— Да. Но это чепуха. Не знаю, почему я должен претендовать на других мать и отца. Моя мама очень добра и рассказывала много историй про отца. Их любовь смогла заглушить лишь смерть.
— У кого ты будешь заложником, Орфанталь?
— У самой Цитадели, у линии сыновей и дочерей Матери Тьмы.
Она отставила тарелку, почти не притронувшись к еде, и потянулась за вином. — И все уже обговорено? Удивительно... разве Мать Тьма не требует от ближайших последователей — сыновей и дочерей — объединять и почитать Великие Дома? Что же вообразят высокородные? Смешение кровных линий ради культа и поклонения...
Ее слова смутили мальчика. Стало ясно, что она намного старше. — Думаю, да... все устроено...
Ее глаза снова смотрели прямо и непреклонно. Девушка отпила полкубка и протянула слугам, долить вина. — Орфанталь, мы теперь настоящие друзья?
Он кивнул.
— Тогда послушай совет. Вскоре ты приедешь в Харкенас, тебя доставят в руки тех, кто обитает в Цитадели. Там будут наставники, тебя станут перетягивать в разные стороны, и даже у тех, кому поручат о тебе заботиться... ну, у них есть собственные задачи и интересы. Может оказаться, Орфанталь, что ты ощутишь одиночество.
Он вытаращил глаза. Неужели они не соберутся, встречая его, как встречали мать? Как же Аномандер Рейк? И Андарист, и Сильхас Руин?
— Отыщи госпожу Хиш Туллу — она сейчас там. Поутру я пришлю слугу с письмом, которое ты должен вручить ей, держать при себе и передать лично.
— Ладно. Но ты не заложница. Ты гостья — почему ты гостишь в Оплоте Тулла?
Сакуль скорчила кислую гримасу. — У моей сестры при дворе сложилась известная репутация, и мать видит меня на той же кривой тропе. Она полна решимости этому помешать. Старая дружба, выкованная на полях брани... короче, мать попросила, леди Хиш согласилась. Я под ее опекой, меня обучают, как подняться над своим положением, я под защитой Хиш Туллы. Она сама считалась заблудшей, но сошла с горькой тропы. — Выпив еще вина, она улыбнулась. — Ох, милый, я так тебя сконфузила. Помни лишь вот что: не только кровь дарует верность в нашем мире. Два духа, узревшие одно, могут пересечь любую пропасть. Помни, Орфанталь, ибо этой ночью такая дружба родилась между нами.
— И это, — отвечал Орфанталь, — была чудесная ночь.
— Хиш Тулла желает выковать такую же дружбу, такую же верность между знатью и офицерами Легиона Урусандера. Всеми способами она желает сохранить мир в Куральд Галайне. Но скажу тебе, многие офицеры — и моя сестра среди них — не заинтересованы в мире.
Орфанталь кивнул. — Они сражались в войнах, — сказал он.
— Они прикипели к обидам реальным и воображаемым.
— Ты навестишь меня в Харкенасе, Сакуль Анкаду?
Она допила вино. — Если я должна встать рядом с великим воином... что же, уверена, мы встретимся снова, Орфанталь. Ну же, допей вино — ты цедишь словно пташка, тогда как должен наливать брюхо.
— Хотел бы я, — сказал Орфанталь, — иметь сестру. Чтобы она была как ты.
— Лучше нам быть друзьями, чем родней. Возможно, вскоре ты поймешь. На друзей можно положиться, о сестрах иногда так не скажешь. О, и еще кое-что.
— Да?
— Та сказка, которую велела рассказывать бабушка. Сделай ее истиной разума, забудь, что рассказал мне сегодня. Никто не должен слышать правду. Обещай, Орфанталь.
— Обещаю.
— Чем старше становишься, — сказала она тоном, так похожим на тон бабки, — тем яснее понимаешь истину прошлого. Его можно опустошить. Можно наполнить заново. Можно создать что пожелаешь. Мы живем долго, Орфанталь — намного дольше Джелеков или Бегущих-за-Псами. Проживи достаточно долго и обнаружишь себя в обществе других лжецов, других изобретателей, они заставляют свою юность сверкать так, что болят глаза. Слушай их истории и знай, что они лжецы — как ты сам. Как все мы.
