* * *
— Бог ты мой, какая прелесть! — всплеснула руками Елена Александровна.
— Прошу простить. Мне, право, неловко было идти к Вам с этим, но...
— Вы позволите?
Огромные, лучащиеся смехом глаза вновь обратились к чуть растерянному кавторангу. И ведь что интересно — Николай превосходно помнил этот взгляд, где в ярчайшей зелени весенней листвы танцевали веселые чертенята, но привыкнуть к нему так и не смог. Всякий раз, при встрече с госпожой Русановой, стоило ему только глянуть в ее глаза — и сердце тут же воспаряло в небесные Эмпиреи, все суетное осыпалось лепестками сакуры, а на душе становилось легко и спокойно. К сожалению, легко становилось и в голове: всякие умные мысли, шутки и истории немедленно растворялись, истаивая в изумрудном свете и на долю секунды кавторанг чувствовал себя совершеннейшим болваном, неспособным к членораздельной речи.
А затем выматывающая усталость бесконечных корабельных работ и учений уходила, становясь чем-то далеким, малозначимым и совершенно не стоившем внимания. Действительность обретала новые, забытые в тяготах службы краски. Слова, казалось, сами слетали с языка и все становилось легко и замечательно, а уж болтали совершенно про всякое. Веселились столько, что иной раз, едва не в голос хохоча, Николай уже и сообразить не мог, как это, затеяв вдумчивое рассуждение о сравнительных достоинствах шампанского из различного винограда, они за несколько минут дошутились до похождений Моби Дика в гельсингфорсском зоопарке?
Мир содрогался в битве империй. В любой момент война, приняв скромный облик посыльного, могла постучаться в двери, и потребовать привычной платы кровью — по долгу офицера и воина. Но никакие ее ужасы не имели власти за порогом небольшой квартиры, который только что переступил кавторанг. Здесь вообще не было места страху, здесь властвовали уют и тихий, беззаботный смех. Впрочем, опасности были и тут: третьего дня Николай чуть не подавился, когда Всеволод, за обедом изобразив пантомимой Червонную королеву из "Алисы в стране чудес", с ужаснейшим немецким акцентом потребовал: "Отрубить голову!" и без того безголовому цыпленку табака.... Это вовсе не было пиром во время чумы или какой-то бравадой— просто брату и сестре Русановым удалось превратить свой дом в небольшую сказку, в которой можно было отдохнуть от любых треволнений этого мира.
Что-то похожее создали себе Еникеевы, которых Маштаков любил и уважал. Между князем и его женой было много ума, и юмора, и доброты, а еще — ужасно милой непосредственности, каковую можно встретить далеко не в каждой семье. Еникеевы создали для себя удивительно добрый и уютный мир, и Николай от души радовался их счастью, совершенно не думая о том, что и сам может встретиться с чем-то подобным... Однако же встретился, и теперь, как только выдавалась свободная минутка, на всех парах спешил в уютную квартиру Русановых где ему были всегда рады.
Свое отношение к Елене Александровне он пока не мог определить даже для себя самого. После мерзкой истории с Валерией на душе все еще оставался неприятный осадок, отчего кавторанг не испытывал особого стремления сближаться с женщинами, но здесь все было совсем по-другому. Не чувственное ухаживание, не страсть, а скорее... что? Дружба? С очаровательной, острой на язычок зеленоглазой прелестницей, от которой глаз оторвать невозможно? Н-да... Николай знал только одно — ему чрезвычайно нравилось общество Елены, и он точно не был ей противен, а если чему-то суждено случиться, так ведь того все равно не миновать.
Однако же сегодня капитан второго ранга стучался в двери в известном смятении чувств. Конечно, в поведении Русановых никогда не было ничего распущенного и фривольного, но они позволяли себе много такого, чего не сделаешь на светском рауте (вот даже вспомнить того цыпленка). Николай довольно быстро увидел границы дозволенного, которые оказались на редкость просты — допускалась любая выходка, если она забавна, не пошла, не зла и не груба. Вот только сегодня случай был особенный, поскольку Николай пришел в гости... не один. И не понимал, как к этому отнесутся хозяева, тем более что его попутчик явился незваным.
