Туда, где седой монгол

"рассказывал про юношу, который ушёл до самой высокой горы, горы с белым хвостом, чтобы расспросить Тенгри о несправедливости мира, о том, почему всё происходит так, как происходит. Его сопровождали верный друг и жеребец из дыма и копоти, в чьём животе вечно тлеют угли, его сопровождали лисы и степные антилопы". Помимо этого, множество других, тщательно проработанных автором деталей связывает двух героев. К примеру, Наран сравнивает себя с шатром, горящим изнутри, а Керме, забеременев, видит некий шатёр внутри себя. Шатёр, как известно, это символ богоугодной жизни, непривязанности к материальному. В романе Ахметшина горящий шатёр символизирует внутренний мир героя, основанный на ложных ценностях. Не случайно Керме изначально чувствует в этом шатре запах смерти, гниения. Лишь после божественного прощения он очищается.

Анализируя роман, постепенно приходишь к пониманию того, что Наран и Керме словно две части одного целого — мужская и женская ипостась одного героя, два взаимодополняющих начала, как Теагри и Йер-Су. В слепоте Керме и уродстве Нарана есть некая аллюзия на роман Виктора Гюго "Человек, который смеётся". Благодаря сходным образам любящих друг друга Гуинплена и Деи, читатель изначально понимает, что судьбы героев Ахметшина связаны, хотя, скорее всего, неверно угадывает характер этой связи. Данная аллюзия позволяет создать эффект обманутого ожидания, подчёркивает необычность финала произведения.

В романе Ахметшина одновременно существует два мира: реальный и сказочный. Наран, несомненно, является частью сказочного мира, он человек-легенда, живущий в песне Увая. Волшебство в Нарановой жизни начинается только после расставания с другом:

автор проводит границу между мирами, не смешивая их. Даже преобразование друзей в животных воспринимается лишь как метафора, а не как настоящее превращение. Керме, Урувай, бабка, шаман — часть мира "реального". С бабкой, Уруваем и шаманом не происходит ничего необычного. Пусть шаман рассказывает Керме, понимающей его слова буквально, о говорящем внутреннем человечке, но сам осознаёт этого человечка как внутренний голос — голос совести. Керме хотя и встречается с Тенгри, но она его не втщитт, а значит, есть вероятность, что всё происходит лишь в её голове. Незрячесть Керме создаёт некую завесу тайны между читателем и описанными в романе событиями, делает их несколько двусмысленными, неоднозначными. Всё, что говорит и чувствует героиня, нельзя понимать буквально как некий сказочный сюжет. Керме даёт не объективное описание событий, а собственное их восприятие, многократно преломлённое в её сознании. Всё, сказанное ею, имеет подтекст.

Связь между волшебным и реальным миром автор осуществляет через образы кама и коня. С помощью кама происходит первый разговор между Нараном и небесным конём — слугой Тенгри. Сам Тенгри не приходит к Нарану, так как молитвы и помыслы юноши недостаточно чисты. Показательно то, что небесный конь видится Нарану вовсе не конём, а хищной птицей — аллюзия на грифа, выклевавшего юноше глаз. Таким образом. герой проецирует на посланника неба собственный страх, смешанный с ненавистью, по "вере своей" получает соответствующее "послание".

Образ коня является знакомым во многих культурах мира. В монгольской мифологии конь означает бога Тенгри. а в шаманской традиции символизирует непрерывность жизни, переход из одного мира в другой. Конь — это своего рода волшебный портал между мирами. В романе он представлен несколькими образами, каждый из которых означает определённый этап в жизни героя. Бегунок — первый конь Нарана. Он символизирует лучшую часть своего хозяина — человеческую. Как только юноша приобретает звериные черты, Бегунок уходит от него "на двух ногах", забирая с собой человечность героя. Его уход — важная веха в жизни Нарана, так как означает, по сути, духовную смерть.