Голова Орфанталя кружилась, но в ответ ее словам послышался слабый голос протеста, возник из глубин души. Он не любит лжецов. Лгать — разрушать верность. Лгать, как знает призрак любого погибшего героя — значит призывать измену.
— Я великий поклонник новшеств, — сказал Райз Херат девочке, что была рядом. Глянул на нее сверху вниз и добавил: — Но будь осторожнее. Падать отсюда далеко и я не переживу недовольства всего Хастова клана, если с тобой случится дурное.
Явно стараясь игнорировать предупреждения, Легил Бихаст забралась на край крепостной стены. Свесив ноги, нагнулась наружу, лицо горит возбуждением, глаза изумленно открыты.
Райз крепко ухватил ее за ближайшую лодыжку. — Слишком я тебя балую, — заявил он. — Но погляди туда внимательнее. Город встал спиной к реке, что позади нас, даже к самой Цитадели. Нам не стоит опасаться поселений юга, где ты нашла бы фабрики, полные адских промышленных запахов. Шкуры превращают в кожу, забивают свиней, коров и так далее. Кости перемалывают в удобрение для полей. Горы глины, кучи отходов из печей для обжига угля. Все, что нужно для поддержания большого народонаселения.
— Не хочу туда смотреть!
— Разумеется, не хочешь. Лучше на эти строения, более изящные, но грустные попытки обрести порядок...
— Но где же лесные духи? Где сам лес? Ты рассказывал о лесах!
Он указал пальцем: — Там, та темная линия на горизонте. Когда-то она была намного ближе.
— Сбежала?
— Думай о Харкенасе как о звере, выползшем из реки. Возможно, его манило солнце, а возможно, лишь тусклое сияние мира. Представь черепах с длинными хвостами и носами — тех, что речной народ носит на рынок. Неровные зубчатые панцири, крепкие кусачие зубы и толстые мышцы длинных шей. Когти на конце сильных лап. Кожа толстая как доспехи. Уродливый зверь, Легил, дурного нрава и прожорливый. Слышишь — он шипит и ползет всё ближе!
Она ерзала по узкому каменному парапету. — Где его глаза? Не вижу глаз!
— Но, милая, мы — его глаза. Здесь, на верху Старой Башни. Мы глаза города и глаза мира, и это великая ответственность: лишь нашими глазами мир может увидеть себя, зрение рождает таинство — свободу воображения — и в момент узнавания, да, меняется всё.
Девочка присмирела. — Не хочу быть глазами, мастер Райз.
— Почему нет?
— Потому что не знаю, что вижу.
Он помог ей встать. — И отлично, ведь никто из нас не знает. Отряхни одежду. Ты забрела в сложную область, нашла идею "знания".
— Я не хотела падать, — сказала она, похлопывая по тунике.
— Конечно нет. И у меня была твоя нога.
— Как всегда.
— Будь уверена, что можешь на меня положиться, Легил, — сказал Райз Херат. — Значит, как ты сама сказала, некоторые вещи можно знать. Но разве город не кажется тебе живым?
— Я видела всех. На улицах. Они были крошечными!
Взявшись за руку, он отвел ее назад, к двери входа и ступеням на нижний уровень. — Гнус болотный, комары и клещи, вгрызшиеся в шкуру.
— Там были здания. Вовсе не речная черепаха.
— Я показал тебе город, и взирать на город — все равно что смотреть на свое тело, Легил. А Цитадель... ну, глаза находятся на голове, а голова над телом. Этим утром ты стала глазами Цитадели. Не состоит ли тело из плоти и костей? Не есть ли оно вместилище трудов и тепла, биения сердца и дыхания? Таков и премудрый Харкенас.
У основания лестницы она вырвала руку. — Кедорпул учит лучше тебя. Он говорит со смыслом. А ты нет.
Мужчина пожал плечами: — Я забыл, сколь узка жердочка детского ума. В прагматизме есть утешение, да?
— Я пойду играть в комнату.
— Иди, — сказал он, взмахнув рукой.