— Николай, ну пожалуйста! — Елена чуть наклонила голову, и вновь одарила Маштакова подчеркнуто просящим взглядом — а чертики в уголках глаз так и танцевали. Конечно, устоять было совершенно невозможно, и кавторанг опустил в подставленные ладони маленького, дрожащего... котенка.
Зверь этот встретил Николая в трех шагах от дома — стоило кавторангу, рассчитавшись с извозчиком, шагнуть с пролетки на мостовую, как он едва не налетел на маленький, но очень пушистый комочек шерсти, искательно смотревший на него снизу-вверх. Как только котенок осознал, что на него обратили внимание, он тихо и печально сказал Николаю:
-Мяу!
Улицы Гельсингфорса обычно были чисты и элегантны, дворники свое дело знали на совесть, так что даже обычная дворовая кошка, грязная и лохматая, пожалуй, выглядела бы на чистенькой мостовой нонсенсом. Сидевший перед Николаем зверек тоже дисгармонировал с окружающей действительностью, но по иной причине. Очень маленький, едва научившийся есть самостоятельно, но уже одетый в шикарную, густую шубку длинной шерсти, которую, как будто со всем тщанием приводили в порядок лучшие парикмахеры Гельсинки, котенок был совершенно неотразим и бросить его на улице было решительно невозможно.
Ну и что было делать? Николаю вспомнилось, с каким сожалением вспоминала госпожа Русанова о крупной рыжей кошке, которую они вынуждены были оставить, перебираясь из Севастополя в Гельсингфорс. Очевидно, Елена Александровна любила этих милых домашних животных, она и прежнюю свою любимицу не забрала с собой лишь потому, что та сильно болела и вряд ли могла перенести дорогу. Так может стоит попробовать?
Котенок с этими размышлениями кавторанга был совершенно согласен. Он безропотно позволил взять себя в руки, стоически перенес процедуру вытирания лапок носовым платком и тихо пристроился на груди кавторанга, сунувшего зверушку под мундир. Причем, по всей видимости, почувствовал себя на своем месте, пригрелся там, и уснул, пока Николай заходил в дом.
Однако стоило только Елене выйти навстречу кавторангу, как котенок немедленно выставил свою большеглазую голову на всеобщее обозрение. К радости Николая Елену все это только развеселило и обрадовало, не заставив господина Маштакова краснеть за неудачный поступок:
— Действительно, очаровательная зверюга: я не смог устоять и подобрал его. Конечно, на корабль взять не могу, но, быть может...
В этот момент в комнате появился Всеволод. Он широко улыбнулся Николаю, и двинулся было вперед с таким выражением, словно никак не мог решить, то ли пожать руку гостю, то ли заключить его в свои медвежьи объятия. Но вдруг увидел махонький живой комочек на руках у Елены и словно бы споткнулся на ровном месте. Посмотрев на Николая так, словно тот только что наплевал ему в душу, Всеволод развернулся к госпоже Русановой и звучно откашлялся, явно с тем чтобы обратить на себя внимание:
— Могу ли я поинтересоваться, любезная сестрица, что это такое ты держишь в руках?
Елена повернулась к брату, и на губах у нее появилась легкая улыбка.
— Дорогой мой братик, у нас две новости, одна хорошая, а вторая плохая.
— Плохую я уже вижу. Где хорошая?
— Это и есть хорошая новость. Плохая — он у нас будет жить.
Всеволод Александрович тихо зарычал и вновь бросил на капитана второго ранга крайне далекий от восхищения взгляд.
— Это зачем же он нам такой нужен?
— Ну неужели ты не видишь, какой очаровашка! К тому же котенок трехцветный, такие приносят счастье в дом, особенно если приходят в него сами.
— Но он же не сам сюда пришел! Это господин Маштаков его сюда принес! — грянул Всеволод, выделив "господина Маштакова" так, как будто речь шла об Иуде Искариоте.
— А это уже судьба. Как бы котенок иначе попал в дом, если на страже нашего порога стоишь могучий и не знающий сострадания ты?