Второй конь — Уголёк — проекция демонической части Нарана. Если герой горит изнутри, как шатёр, то в чёрном жеребце вечно тлеют угли. "Здоровое — ко здоровому, а больное — к больному. Это естественный ток жизни", — однажды решил для себя Наран. Уголёк идеально подходил ему на тот момент. Свирепого жеребца герой купил на лошадином базаре после того, как Бегунок ушёл, пожелав "пожить как человек". По словам торговца, только злость Нарана, "только то, что он ещё ходит по земле, а не лежит лицом в грязи и его кости не выедают изнутри черви, поможет ему справиться с этим конём". И кажется, что юноша справляется. Но чёрный конь не случайно считается знаком похорон. Он традиционно символизирует хаос. Чёрный конь в романе означает физическую смерть Нарана. Именно Уголёк приводит героя к верной гибели.

Третий конь — слуга Тенгри — конь небесный, светлый. Он символизирует этап очищения и возрождения. Наран видит его страшным, потому что проецирует на него свою боль. Крылатый конь — проводник волн Тенгри, портал между земным миром и миром потусторонним. Его реальное воплощение — старый кам в лошадиной шкуре. Интересно, что Керме в шатре умершего кама слышит лишь обрывки слов коня, словно тот находится одновременно и близко, и далеко. Он и реальный конь, и фантом.

Встреча Керме, Нарана, Тенгри и небесного коня является финальной в романе. Каждый герой получает своё. Керме спасает своего ребёнка. Небесный конь видит результат назначенного Нарану испытания и признаёт моральное превосходство героя над собой: "Моё ...омнение в хитрости и изворотливости человеческой рассеялось. Они ...итрят, даже когда сами того не осознают... [...] какова изворотливость — добиться желаемого с самыми высокими помыслами. Это ставит его куда выше меня. Этот малыш многому сейчас меня научил". Седой монгол прощает героя из-за самопожертвования и разрешает впредь его народу обращаться к богу напрямую, минуя небесных слуг, т.е. находит повод изменить заведённый порядок вещей. Наран получает желаемое — видит самого Тенгри и не может насмотреться. В романе Тенгри изображён не грозным богом с диковинным обликом и явными атрибутами власти, а старым монголом — он "просто странник по бесконечным землям". Это нужно для того, чтобы герой понял, что создан всё же по образу и подобию божьему, а значит, у него есть и предназначение, и своё место в мире. У Нарана больше нет уродливой внешности. Своим смирением он заслужил новое лицо и новую судьбу.

Перед читателем — роман-притча с явно выраженным нравственным поучением. Недаром Тенгри напоминает героине "старый мешок, набитый банальностями". Убрать лишний пафос финальной сцены автору удаётся за счёт несколько комичных диалогов между седым монголом и его слугой. По манере разговора Тенгри скорее напоминает мудрую бабку Керме, чем Великого Бога. От притчи роман отличается детальной прорисовкой характеров и подробным описанием событий.

Первое, что отмечаешь в романе, — это яркость изображения действительности, обусловленная сочным, живым языком автора. Образный строй речи героев подчёркивается многочисленными тропами: метафорам, гиперболами, олицетворением и др. Дмитрию Ахметшину свойственно лирическое восприятие мира: "Сон упорхнул вверх, к отверстию в юрте, стал одной из звёзд. [...] Небосвод качнулся в сторону рассвета — и Наран заметил хвост бегущей собаки из четырёх мелких, похожих на семена мака, звёздочек и соцветие из трёх крупных звёзд, относящееся к созвездию соцветия полыни". Всё произведение, по сути, является одной развёрнутой метафорой.

"Туда, где седой монгол" — литературный дебют Дмитрия Ахметшина. Осмелимся утверждать, что это серьёзная заявка автора на собственное место в современном литературном процессе. Оправдается ли она, покажет время.