Единственная заложница храма поспешила прочь, по лестнице к уровню ниже. Райз Херат помедлил, затем повернулся и взошел на вершину башни. Утренний ритуал, уединенные раздумья о Харкенасе — их еще можно спасти. Кедорпул подловил его в коридоре у личных покоев, вверив заботу о юной ученице. Торопливые слова насчет уроков — и молодой жрец скрылся.
Новые слухи, новые тревоги носятся по коридорам Цитадели. Убежище Старой Башни было для Райза Херата местом силы, защитой от всей здешней чепухи. Но теперь он оказался обремененным девчонкой и она, похоже, диковата и почти слабоумна. Вот итог небрежности храма. Вечно ее передают от одного другому, десятки учителей, и ни один урок не повторяется; Легил получает образование обрывочное, подаваемое в спешке и с надменным видом. Однако, поглядев на нее сверху вниз, он увидел несомненный ум в этих больших, поднятых на него глазах.
Будучи придворным историком, он решил сделать историю предметом своего урока. Однако амбиции вскоре пострадали, ведь торопливый поток комментариев и наблюдений заставил его смешаться. Она слушала его слова так, как можно слушать пение птицы в саду — приятные звуки где-то на заднем фоне сознания. Казалось, она что-то запоминает случайным образом; но, может быть, так со всеми детьми? Он с ними редко общался и предпочел бы не изменять обыкновений.
Райз оглядел весь Харкенас. Дым плыл над городским простором, но не достигал башни. Дым смягчал всё, что лежало ниже зрителя, и он подивился, почему с таким чувством потери смотрит на пейзаж, на то, как обширное сдается незначительному, как назойливы мелкие, но близкие детали. Было время, едва ли поколение назад, когда художников посылали за город запечатлевать ландшафты; на взгляд Райза Херата, картины их смогли победить саму природу. Они сулили глубину и даль, но их посулы оставались священными, ибо ни эти глубины, ни дали нельзя исследовать. Подойдите ближе — увидите лишь мазки кисти и сухую краску на доске, и тем самым лишитесь иллюзии.
Детали заполоняют ум, ослепляя нас к широким просторам истории. Он-то хотел уроком донести эту мысль до Легил. Возможно, если подумать, она слишком юна для таких обобщений. Но возможно, возраст имеет малое значение для понимания. Стоит лишь сойти с башни и погрузиться в бешеный мир двора, чтобы заметить ту же одержимость деталями и повседневностью, что заставляет Легил Бихаст носиться взад-вперед. Да он же обижает дитя такими сравнениями!
Не важно. Невысказанные мысли не ранят окружающих. Участь внутреннего пейзажа мыслителя — да, это иное дело. Это процессия неудач ума, понимал он, и можно отыскать место, куда уходят невысказанные думы; это место предубеждений, ненависти и невежества.
Таким образом, он явно плохой учитель. Свивает свои истории, словно это сказки, разрозненные и мелкие. Хуже того, он предпочитает широкие мазки навязчивым деталям, смутные чувства интенсивному анализу, возможности неизбежностям; он по всем меркам ужасный историк.
Райз мог видеть тень на городе, не отброшенную дымом или облаком, ведь небеса чисты. Это был вдох Матери Тьмы, укравший свет у мира. Что же, интересовало его, она с ним делает? Что сказали жрицы? Она пожирает его, питается им? Когда свет уходит, то куда?
Пейзажисты прошлого были одержимы светом и, как передают, многих эта одержимость свела с ума. Но, конечно, куда хуже, если весь свет украден. Мысли его перешли к Кедаспеле, тончайшему из современных живописцев — удивляться ли, что он живет под облаком страха и бросает свою ярость в мир? Жрицы сулили дары прихода тьмы, говорили, что никто не будет слепым. Но эти дары исходят от колдовства, а значит, не несут свободы. Райз гадал, какую цену придется им заплатить.
Тут он услышал шум на ступенях и повернулся, увидев Кедорпула. Молодой жрец запыхался, круглое лицо и круглое тело, казалось, движутся по отдельности, словно наполненные воздухом. Позади него, ступившего на платформу, маячил кто-то другой.