— Почему это я не знаю сострадания? Да вот не я ли третьего дня...
— Не знаешь. Ну посмотри, посмотри какой он маленький, беззащитный, он так нуждается, а ты готов выбросить несчастное животное на улицу. Ну что ему там делать? Он ведь не найдет пропитания, заболеет, смотри, какой пушистый, а станет лысеньким худышкой и помрет где-нибудь от голода, если собаки раньше не задерут. Мы должны помочь ему, ну пожалуйста!
И Всеволод удостоился фирменного жалобного взгляда Елены, устоять перед которым было нельзя никакому мужчине, даже если он — родственник и брат. Однако броня господина Русанова не поддавалась так просто:
— Я этой твари Божьей ничего не должен — пробурчал он
— Нет, Всеволод, ты совершенно невыносим!
Последовавший за этим обед... протекал великолепно. Поняв, что кавалерийский наскок не сработал, Елена Александровна изменила тактику и ласково и нежно упрашивала брата, демонстрируя при этом чрезвычайную, прямо таки подчеркнутую предупредительность и послушность. Контраст был настолько разительным, что, глядя со стороны, едва ли можно было удержаться от смеха. Теперь настроение Николая не портили даже редкие преувеличенно-сердитые взгляды, которыми награждал его Всеволод. Во всякой схватке наступает миг, когда будущий победитель чувствует свой приближающийся триумф, а проигравший ощущает неизбежность поражения. Очевидно было, что в споре сестры и брата этот момент уже миновал, так что исход баталии ни у кого не вызывал сомнения. Всеволод держался из последних сил: ему удалось еще дуться до десерта, но затем он почетно капитулировал:
— Ладно, что тут поделаешь? Ту выдру хвостатую терпел, и к этому домашнему скоту привыкну. Есть ведь и плюс: будет теперь не один, а два мужчины в доме. — солидно произнес Русанов, так, как будто эта мысль только что пришла ему в голову и сопроводил свои слова уверенным взмахом руки, выражающим утверждение и согласие. Однако, поскольку в ладони Всеволода в тот момент находилась вилка, то выглядело это так, будто он пытался подколоть невидимого врага.
— Ну какой же ты добрый и умница, дай я тебя поцелую! — соскочила со своего места Елена, но брат загородился от нее лопатообразной ладонью:
— Вот только без нежностей — решил, так решил! — внушительно изрек Всеволод, хотя шея его порозовела от еле сдерживаемого смеха.
— Конечно, дорогой, как ты скажешь, так тому и быть — скромно потупив глазки, покорно произнесла "скромная" сестрица.
Николай прилагал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос, и пока ему это отлично удавалось, но тут Всеволод повернулся к нему и, сделав наисерьезнейшее лицо, поучительно пророкотал:
— И по-иному не будет!
Этого кавторанг выдержать не мог: на какую-то долю секунды он чувствовал, как смех неудержимым цунами вздымается в нем, а затем только и успел прикрыть рот ладонью, перед тем как его согнуло от хохота. На глазах Николая выступили слезы, и он достал было носовой платок, однако вовремя вспомнил, что протирал им лапки котенку, что вызвало еще один взрыв гомерического смеха. Всеволод, смеялся вместе с ним и мир между мужчинами был восстановлен.
А затем из прихожей раздался заливистый трезвон.
ГЛАВА 17
Широченная, лопатообразная ладонь обрушилась на столешницу резного дуба, отчего та, нисколько не привыкшая к подобному обращению, возмущенно хрустнула. Рожденная богатырским шлепком волна басовитого грома окатила зал, оттенившись застенчивым звоном бокалов на подносе, который держала затянутая в нитяную перчатку рука.
Официант, хоть и был вышколен, но расслабился за годы работы в приличной ресторации. Здесь не принято было стучать кулаками по столу, вот и дал маху, вздрогнул. Николай, разумеется, оставался недвижим — что ему, привыкшему к реву тяжелых орудий, какие-то хлопки? Но хорошо, что, исключая кавторанга и его порывистого собеседника в заведении никого не было: конфузией официанта дело и ограничилось.