Тайна литературы

Рецензия Александра Громова на роман Дмитрия Ахметшина "Туда, где седой монгол", опубликованный издательством "Русское эхо" (г.Самара) в 2014 году.

Когда я первый раз читал роман Дмитрия Ахметшина "Туда, где седой монгол", меня не покидало чувство, что сталкиваюсь с тайной. И не столько тайна литературы, тайна её создания волновала меня, а тайна, откуда вообще берутся писатели. Удивительно: в последние десятилетия по русской культуре прошлись, используя все возможные источники массового поражения, уж казалось бы, доживают ещё где-то люди, тонко чувствующие русский язык и умеющие с его помощью выразить невыразимое, а новым-то откуда взяться?

А вот берутся. И один из них — Дмитрий Ахметшин, великолепно владеющий русским языком, пишущий ярко, красочно, сочно.

Вот начало романа. Первая глава, которая посвящена одному из

главных героев юноше Нарану:

"Наран проснулся оттого, что снова зачесалось лицо.

Сон упорхнул вверх, к отверстию в юрте, стал одной из звёзд. Мальчик лежал, разглядывая полог юрты и выжидая, пока уляжется зверь, который две минуты назад шершавым и болезненным языком вылизывал его лицо. Небосвод качнулся в сторону рассвета — Наран заметил хвост бегущей собаки из четырёх мелких, похожих на семена мака, звёздочек и соцветие из трёх крупных звёзд, относящееся к созвездию соцветия полыни".

А вот начало второй главы, где читатель знакомится с девушкой Керме:

"Керме разговаривала с Йер-Су.

Отпечаток конского копыта лежал под детскими пальчиками, пыльный и значительный. Этот след своими изгибами, расположением комьев земли давал ей понять, что Йер-Су её слушает. И Керме роняла в это раззявленное ухо бессвязные слова, всё, что не находило выхода за день, оборачивалось горячими каплями".

Откуда взялся этот автор? Тайна...

Ну, и пусть остаётся тайной, не наше дело их разгадывать, наше дело — радоваться и благодарить, что Господь не оставляет Россию талантами.

Но вот что ещё примечательно, если уж говорить о тайнах: мне кажется, что для каждого настоящего писателя собственное творчество тоже остаётся тайной. Сам автор чаще всего не знает, какими путями пойдут его герои. Автор чувствует нечто, приходящее к нему извне, и пытается выразить это. Он только проводник, переводчик того приходящего, неземного на наш язык. И чем больше автор понимает, что он только переводчик и старается как можно меньше привнести в произведение своего, тем лучше, чище получаются произведения.

Мне даже кажется, автор, особенно в первое время, как только ставится последняя точка, сам ещё не осознаёт, что он написал.

Вот главные герои романа "Туда, где седой монгол" стремятся к дальним горам, где обитает высшее божество Тенгри.

Юноша в детстве пострадал от нападения огромной птицы, которая изуродовала его лицо. И он мучается вопросом: за что? Чем он, будучи ещё маленьким, прогневал Тенгри, что стал на всю жизнь страшным уродом? И он отправляется к дальним горам, чтобы потребовать у божества ответа.

Боже мой, так это же Иов! Да это тот же, пытающийся спорить с Богом, Иов, только перенесённый автором в бескрайние степи. Он идёт спорить с Богом, но главное тут, что он идёт навстречу Богу.

А вот девочку Керме, родившуюся слепой, к высшему божеству ведёт любовь. Она с детства знала, что она предназначена ему в невесты. Она не знает, как это произойдёт, зачем это произойдёт, но она знает, что это её предназначение и она должна идти к нему.

И тут же всплыло в памяти: "Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему".

И вот это другой путь к Богу. Но оба пути, если ты всем сердцем стремишься к Нему, приведут тебя к цели.

На этом пути приходится многое преодолевать: искушения разнообразны, даже смерть пытается преградить путь. Но путь, если ты призван, продолжается. Бог не оставит тебя. Ему лучше известно, через что ты должен пройти, чтобы предстать пред Ним.

