала Ойты, но мы не могли толком расслышать её слов. Потом мы с мамой подобрали с земли свеже сломленные тяжелые ветви и придавали ими кровлю шалаша.
— Всё, пойдем, — прокричала мне в ухо мать и мы, мокрые, будто искупавшиеся не снимая одежды, в реке, забрались обратно в тхерем. Ойты оглядела стену, потрясла, проверяя крепость жердей и повернулась к нам.
— Вроде, ничего.
Мы с мамой торопливо разделись и подвесили свои безрукавки и чи над огнем. Я сел к огню, весь дрожа от холода, сунул остывшие пальцы в подмышки. Мама посмотрела на меня и улыбнулась, подсела рядом и обняла одной рукой. Понемногу я начал отогреваться. Вскоре поспела еда. Выхлебав маленькими берестяными черпаками бульон и разделив на троих крохотный мясной комочек — добычу Со — мы вновь сбились в кучку у потрескивающего очага. Мне захотелось спать. Я закрыл глаза и тут же, привалившись к маминому плечу, уснул.
Среди ночи, меня разбудил ужасающий треск над головой: будто небо, не выдержав сокрушающей силы бури, лопнуло. Над хижиной прокатился раскат грома. Треск, не прекращаясь, нарастал.
— Бежим! — завопила над ухом Ойты. Мать схватила меня за руку и впереди себя выкинула из хижины в холодную тьму. Спросонья я кувыркнулся и угодил в заполненную водой наружную очаговую яму. С треском и шумом рядом шлепнулось о землю что-то большое и тяжелое, обдав меня липкой грязью и каким-то мусором. Я закричал и обхватил голову руками.
— Сикохку, где ты? — услышал я голос мамы. Я ответил и она подбежала ко мне. — Хвала духам...
— Будь они прокляты! — это говорила Ойты. — На наш тхерем упал кедр!
Я посмотрел в сторону, где должна была находиться хижина, но кромешная темнота мешала видеть; я и маму-то с Ойты едва различал: два черных силуэта. Вокруг крутилась испуганная повизгивающая Со. Содрогаясь от холода, я поднялся из лужи.
— Пойдемте вверх, там есть утес. Под ним спрячемся! — прокричала мама. Я ухватился за её руку, Ойты сжала мои пальцы.
— Так не потеряемся, — буркнула старуха.
Так, вцепившись друг в друга, мы вслепую побрели вверх, спотыкаясь и скользя по каменистому склону. Маме, ведущей нас вповоду, было труднее всего: ей приходилось тщательно выбирать дорогу, чтобы мы с Ойты ненароком не напоролись на острый, твердый как каменный наконечник, сухой еловый сучок, не повредили ноги, угодив в какую-нибудь рытвину, или споткнувшись о выступ скалы. Ветер сбивал нас с ног, мы припадали к земле, пережидая наиболее сильные его порывы. Один раз, впотьмах, мы наткнулись на поваленное ураганом дерево и долго его обходили. Наверное, именно тогда и сбились с пути, потому что мама вскоре остановилась и сказала, что надо искать утес, что он где-то близко. Но разделяться было опасно. Лучше, продолжая держаться за руки, искать его всем вместе. Рассудив так, мы свернули сначала влево, но, порыскав среди деревьев, поняли, что выбрали неверное направление. Пришлось разворачиваться и идти назад. Вскоре ноги наши почувствовали холодную поверхность оголенного камня: это была осыпь. Мама уверенно потащила нас вверх. Мы запинались, падали, поднимали выдохнувшуюся Ойты и снова шли по мокрым камням. Я, не говоря о старухе, совершенно выбился из сил, когда, наконец, выставив вперед ладони, уткнулся в гладкую стену скалы. Скала слегка нависала над осыпью и у её основания, под карнизом, обнаружилась небольшая ниша, куда мы тотчас же втиснулись. И хотя по скале сочилась вода, а земля под нами была сырой и холодной, мы были довольны и этим, ведь теперь нас не били струи дождя и не хлестали порывы ураганного ветра. Обхватив друг друга, мы сидели в темноте, дрожа от сырости и холода. Наша собака легла в ногах и, свернувшись клубочком, заснула. А мы втроем так и не заснули, всю ненастную ночь просидели с открытыми глазами и стучащими зубами.