— Мы стреляем хуже. Мы ОПЯТЬ стреляем хуже! — произнес Всеволод. После того, как его ладонь чуть не сложила стол пополам, можно было бы ожидать грозного рева, но Русанов говорил полушепотом, хотя его глаза сверкали гневом.
— Как так? Николай, ну вот ты мне скажи — как так?! Ведь Цусима! Порт-Артур! Жизни-то научились, снарядов на подготовку не жалели, корабли в море — дома, а что в итоге?! Что такого придумал растреклятый хохзеефлот, что мы опять позади?!
— Ты уверен? В бою всегда кажется, что тебя засыпает снарядами, а противник невредим.
— Аааа.... — Всеволод Александрович раздраженно махнул рукой.
— Абсолютно уверен. У меня отдельный человек высматривал попадания, и что думаешь? Когда посчитались — на два наших снаряда минимум три кайзеровских! Ладно, давай по маленькой, что живы остались, да за здоровье моей любезной сестрицы — вся извелась ведь, пока мы ходили. Встречала прямо с катера, лица на девке не было.
— Мы все тут только что на рею не лезли — только и ответил Николай.
— Да уж... понимаю. Когда сам идешь, это одно, а когда другие идут, а тебе сидеть и ждать у моря погоды... — сочувственно крякнул Русанов
— Ты же в первый раз.
— Ага, в первый. И честно тебе скажу — играло ретивое! Ох, как играло! Азарт, конечно, но и страшно, не приведи Господь, а при подчиненных не покажешь. Уж не знаю, как вы, цусимцы, это в себе держали. Мы-то через сутки в бой, а вам сколько месяцев до драки ждать пришлось...
— Да шут с ней, с Цусимой, что было, то быльем поросло — покривил душой Николай:
— Ты давай рассказывай, как все случилось.
— Да ладно, неужто отчетов не читал?
— Читал до наизусть. Но бумага — это одно, а когда свой брат-артиллерист скажет... сам понимаешь
Когда посыльный со "Славы" отбарабанил — "господин командир срочно требует офицеров на борт", Николай, хотя ему никаких сообщений и не было, отправился вместе с Всеволодом. Что-то явно затевалось, и ему хотелось бы встретить это самое "что-то" на борту своего дредноута. Конечно, шансов на то, что "Севастополь" поведут в бой невысоки, корабль все еще не считался "к походу и бою готовым", так как боевая подготовка все еще не завершена, но вдруг?
Не свезло. Четверка новейших линкоров осталась недвижима, когда броненосцы 2-ой бригады, в вечерней тиши, выбрали якоря и двинулись в море. Впереди, конечно, шел "Рюрик" под флагом комфлота. К тому времени как старые линкоры один за другим вступили ему в кильватер, новейшие нефтяные "Новики" уже растворились в медленно подползающих сумерках. Следом за ним пропал флагман, скрылись "Император Павел I" и "Андрей Первозванный" — флот исчез, и вскоре даже на местах стоянок кораблей уже ничего нельзя было различить. Что-то будет?
Почти двое суток экипажи и все население Гельсингфорса давила неизвестность. Командир "Севастополя", Бестужев-Рюмин вел себя как ни в чем не бывало. На все вопросы кают-кампании Анатолий Иванович только чуть кривил аристократические губы и молча смотрел так, что всякое желание чем-либо интересоваться мгновенно исчезало. Увольнительные были отменены, да и кому в голову могло прийти покинуть линкор — а вдруг надо будет идти на выручку, в бой? Лейтенанты-командиры башен главного калибра и противоминных плутонгов даже не задавали вопросов, только тяжело вздыхали и смотрели на Николая печальными глазами. Может и стоило держаться с ними подобно командиру корабля, но Николай, махнув рукой, собрал своих, да и бухнул, что о 2-ой бригаде ничего не знает. А если узнает, то в тайну заколоченного чердака играть не будет и все что можно будет рассказать — сообщит незамедлительно. Лейтенанты слегка приободрились и перестали изображать барышень на выданье, но, конечно, напряжения — это снять не могло.