Но что я буду пересказывать роман: его читать надо...

Замечательно и композиционное построение. Главы о Наране и Кемре сменяют одна другую и вроде бы даже не пересекаются, читаешь как бы два отдельных произведения, которые разнятся и по времени, и по месту. Но у Бога нет ни времени, ни пространства — для него мир целостен и един.

Дмитрию Ахметшину по сути удалось создать настоящий эпос. Примечательно, что друг, сопровождающий Нарана, Урувай как раз и поёт долгие эпические песни об их пути к Седому монголу, и эти песни слушает девочка Керме...

Ну что же, на то она и есть настоящая литература, чтобы связывать времена их пространства.

Кто носил на шее Талисман

I. Звенящий олень.

То была зима, когда сугроб мог заглотить человека целиком, оставив на поверхности лишь шапку. Деревенька дышала вялым теплом печей, а в одном из домов, на самой окраине, нож с противным звуком вгрызался в расстеленную на полу оленью шкуру, вырезая необходимой формы ромб. Скатывающиеся с неё крупинки соли хрустели под лезвием.

— Четак. Что же ты делаешь, Четак?

В прихожую заглянула женщина. Симпатичная и светловолосая, повадками она напоминала лесного зверька. Она принесла мужу горячие травы и прижимала кружку к груди, словно драгоценный лесной дар .

Четак поскрёб бороду.

— Этот олень бежал от меня так быстро, что даже осиновые ветви не успевали хватать его за рога. Осины! А ведь я танцевал с осиновыми духами, помогал ноябрю стричь с них листву. И что же? И ничего! Олень презирает осину, он не точит об неё свои рога и не желает отведать коры, даже когда встречается молоденькая сладкая осинка. А эти глупые духи не сумели немного подержать его для меня за уши.

— Ты и правда думаешь, что сможешь бежать так же? Четака-мотака, ты пропадёшь в стуже.

Четак забрал у жены кружку, шумно и с удовольствием отхлебнул напиток.

— Принеси мне ещё света, эта лучина вот-вот догорит.

Из-под подола материнской юбки высунулась песочного цвета голова.

— А что ты делаешь, папка?

— Папка собирается подчинить себе могущественного духа, сынок.

— Папка собирается подчинить мамку?

Женщина зарделась, а Четак со смехом притянул сына к себе. Искупал его макушку в своей бороде.

— Ты помнишь звонкого оленя, о которым все говорили? Этого противного зверя, наперекор мнению которого вынуждены были пойти когда-то, ещё до твоего рождения, мы с твоей мамой... Вчера ночью папка его выследил и убил. Ты уже спал, когда мы с этим товарищем вернулись. Видел бы ты, как я нёс его на плечах, охохо... Но для настоящего охотника убить зверя — очень мало. Нужно подчинить себе его силу. Я буду бегать так же быстро, как он, смогу чуять подо льдом рыбу и дремать после обеда, не обращая внимания на твою маму, так же, как этот зверь не обращал внимания на колокольчики, которыми обросли его рога. Я отправлюсь прямо сейчас и буду взывать к его духу, пока он мне не ответит.

Ещё одно движение ножа, и талисман готов. Четак отрезал тонкую полоску кожи с самого краю шкуры и сделал из неё шнурок.

— Возвращайся скорее, — сказала жена, стоя на пороге и грея руки. Она беспокоилась, но никак не могла понять, отчего. — Эта вьюга...

— Я вернусь, как только заполучу вот сюда оленьего духа, — сказал Четак, поднимая перед собой огромный волосатый кулак.

Надевая снегоступы, он вспомнил о своей привычке бормотать по делу и без:

— Подумать только, если бы эта зверюга не провалилась под лёд, я бы её не догнал. Нужно будет отнести лучшие куски водяным шошмарам, и два копыта тоже.