Где-то перед рассветом ветер начал стихать. Сначала прекратился ужасный вой, а после успокоились и шумящие мохнатыми ветвями деревья. Но дождь еще некоторое время шел с прежней силой и потерял её только, когда темнота превратилась в полумрак. Ливень превратился в мелкую морось, сквозь которую мы увидели обступавшие осыпь ели и кедры. Со первой выбралась наружу и, потянувшись, завиляла хвостом. Мы выбрались из укрытия и огляделись.
По небу с бешеной скоростью проносились серые тучи, устремляясь в сторону далекого западного хребта, осыпая землю невесомой изморосью. От земли подымались клубы синеватого тумана, причудливо обвиваясь меж густо-зеленых лесных великанов. Земля, камни — все вокруг, было устлано сорванными желтыми листьями; трава прибита и взлохмачена; напитавшийся воды мох на валунах вздулся пышными зелеными шапками. Повсюду валялись обломанные ветки и макушки деревьев, которые не пощадила прошедшая буря. По склонам бежали звонкоголосые ручейки, пробивая глубокие рытвины меж камней и кочек. Всего за одну ночь природа преобразилась до неузнаваемости, словно и холмы, и лес, и равнина внезапно постарели, лишившись своей юной красоты и пышности.
Ойты сделала шаг и, застонав, осела, схватившись за торчащую глыбу.
— Не могу идти. Ноги совсем... — она захлебнулась и я заметил, как на её глазах выступили слезы.
Мама подхватила её под руку.
— Бабушка, нужно спускаться. Не сидеть же тут! Там все наши вещи...
— Не очень-то их и много, бросить не жалко. Идите, а я здесь побуду.
— Ну нет. Сикохку! Держи бабушку с другой стороны. Дойдем потихоньку.
Выполняя повеление мамы, я подставил старухе плечо. Ойты виновато улыбнулась. Мы медленно пошли по осыпи. Ойты закусила нижнюю губу и сильно сопела, с трудом удерживаясь от слез, выдавливаемых непереносимой болью. Нетерпеливая Со недолго следовала за нами: ей быстро наскучила наша возня и она, помахивая хвостом, побежала вниз и вскоре скрылась среди кустарников.
Когда мы подошли к месту, где еще с вечера стоял шалаш, то при виде зрелища, представшего нашим взором, невольно зашептали слова молитвы, обращаясь к духам-заступникам. На груде мокрых пожелтевших веток, что служили кровом тхерему, лежал кусок ствола могучего кедра с обгоревшей черной вершиной и страшной безобразной трещиной, вьющейся по разбухшей коре. Изуродованный обрубок упал прямо на тхерем и, если бы мы замешкались ночью, непременно бы нас всех раздавил. Раскидистые ветви его разметались по земле и тянули к верху увенчанные синими смолистыми шишками пушистые кончики. А рядом торчал, вцепившись толстыми узловатыми корнями в каменистый склон, наполовину обломанный расщепленный ствол: всего несколько живых веток уцелело на нем. Со копалась в куче лапника и с урчанием что-то жевала.
— Мясо! — воскликнула мама и кинулась отгонять собаку. — Она сожрет все наши запасы. Сикохку, скорей собирай мясо. Вон мешок торчит.
Со, прижав к голове уши и облизываясь, виновато посматривала на нас карими глазами. Ойты погрозила ей палкой. Мы с мамой откидывали лапник и извлекали на свет наше имущество. Вот показались берестяные туеса, нож, сумка. Я вытащил переломленный надвое посох старухи и показал ей. Ойты наморщила нос.
— Видно, мы чем-то прогневили Ге-тхе, — задумчиво проговорила она, взяв из моих рук оба обломка. Покрутила бесполезные деревяшки и откинула прочь. — Стрела Прародителя едва не поразила нас...
Я видел, как при её словах у мамы задрожали руки и она вдруг осела назад. Лицо её посерело.
— Но у кого-то из нас сильные покровители, — продолжала старуха, глядя куда-то в сторону болота. — Они отвратили от нас оружие Ге-тхе, он промахнулся и попал в дерево, но и им хотел нас убить, обрушив на тхерем. Опять духи спасли. У кого такие сильные Помощники? Про своих я точно не знаю, но, кажется, супротив Ге-тхе устоят вряд — ли. Ты, Кья-па, простая женщина и, насколько помню, твой Покровитель — оленуха... — Ойты поцокала языком и повернулась к нам; мама замерла, боясь даже вздохнуть. — Первому Человеку помогал Старший брат, когда Ге-тхе насылал на леса и горы полчища львов, волков и других зверей. Старший брат всегда выручал людей. Все это знают.
