Зверь лютый Книга 27. Чума

Позже потёк, всё расширяясь, "огненный ручеёк" рыжих удмуртов...

Весной 1167 г. я не всё это мог предвидеть. Но после "восстания картов" и "шпионского забега", две основных массы новосёлов — эрзя и русские — просматривались вполне.

Напомню: норма — 7 пудов в зерне на человека в год. Тысяч шестьдесят новых едоков... Взять дополнительно 400 тыс.пудов зерна — негде.

— Прогресс? — Заходите позже. У нас нынче Голодомор по расписанию.

Софрон, мой главный прасол, вызванный во Всеволжск, тоскливо смотрел на меня:

— Хоть режьте, хоть озолотите. Не, не смогу. Прости, Воевода, но не осилю.

С Софроном у нас знакомство давнее, ещё с Пердуновки. Тогда он, в составе купецкой артели, пришёл в Рябиновку с хлебным караваном. Я как раз доламывал местных волхвов голядских да снюхавшуюся с ними верхушку общинников-"пауков".

В той сваре он оказался единственным разумным человеком. Мы вышли с прибылью, хоть и без продолжения: больше к нам рязанские караваны с хлебом не приходили — обиделись купчики, что я им халяву поломал.

На радостях от решения проблем, я открыл ему "из свитка Иезекиили". В смысле: инфу о предстоящем голоде в Новгороде. Софрон меня послушал, да мало. Состорожничал. Можно было втрое взять, да испужался: "не по обычаю хлеб в такую даль санями гнать".

Едва я уселся на Стрелке, как Софрон уговорил партнёров привезти мне, тогда — в "пустое место", четыре тысячи пудов зерна. Если бы не это — не знаю как и живы бы были.

Э-эх... какие детские времена были! Спор-то шёл про полста кунских гривен. Страсти... чуть не до крови.

Партнёры отбили затраты — мне нельзя было превратить сделку в их разорение. Если бы не договорились — сделал бы, выхода-то не было. Но разошлись мирно.

А Софрон получил новый совет от Зверя Лютого:

— Всеволжск расти будет быстро, рязанский хлеб нужен будет долго. Бери это дело под себя.

Он — взял. Мне — поверил. Ни под что, только под моё намерение. И чуть не сгинул.

Рязанский князь Калауз уловил, что Всеволжск "висит" на рязанском хлебе, решил меня "выдоить" — ввёл вывозные пошлины. Я бы это пережил. Но он потребовал выдать перехитривших его Кастуся с Елицей и других голядин, бежавшими в то лето мимо Рязани от бойни на Поротве, учинённой гриднями епископа Ростовского Бешеного Феди.

Софрон, который вёл тогда шесть учанов с житом для меня, пребывал в полной панике: караван остановили, людей схватили...

— Не смогли мы наш с тобой уговор исполнить. Хоть и нет в том вины, а не попустил господь. И выходит нам теперь прямая смерть через разорение. Ежели ты, Воевода, не поможешь.

Я обещал купить. Не привезли? — Послать. Вежливо или пинками. А купцы-то уже вложились. И не только своими средствами, но и заёмными. По "Русской Правде" должника можно продать в рабство. С семейством.

Понятие форс-мажор в здешнем законодательстве есть: пожар, наводнение, шторм.

Изменение налоговых ставок форс-мажором не считается. Купцы взяли кредит — теперь влетели по самые гланды. Не фигурально: холопский ошейник как раз туда и надевают.

Судьба Софрона висела на волоске. Его самого, его родных. По смыслу мне платить не следовало: товара-то нет. Но я заплатил. Он понял:

— Господине! Я те... по гроб жизни! Во всяк день за твоё здоровье, ко всякой иконе — молитву сердешную...! Уж я говорил друзьям-сотоварищам, что не может Зверь Лютый людей своих в беде оставить. А не верили. Да я и сам-то... сомневался сильно... А ныне... Как Господа Бога вживую увидал! Вот те крест! С могилы, почитай, засыпанный поднял! Будто Иисус — Лазаря! Спаситель наш!