Кедорпул озирался. — Она не здесь? Где она?
— В своей комнате. Играет.
— Небрежение обязанностями!
Райз Херат чуть склонил голову набок. — В точности мои мысли, когда вы оставили ее на меня.
Жрец махнул рукой и помедлил, оправляя грязную тунику. — Не стоит обсуждения. Ее привычки всем известны, вот что важно.
Второй жрец прошел мимо Кедорпула и поглядел на город.
— Эндест Силанн, — сказал ему Райз, — что же вы видите?
— Не так важно, что я вижу, историк, чем что чувствую.
— И что вы чувствуете?
— Здесь, наверху, вес целого мира словно спадает с плеч. А вот в проходах под нами... — Он пожал плечами.
— Вы молоды, — сказал Райз. — Вам предстоит многое вынести, но дар юности в том, что тяжесть едва ощущается. Мне печально думать, что вы постарели прежде времени.
Кедорпул вставил: — Вы еще не слышали. Гонец прискакал из монастырей. Ведун Реш возглавил отряд трясов. Они сопровождают гостью, которая встретится с самой Матерью Тьмой.
— Неужели? Заранее известно, что она устроит прием? Гостья, должно быть, весьма важная особа.
— Из Витра.
Райз обернулся к Кедорпулу, посмотрел в сияющие глаза на раскрасневшемся лице, в очередной раз удивившись полному отсутствию бровей и прочих волос. Неужели он попросту сбривает их, как и волосы с макушки? Какая-то странная причуда. — Ничто не выходит из Витра, — произнес он.
— Мы делаем смелые заявления к своей же беде, — буркнул склонившийся на парапет Эндест.
Райз чуть помедлил, чтобы обдумать. — Говорят, Азатенаи создали каменные сосуды, способные удерживать Витр. Возможно, из того же материала можно построить целые корабли.
— Не корабль,— ответил Кедорпул. — Хотя мы мало что знаем. Женщина, но не Тисте.
— Азатеная?
— Вполне возможно, — подтвердил Эндест.
— Полагаю, вскоре они покажутся на опушке леса, — заявил Кедорпул, перемещаясь поближе к собрату-жрецу. — Мы хотели наблюдать за их появлением отсюда.
"Вот тебе и время спокойных размышлений". — Надеюсь, внизу всё готово.
— Ничего особенного. Это же не официальный визит.
— Не полируются пряжки? — удивился Райз. — Не чистят столовое серебро?
Эндест фыркнул.
Втянув мясистые щеки, Кедорпул покачал головой. — Плохую компанию я сегодня выбрал. Меня атакуют нелепостями. Историк, высмеивающий историческую необходимость. Аколит, презирающий приличия.
— Приличия? — Эндест повернул подпертую рукой голову, разглядывая Кедорпула. — Как охотно ты забыл, что сегодня утром именно я вытащил тебя из-под трех кандидаток в жрицы! Ты пахнешь как бурдюк прокисшего вина, а что до пятен на рясе — ну, я буду весьма приличен и не стану их разглядывать поближе! — Он добавил, обращаясь к Райзу: — Кедорпул находит кандидаток, когда они ожидают в приемной дуэньи, сообщает, что пора испытать сексуальное мастерство...
— Получаю выгоду от природного их рвения, — пояснил Кедорпул.
— Нашел пустую комнату, ключ только у него. Кандидатки дают клятву хранить всё в тайне...
— Боги мои, — сказал Райз. — Кедорпул, вы рискуете стать предметом презрения и праведного мщения. Надеюсь дожить и увидеть эти славные дни.
— Эндест, ты подводишь меня по всем меркам. Друг называется! Нас слышит придворный историк, не меньше! Вы двое и обрекаете меня на участь, которую так зловеще живописует история!
— Едва ли, — возразил Эндест. — Предвижу ночь признаний... нет, кого я обманываю? Дюжины ночей, сотни признаний. Не завидую я твоей судьбе...
— Ты казался довольным подарками с моей ночной постели, почтенный служка. Каждую ночь я отсылаю тебе... Кто говорит, что в храме поклонения нет места ревности?
