* Находники — враги, противники
Отряд двинулся дальше и вскоре вышел из задымленных улиц к берегу Тверца. Здесь пожаров было меньше, и сгустившаяся темнота в какой-то степени скрывала колонну. Однако радость оказалась преждевременна; едва колонна продвинулась от города на пол-поприща, как опять из темноты раздался хриплый рев, и на русских посыпались закаленные стрелы. Следом колонну атаковали монгольские всадники.
Наконец-то дело дошло до рукопашной. Две конные лавы с грохотом столкнулись во мраке, который рассеивал только багровый свет пылающих неподалеку домов. Застучали мечи о щиты, зазвенела сталь, раздались вопли первых раненых.
Радим зарубил монгола, который налетел на него с пронзительным воем; вражеский воин пытался закрыться саблей, но тяжелый булатный меч Радима разнес саблю в куски и развалил монголу череп. Другого монгола Радим выбил из седла, толкнув его щитом, и вражеский всадник свалился прямо под копыта коней. Еще один монгол попытался в свалке ткнуть Радима копьем — спасла кольчуга. Воевода ответил таким ударом, что монгол тут же обмяк в седле. В темноте было невозможно разобрать, сколько воинов участвовало в схватке, но русские одолевали. Голова колонны под водительством Прокопа прорубилась сквозь вражеские ряды; Прокоп, размахивая окровавленной секирой, собирал вокруг себя воинов. Тогда засвистели дудки из конских костей, и монголы начали отступление. Улица, заваленная людскими и лошадиными трупами, вмиг опустела.
— Эй, все живы? — спросил Радим, откашлявшись.
— Василь Пятка погиб, — раздался из темноты чей-то голос. — И Хлуд полег.
— Тимоня мертвый, — добавил другой.
— Едем! — скомандовал Прокоп. — Некогда нам мертвых считать, их Бог посчитает...
Пока отряд ехал по берегу, Радим передумал многое. Он неожиданно для себя сделал вывод, который его поразил — Прокоп Псковитянин был бы куда лучшим воеводой, чем он сам. И неважно, что чужеземный воин побил Прокопа в поединке. А где он сам, этот чужеземец? Солгал, старый лис, дал ложную клятву, улизнул из Торжка вместе с дочкой. Поди, смеется над доверчивым воеводой новоторжским, а как узнает, что монголы сожгли Торжок, так и вовсе сочтет его, Радима, недотепой. Пусть так. Жаль лишь, не может он увидеть снова дочь чужеземца Акуна, заглянуть в ее лучистые карие глаза, ощутить аромат ее волос! Спасая свою жизнь, пробиваясь через вражеское войско из пылающего города, новгородец Радим Резанович думал о Руменике.
— Монголы! — завопил кто-то истошно.
Радим вздрогнул, очнулся от грез. Впереди него из седла вылетел русский всадник, выбитый стрелой. Монголы с воем обрушились со стороны реки, отрезая колонне Радима путь к лесу.
Радим замахнулся мечом на монгола, и тут почувствовал, что конь под ним падает. Он опомнился уже в снегу. К счастью, конь его не придавил. Вражеский всадник пустил коня прямо на Радима, пытаясь смять его — Радим увернулся и длинным секущим ударом свалил монгола наземь. Теперь у него был конь. Недолго думая, Радим вскочил в седло. Вокруг него шел бой. Русские отчаянно отбивались длинными мечами и тяжелыми шестоперами, сбивая наседавших монголов. Но и отряд Радима терял воинов. Упал с разрубленной головой Ярема-лучник. Вражеская стрела нашла Халзана. Когда монголы в очередной раз рассеялись, и Радим пересчитал своих людей, оказалось, что в строю осталось только девять воинов.
Воевода еще успел подумать, что в Новгороде так и не узнают, как погиб он сам и его дружина, а на русских опять посыпались стрелы с другого берега Тверца. Монголы стреляли наугад, потому что стало совершенно темно — больше старались заградительной стрельбой не дать русским подойти к границе леса. Прокоп упорно вел колонну. Скорее всего, монголы перебили бы всех, если бы не то, что русские сочли промыслом Божиим. Всадники монгольской сотни, шедшие на перехват по льду Тверца, вдруг стали проваливаться под лед. Верно, тепло от охвативших Торжок пожаров ослабило лед, и он начал трескаться. Выбраться из полыней не удалось никому — напрасно монголы бросали им арканы. Река унесла всех.
— Хвала Пречистой! — воскликнул Прокоп, когда они добрались до леса. И тут же помрачнел, потому что из двадцати девяти воинов уцелело только четверо.
Радим подъехал к Прокопу, чтобы пожать руку своему приказному воеводе, но тут голова у него закружилась, и новгородец поник в седле. Прокоп подхватил молодого воеводу, с помощью одного из воинов бережно снял его с седла. Левая нога Радима была пробита монгольской стрелой.
Великий Субэдей прибыл к Торжку следующим утром. Его встретило печальное зрелище — город почти полностью сгорел. На пепелищах выли собаки. У въезда в монгольский лагерь полководец увидел трофеи — кучу из голов, отрубленных у павших русских воинов.
— Удалец Тенгиз-нойон! — прокряхтел одноглазый Субедэй. — Тенгиз-нойон заслужил похвалу!
Кроме похвалы Тенгиз-нойон, прославленный своими победами, получил от сиятельного Субэдея задание разведать дорогу на Новгород. Случилось то, чего так хотел монгольский военачальник. Теперь, если небо поможет ему, ключи от сказочно богатого Новгорода великий Бату-хан получит из рук Тенгиз-нойона. И кто тогда из ханов сравнится с ним, победителем урусов? Никто. Бату-хан прогонит всех шакалов и лизоблюдов, возьмет храброго Тенгиз-нойона в свою ближнюю свиту и...
Но сначала надо взять Новгород. И он будет взят. Потому что так велит Бату-хан, так велит одноглазый Субэдей. И нет силы, которая удержит монголов, всегда выполняющих волю своего повелителя.
Весь день и всю ночь монголы под Торжком праздновали Цаган-сар.* Наутро две тысячи воинов — тысяча Тенгиз — нойона и приданные ему вспомогательные отряды, — двинулись по серегерскому тракту на Новгород.
"-Она его любит! Конечно, любит. А я дурак набитый. Ходил за ней, заглядывал в глаза, каждое слово ловил. А вот приехал вояка чужеземный — и все тут, прости — прощай, Ратислав. Эх, лихо мое, не отступишься ты от меня, всю жизнь мою гнобишь! Коли рожден невезучим, так уж что хошь сотвори, иной судьбы не будет!"
Ратислав в последний раз ковырнул ножом кору ели, посмотрел, что получилось. Когда-то отец пробовал выучить его грамоте. Сам Юрята читал по складам и даже мог написать свое имя. Но Ратислав не был прилежным учеником. То, чему его успел научить отец, быстро забылось. Но вспомнить, как пишется имя "Липка" Ратиславу было нетрудно.
Стрелять из лука с Хейдином он не пошел. С утра провалялся дома на полатях, лелея свое горе. В голову Ратиславу лезли всякие глупости. Он даже пожалел, что не его вчера убил этот всадник — навия — может, Липка поняла бы, кого потеряла, одумалась и остаток дней раскаивалась в том, что не ответила на его любовь. Ратислав вспоминал, какими глазами Липка смотрела на Хейдина, когда упырь был повержен. Сколько любви, нежности, счастья было в этом взгляде! Ратислава девушка даже не заметила. А ведь это он, Ратислав, убил грифа и спас Хейдина от верной смерти. Он истинный герой, а слава и любовь достались ахохе заезжему. От этих мыслей сердце Ратислава наполнялось такой болью, что хоть криком кричи. Липка его предала. Не увидела его любви, не оценила ее.
* Цаган — Сар — монгольский праздник Нового года
Поначалу Ратислав и вовсе дал зарок, что никогда более не войдет в дом Липки, но потом вспомнил о Заряте.
Легат был убит, но мальчик продолжал находиться в странном оцепенении. Это была ни жизнь, ни смерть. Хейдин сказал — Зарята меняется. Как это возможно? В детстве Ратислав несколько раз видел, как рождается бабочка, выходя из куколки. Но Зарята человек, не бабочка. И если он действительно меняется, то кем станет? Все это было странно и непонятно. Вообще, с появлением чужаков в Чудовом Бору начали происходить невероятные вещи. Взять хотя бы последние два дня — сначала тати, потом этот, с грифом. И девушка, которая называет себя сестрой Заряты.
Ратислав посмотрел на вырезанное на коре имя. Конечно, он до сих пор любит Липку. Она разбила ему сердце, но он ее все равно любит, и будет любить до самой смерти. Он никогда не женится, и будет избегать женщин, но думать о женщинах не означает изменить любимой. Подумал же он о сестре Заряты. Подумал, что она очень красивая. Почти, как Липка, только другая.
— Легка на помине! — буркнул Ратислав.
Из-за деревьев ему хорошо был виден двор Липки. Он стоял здесь уже полчаса в надежде увидеть свою зазнобу. Но во двор вышла чужестранка. Шапки на ней не было, густые темные волосы падали волнами на плечи. Руменика зашла в конюшню, вывела под уздцы сначала вороного жеребца старого Акуна, потом серую лошадку, привязала их к коновязи, начала кормить хлебом с ладони.
Ратислав замерз. В конце концов, он сам обещал зайти после полудня. Вернее, он обещал прийти к завтраку, но это уже неважно. Они позавтракали без него, им и так вместе хорошо. Он зайдет сейчас — еще раз посмотреть на Липку.
— Что же ты без лука? — спросила его Руменика, когда он вошел во двор и поприветствовал ее церемонным поклоном. — Хейдин о тебе несколько раз спрашивал.
— Рука у меня что-то болит, тетиву не могу натянуть, — соврал Ратислав. — Может, ударился где. Красивые кони!
— Красивые, — Руменика протянула ладонь с хлебом серой лошадке, и Куколка взяла хлеб мягкими ласковыми губами. — Любишь лошадей?
— Люблю. Очень.
— А верхом ездишь?
— Знамо езжу.
— Я вот раньше не ездила. А тут научилась. Раньше боялась лошадей, думала, они укусить или лягнуть могут, а теперь обожаю их.
— А я про тебя думал, — неожиданно для самого себя выпалил Ратислав и густо покраснел, будто сказал что-то неприличное.
— Правда? — В глазах Руменики заиграли золотистые искорки. — Представь, я о тебе тоже думала. О твоем вчерашнем выстреле.
— Делов-то! — махнул рукой Ратислав. — Выстрелил и попал.
— Ты вчера всех спас. Принца, меня, Хейдина, девушку эту, Липку. Вот только Акуна не успел спасти. Как ты додумался, что надо грифа бить?
— Сам не знаю. Летал он над двором, будто вестник какой нехороший, прям напрашивался на стрелу. Вот и стрелил я его. А получилось, что навию-то убил!
— Ты будешь славным воином, Ратислав. Вот увидишь.
— А почему ты Заряту принцем зовешь?
— Он и есть принц. Это долгая история, как-нибудь потом расскажу.
— Стал-быть, ты сама принцесса?
— Ага, принцесса, да не того замеса — корона маловата, а жопа толстовата.... Ой, прости, я не хотела!
— Здорово ругаешься! — восхитился Ратислав. — Принцессы, выходит, тоже ругаться умеют?
— Еще как! Меня старуха воспитывала, так она ругалась, как пьяный матрос. Каких только слов я от нее не услышала! Знаешь, она, когда пьяная бывала, так начинала браниться, что со всего дома слушать приходили. Так что по воспитанию, я и не принцесса вовсе.
— Я вот мыслил, что принцессы да королевны в платьях золотых ходят, на золоте пьют и едят, — сказал Ратислав. — А ты другая какая-то. Одета, как мальчишка, ругаешься, как мальчишка. Только...
— Что только?
— Красивая очень.
— Да? А что во мне красивого?
— Глаза. У нас в деревне никого с такими глазами нет. Маленка вроде тож кареглазая, да только у нее в глазах такого блеска нет.
— А что еще во мне красивого?
— Волосы красивые. И вообще, вся ты красивая, — Ратислав смутился. — Извини, коли что не так сказал.
— Ты очень хорошо сказал. Мне приятно слышать, что я тебе нравлюсь.
— Я ведь того... пришел к Заряте, посмотреть, как и что. Спит он?
— Спит, — Руменика вздохнула. — Жара нет, но теперь он стал какой-то холодный, будто мертвый. Акун покойный говорил, через это все ему надо пройти. Будем ждать.
— Будем, — повторил Ратислав, толком не зная, что ему говорить.
— А жаль, что ты без лука, — с лукавым блеском в глазах сказала Руменика. — Ты бы меня стрелять научил. Страсть как мечтаю научиться стрелять из лука!
— Да хошь сейчас прям и научу! — Тут Ратислав вспомнил, что наврал про руку, смутился. — Вот только рука у меня пройдет, тогда и постреляем зараз...
— Ага, герой пришел! — Хейдин вышел из двери, помахал Ратиславу рукой. — Слышу, на улице говорит, а в дом не входит. Ты что-то припозднился сегодня.
— Я... я спал крепко, — ответил Ратислав с небрежным поклоном.
— Ладно, я все равно утром был занят. О могиле Акуна надо было похлопотать. Чего в дом не заходишь?
— Мы разговариваем, местьер Хейдин, — сказала Руменика. — Ратислав обещал меня научить стрелять из лука.
— И научит, — серьезно сказал Хейдин. — Я его учил, но только вижу, он и без моих уроков лучник, каких поискать. Такой выстрел, какой он сделал вчера, мог сделать только великий стрелок. Как ты догадался, что уязвимое место — это гриф?
— Не знаю. Просто решил в него выстрелить.
— Это не просто так, — заметил Хейдин. — внутренний голос подсказал тебе, что это единственный способ поразить врага. Такое качество может быть только у великого воина. И потом, ты спас мне жизнь. Я твой должник и хочу хоть как-то оплатить свой долг.
— Ничего мне надо, — отрезал Ратислав, которому почему-то не хотелось ничем быть обязанным Хейдину.
— Я ведь от чистого сердца, — пояснил Хейдин. — Моя черная кольчуга отныне твоя.
— Нет, я не могу! — Ратислав замотал головой. — Это слишком дорогой подарок.
— Нет ничего дороже жизни, а ты мне ее вчера спас. Запомни, парень — Легата убил ты. По совести, его меч, который сейчас у меня, должен принадлежать тебе. Я забрал его не потому, что этой мой трофей. Меня обязали его взять. Так что кольчуга твоя. Обратно я ее не возьму.
— " А Липка твоя!", — подумал Ратислав, опустив глаза.
— Местьер Хейдин, я сказала Ратиславу, что он обязательно будет великим воином, — заметила Руменика. — Таким же великим, каким был Акун.
— Конечно. Тем более, что этой стране нужны великие воины. Пойдемте в дом, поедим. Думаю, Ратислав, ты сегодня с утра ничего не ел.
— Я ел! Я ведь так, просто зашел.
— Ты еще не зашел, — улыбнулся Хейдин. — Самое время зайти и выполнить свое желание.
Пшенный кулеш с салом получился вкуснейший, и Ратислав уплетал его за обе щеки. Руменика, быстро съев свою порцию, опять убежала к лошадям, послав Ратиславу на прощание лукавый взгляд. Липка выглядела усталой — лицо ее было бледнее обычного, под глазами темнели синяки. Ратислав не решался смотреть на нее и только изредка бросал на девушку жаркие мимолетные взгляды.
— Зарята-то не ест ничего, — заметил он, доев кулеш.
— Не ест, — согласился Хейдин. — Может, так оно и нужно.
— Как бы не помер.
— Я пойду посуду помою, — сказала Липка, сердито посмотрев на Ратислава. Собрала со стола чашки и оставила мужчин вдвоем. Хейдин с укоризной посмотрел на юношу.
— Не говори при ней таких вещей, ладно? — попросил он.
— А что она? Думает, только ей Заряту жалко? Думает, только она любить может?
— Ах, вот ты о чем... — Хейдин вздохнул, покачал головой. — Ну что ж, давай поговорим о Липке. Ты ведь со мной о ней собрался говорить?
— О чем же говорить будем?
— О ней, о тебе и обо мне.