Он понадеялся... даже не на слово какого-то юнца с пафосным прозванием "Зверь Лютый". Просто:

— Этот... "зверь"... он — умный. Выкрутится... как-то... и нас спасёт... может быть...

Его вера. В удачу, в силу, в превосходство. В меня.

Я выкрутился. И его вытянул.

Сперва заплатил. Потом... Калауз "дуба дал". Князем Рязанским стал Живчик, с которым таких маразмов не возникает.

Софрон в меня верит. А я ему доверяю. И дело своё он знает хорошо.

Весна 1167 г., я вернулся из "грязевого похода". Переживал за Саморода, двинувшего на Суру добивать "закоренелых язычников", тревожился о Чарджи, вышедшем на Сухону. Пытался сообразить лучший способ крепления клевант на параплане. Тёр глаза после бессонной ночи со "стриптизом на привязи" Ростиславы Андреевны...

— Чёт мы, господа ближники, не с оттуда заходим. Давай-ка, Софрон, прикинь — сколько ты сможешь.

— Ну... кто ж знает... как год будет... это ж промысел божий.

— А если цену поднять?

Агафья в доме, в людях — просто гений. Не в рынке. Вот и предлагает стандартный способ. Ситуация: "скачок спроса за предел предложения"... не знакома.

Остальные мои "хоз.головы" — Николай, Терентий и Потаня — понимают, что рынок мы вычерпали, "забашлять по ноздри" — толку не будет.

Три года назад, при первой встрече с Софроном на Стрелке, я делал прикидки по возможному потоку зерна из Рязанско-Муромских земель. Не сколько "продадут", а сколько "могут продать".

Численность хлебопашцев Окского бассейна считал в 30 тыс. хозяйств. Именно "бассейна" — левобережье Оки с Коломной ушло к Суздалю, Муромское и Рязанское княжества слились, голядь выбили с Поротвы. Полит.география изменилась, а экономическая — нет. "Русь — от русла". Реки — зоны расселения основной части населения и транспортные магистрали.

Предположил, что средний крестьянин без надрыва сможет продать 3 пуда. Либо сразу — год урожайный, рыбка хорошо ловится... Либо чуть увеличивая (на 3-5%) запашку под гарантированный сбыт.

Получалось: могу купить 90 тыс. пудов. Смогу кормить 13 тыс.человек. Без своего хлеба!

В том момент... вопли "Ура!" в моей душе. А деньги, орг.вопросы, хранение... порешаю.

В реале всё оказалось разнообразнее. Полсотни боярских вотчин продают 70 тыс.пуд. А остальное "вольное хлебопашество", 25 тыс.хозяйств — 30.

Да, они увеличили запашку. На 3-5%. И это всё. И так — на века.

* * *

" — Мое хозяйство середняцкое, — не смущаясь, уверенно начал Майданников.

— Сеял я в прошлом году пять десятин. Имею, как вам известно, пару быков, коня, корову, жену и троих детей. Рабочие руки — вот они, одни. С посева собрал: девяносто пудов пшеницы, восемнадцать жита и двадцать три овса. Самому надо шестьдесят пудов на прокорм семьи, на птицу надо пудов десять, овес коню остается. Что я могу продать государству? Тридцать восемь пудов. Клади кругом по рублю с гривенником, получится сорок один рубль чистого доходу. Ну, птицу продам, утей отвезу в станицу, выручу рублей пятнадцать.

— И, тоскуя глазами, повысил голос: — Можно мне на эти деньги обуться, одеться, гасу, серников [керосину, спичек], мыла купить? А коня на полный круг подковать деньги стоит? Чего же вы молчите? Можно мне так дальше жить? Да ить это хорошо, бедный ли, богатый урожай. А ну, хлоп — неурожай? Кто я тогда? Старец [нищий]! Какое ж вы, вашу матушку, имеете право меня от колхоза отговаривать, отпихивать? Неужели мне там хуже этого будет? Брешете!".

Здесь, за восемь веков "до", такое — "богачество невыразимое".

Воля! Над душой ни попа, ни боярина... Благодать! Юг, чернозём... Шестьдесят пудов на пятерых?! — Обожраться!

"Керосин", "спички" — а что это? Ковать коня на полный круг, пахать на быках... разве так бывает?

* * *

Хлебопашество на "Святой Руси" имеет свою историю развития. Умом мы это понимает, но в душе "опрокидываем" представления о 19 в. в далёкое прошлое. "Что было — то и... и прежде было". Анахронизмируем.

Чуть подробнее.

До эпохи раннего железа на территории лесной полосы Восточной Европы господствует ячмень. Потом его меньше: к 10 в. — 2/3 от пшеницы.

Вторая половина I тысячелетия: на первом месте пшеница (мягкая), втрое меньше — полба. Примерно столько же мелкоплодных бобов. Несколько меньше гороха.

Почему на Новгородчине, например, горох, идеально подходящий по почвам, климату, световому дню... к местным условиям, превосходящий по урожайности и пищевой полезности рожь и пшеницу, не стал главной культурой — не знаю. Презрительное отношение сохраняется и в фольке 20 в.:

"Мы и пляшем, и пердим -

Хлеб гороховый едим".

Овса — нет. Точнее: он являлся засорителем ячменя и пшеницы. Ещё меньше другого засорителя — ржи.

Рожь и овёс — исконно-посконные хлеба наших предков. Для тех же предков, но предканутее — сорняки.

В X в. происходит "ржаной скачок" — "сорняк" становится основной культурой. Очень быстро появляется везде: Киев, Смоленск, Новгород... Связано ли это со "становлением Древнерусской государственности" и "Крещением Руси" — не знаю.

После ржи второе и третье места делят ячмень и пшеница. Овёс — на четвёртом.

Такой "квартет" в русской истории — на века. Рожь всё более обгоняет остальных, просо выпадает из основного списка. При этом, в конкретных местах-временах вдруг возникают резкие отклонения. Например, в Смоленске XIII в., преобладает рожь, но во второй половине столетия — овёс. Для Батыя? "Овсянка, сэр"?

В Клецке в XI-XII вв. пшеницы 91,6% всего зерна. В Новогрудке XII в. пшеницы в 4 с лишним раза больше ржи.

Сходно южнее, в лиственно-лесной зоне серых лесных почв: пшеница, ячмень, преобладание ржи. Так же в Суздале XII в. В Старой Рязани в первой трети XIII в. просо, овёс, пшеница, горох и рожь. Последние — 95% общего количества.

К XV в. производство овса вырастет в 2.5 раза — выйдет на второе место. Одновременно всех продолжит теснить рожь. В XII в. сумма трех яровых культур в 1,5 раза больше ржи, к XV в. — рожь дает зерна больше, чем три культуры вместе взятые.

* * *

Николай вдруг что-то вспомнил, глянул остро на прасола:

— Ты, Софрон, пеньком-то не прикидывайся, сироткой плакаться — не к лицу. Ты расскажи-ка Воеводе про Скородума Муромского.

— Та-ак, господа ближники. А это что за история?

— Да не... ну чё ты? Как оно повернётся... Хто ж знает?

— Давай, Софрон, колись. В смысле: обскажи дело подробненько.

"Дело"... Сработала система. Плюс флуктуации человеческих личностей. Люди... они того — разные. Даже бояре.

Жил в Муроме боярский род, не из "первой руки", но и не из захудалых. Был в нём боярич, прозванный Скородумом за выдающуюся изобретательность во всяческих детских шалостях ещё с младенческих лет. Раз это дитё малое, ещё бесштанное, примотало косы няньки к лавке, где та спала, да заорало на ухо "Пожар!". Баба спросонок вынесла лавкой косяки в тереме и балясины на крыльце.

Будучи порот, обиделся на конюха, что его порол, и в первопрестольный праздник исхитрился нагадить тому в шапку, оставленную при входе в церковь. Да так, что тот одел и не заметил. Всю дорогу принюхивался, никак понять не мог откуда смердит. Увидел только когда уже в усадьбе перед господином кланялся.

Наказывали, но без толку. Поморщившись, почесав "расписанную" спину, он тут же начинал соображать новую каверзу. Вроде козы, которую затащил в кровать старшего брата, взамен ожидаемой тем дворовой девки.

"Ребёнок рос резов, но мил...".

Детские шалости становились всё взрослее. Родители уж и женить его собрались, в надежде, что семейная жизнь заставит оболтуса остепениться. Увы, Скородум был третьим сыном, доля в наследстве ему светила малая, а уж при таком норове... Выдавать дитя своё за эдакое "счастье", да ещё и нищее... никто из Муромских вятших не рвался.

Тут — Бряхимовский поход. Семейство боярское пошло воевать. Старшие братья сложили головы. Израненный, сразу постаревший отец решил спешно оженить последнего сына. Дабы "роду не было переводу". Сынок крутил носом, забавлялся-дурачился. Так, что свахи из терема бегом бежали, ругаясь нещадно.

Тем временем Живчик из Мурома перебрался в Рязань и потребовал к себе своих бояр. Скородум оказался в Пронске "городовым боярином". В городах (крепостях) он не понимал ничего, но кому-то нужно присматривать. Чтобы ров чистили, прясла да башни подновляли.

Муромские бояричи, после репрессий Живчика в Рязани, пользовались успехом у местных боярышень. Точнее: у их родителей и братьев. Сидеть в вотчинах, в опале никому неохота. А женишок, глядишь, и подскажет князю, поспособствует получить "хлебное место". Скородум выпендривался на местном "рынке невест" и продолжал шутить. Вскоре и здесь свахи стали его обходить.

"Ну у вас и шутки. Все взрослые и все глупые".

В Пронск поставили нового батюшку — выгнанного мною из Мурома Елизария. Грек был сперва полон злобы. Но поняв, что ни епископ, ни князь его защищать не будут, охолонул. Видя успехи мои в делах торговых (через Пронск идёт основная часть местной торговли со Степью) стал говорить уважительно. Не от отношений дружеских, как сложилось у меня с Ионой Муромским, а из опасения вновь попасть под каток большой и непонятной силы "Зверя Лютого".

Скородум, не смотря на свои вечные шалости, а, может, благодаря им — шутки над окружающими требуют наблюдательности — такое отношение заметил.

Доводилось ему и Николаем встречаться, и при разговорах с Софроном присутствовать. Пересекался с Алу, заметил особенное отношение половцев из орды старого Боняка к Всеволжским.

Ссоры между людьми русскими и половецкими — явление постоянное. Разделённые языками, верой, обычаями соседи всегда находят повод для свары. При том, что с обоих сторон есть и побратимы, и родственники. Калауз, например, выгнанный как-то Боголюбским, бежал к половцам, у самого Боголюбского кыпчаки служат, вместе с суздальскими, рязанскими и муромскими в походы ходят.

Одновременно весьма распространена "исконно-посконная" взаимная неприязнь. Русские не любят "поганых", степняки презирают "землеедов".

По счастью, оба владетеля — и Боняк, и Живчик — воевать не горели. Не кидались с саблями на всякий крик "наших бьют", пытались найти виноватых. Ежели свои — наказывали нещадно. Что вызывало ярую злобу в окружениях попавших под "воздаяние" удальцов. В духе: "Боняк — слил!", или: "Живчик — продался!".

Поток всяких непоняток быстро мелел. На той стороне сидел Алу, отсюда появлялся Николай, строя нашу торговую сеть. Они были хорошо знакомы по пребыванию годами в моей свите, они верили мне и, потому — друг другу. А им доверяли оба владетеля этих мест.

Ни Боняк, ни Живчик от меня не зависели. Но хан Боняк любил своего младшенького, а Живчик дружески относился ко мне и побаивался Боголюбского.

Так, на чисто человеческих, "душевных" отношениях построились отношения "межгосударственные".

Правители — люди. И действия их определяются суждениями человеческими. Вовсе не компьютерный "поиск экстремума гладкой функции симплекс-методом".

"Мирность границы" многое меняла. Чтобы уловить возникающие возможности нужно было думать. Чуть скорее остальных. Сидеть достаточно высоко. Обладать кое-какими ресурсами. Иметь склонность к авантюрам.

У Скородума были эти свойства.

В начале осени прошлого года, в очередной визит Софрона в Пронск, Скородум, оставшись в общем пиру на минуточку с ним с глазу на глаз, вдруг похвастал: