Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую доску, а крайней крепко пристукнул по ней и, услышав, как развалились наверху ветви, укрывая лаз, вошел в подземный ход.
Новый день только начинался, а несметные орды Батыги уже пошли на приступ крепости, заводя себя визгом и боевыми кличами, теперь ордынцы лезли со всех сторон, переплывая на конях Жиздру и другие реки, вошедшие в берега, с бурдюками при седлах, наполненных воздухом. Они подтащили к стенам камнеметные и стенобитные машины и заставили обслугу, узкоглазых выходцев из страны Нанкиясу, поставленных погонять русских пленных, крутиться при них от утренней зари до вечернего заката, разбивая ворота под проездными башнями крепости на противоположных ее сторонах и забрасывая градом камней истобы и терема с другими строениями внутри ее, не давая защитникам поднять головы. Тучи стрел и копий с горящей паклей превращали светлый день в темный вечер с обрывками пламени в дымном воздухе, несущимися в одном направлении, которые пронизывали каленые жала железных наконечников. Сотни веревочных лестниц впивались крюками в навершия стен, они обвисали под тяжестью ордынских воинов, лезущих по ним с алчно сощуренными глазами и сцепленными скулами, внизу метались взад-вперед не менее злобные всадники, пускающие стрелы во все живое и неживое, если оно двигалось. Кому-то из осаждающих удавалось взобраться наверх и завязать бой с защитниками на пряслах, стремясь продержаться до подхода подмоги. И тогда на маленьком участке стены разгоралась жестокая битва со сверканием клинков, звоном щитов, с визгами и криками, с отрубленными головами и другими частями тел, мелькающими в кровавом дожде, орошающем вековые стволы. Она продолжалась до тех пор, пока одна из сторон не уничтожала противников или не рвалась дальше за смертью, поджидающей ее уже на взбегах и на улицах городка в лице баб и отроков с луками в руках. Но чаще получалось так, что защитники рубили штурмующих на куски или накалывали на длинные копья с толстыми древками и длинными наконечниками, и сбрасывали кривляющиеся тела вниз, под копыта лошадей соплеменников, в пылу боя ненавидящих ни чужих наверху, ни своих под ногами, растаптывая еще живых недавних товарищей в кровавое месиво, укрывающее толстым слоем основание стен. С каждым днем слой подрастал, распространяя зловоние, от которого осажденным нечем было дышать, и которое не являлось препятствием для новых орд осаждающих, приходящих на смену нашедшим смерть.
Вятка вместе с сотней держал оборону на участке рядом с проездной башней с воротами, выходящими на посадскую сторону и на луг за Другуской. Он подправил меч у кузнеца Калемы, подточив с обеих сторон лезвия мелкозернистым камнем с красными прожилками, которым хорошо было выправлять серпы и засапожные ножи с рукоятками из корней вяза, и теперь мог рассечь любой ордынский доспех, если его ковали даже кузнецы, придумавшие булат. Он давно перестал гоняться за каждой лестницей, впивавшейся крюками в навершие, осознав, что ордынцы только и ждут, когда кто-то из ратников высунется из-за укрытия, чтобы поразить его стрелой либо дротиком, а дожидался за башней или за зубцами, пока она покроется гроздьями поганых, и срубал веревки удлиненной секирой с толстой жердиной вместо ручки. Это приспособление он смастерил после того, как едва не нахватал ордынских стрел при попытке обрубить лестницу мечом, скоро его пример взяли на вооружение многие ратники, что уменьшило потери в живой силе козлян. Вот и сейчас Вятка примостился за углом вежи, наблюдая как нехристи, оставив коней на одного из коноводов, прыгают с разбега на ступеньки лестницы и устремляются вверх, держа кривые сабли в зубах. Когда первый достиг основания башни и нацелился схватиться руками за края бойницы, чтобы проникнуть внутрь ее, сотник поднял секиру за конец жердины и, прикрывшись щитом, рубанул длинным лезвием по веревкам, оскалившись на моментально возникший визг поганых, полетевших вниз. Оттуда взметнулась туча стрел с черным оперением, намереваясь изрешетить его скошенными наконечниками, но сотник был уже недосягаем за рядом бревен, пригнанных друг к другу впритык. Как раз в это время к нему подскочил один из дружинников и скороговоркой зачастил:
— Вятка, тебя затребовал к себе воевода Радыня.
— А что там такого? — насторожился тот. — Мунгалы индо прорвались с напольной стороны?
— Хуже, Вятка, поганые порешили тысяцкого Бугриму.
— Вота еще новость незваная! Стрелой?
— Сулицей мунгальскою, ее успел метнуть нехристь, прятавшийся за спиной другого, проскользнувшего промеж княжеских отроков на прясло и завязавшего с ними бой.
— А куда подевались дружинники, что оставили отроков на стене одних? — насмурил сотник крутые брови. — Ужель за городнями отсиживались?
— Дружинников на том краю почти не осталось, разве что два десятка на сотню отроков, недорослей да баб с девками, — вестовой увернулся от дротика, влетевшего в бойницу и воткнувшегося в противоположную стену глухой башни, и договорил. — Сбирайся Вятка до Радыни, а я останусь заместо тебя.
Сотник шевельнул плечами, закрытыми кольчужкой, набранной из мелких колец, и протянул княжескому вою необычную свою секиру, успевшую окраситься кровью ордынцев:
— Тогда вот тебе оружье, с ним не надо лезть на рожон, оно достанет поганых даже из-за угла вежи.
— Видал я такую секиру, Калема наковал их не один десяток, — ухмыльнулся вестовой, прикидывая в руке боевой секач. — Беги, сотник, воевода сказал, чтобы ты прискакал в княжьи хоромы на одной ноге, там собрался совет.
— А Бугриму куда отнесли?
— В церковь Параскевы Пятницы, там его отпевают.
Вятка надвинул поглубже шлем и поспешил к взбегам, пока добежал до них и начал спускаться вниз, насчитал до двух десятков трупов ратников вперемешку с ордынцами, убирать которые стало некому. Бабы с девками носились взад-вперед с горшками расплавленной смолы, с пучками стрел, охапками сулиц и лукошками с большими камнями, за их подолами мотались как привязанные мальцы от десяти до тринадцати весей, прогибаясь под тяжестью тех же камней и древков копий. Старики старались подкатить поближе к взбегам бревна, защитники подхватывали их и сбрасывали на головы ордынцев, и дотянуть до полатей дубовые бадьи с кипятком, которые опрокидывались опять на поганых. А старухи на месте мазали дружинникам раны пахучими мазями, перевязывая их лоскутами льняного полотна, они помогали покалеченным покинуть поле боя. Все крутилось и вертелось, словно колесо со спицами, собранное из людей, из которого они периодически выпадали, пораженные вражескими стрелами или убитые камнями, пущенными из ордынских камнеметных машин, придуманных не мунгалами. Улицы города тонули в дымах от пожарищ, они были пустынны, будто горожан разогнал по щелям крупный град, только он был не ледяной и не круглый, а огненный и длинный, с острыми жалами на конце. Вятка пересек небольшую площадь перед детинцом, обнесенным забором, хоронясь за стенами истоб, и завернул в калитку рядом с воротами, направляясь к княжескому терему на другом конце подворья. Во рту скопилась горечь, нос забивала сажа, летавшая по воздуху ввиде крупных ошметьев, рядом впивались в землю стрелы с горящей паклей, пущенные нехристями наугад, они падали с неба отвесно, отчего представляли большую опасность, поэтому сотник не опускал правой руки со щитом, которым прикрывался. Пока бежал, навстречу попалось всего несколько вестовых из княжеских отроков, спешивших с донесениями в разные концы крепости. Юнцы ловко увертывались от камней и стрел, почти не загораживаясь деревянными щитами, обтянутыми бычьей толстой кожей, они были похожи на летних увилистых мальков в прибрежных водах Жиздры. Вятка доспешил до крыльца терема и привычно соскреб грязь с сапог о железную скобу, вкопанную возле ступеней, лаптей в городе после того, как зима отступила, никто не надевал, на них налипало столько грязи, что невозможно было оторвать ноги от земли. Он легко взбежал наверх и надавил на массивную входную дверь, в нос ударил запах жилого помещения с поварами, с мамками, няньками и малыми детьми, от которого сотник успел отвыкнуть за время обстояния с ордой. Он подумал о том, что давно не заглядывал в свою истобу на Большой Черниговской, обходясь сведениями от сестры, крутившейся тоже на стене, и успокоился тем, что с матерью было все в порядке, а младшего брата призвал в услужение малолетний князь Василий Титыч. Так он и мотался за ним в поезде, похваляясь княжьей лопотью и поглядывая с затаенной завистью при редких встречах на старшего брата, ему тоже хотелось защищать крепость от басурманов меткой стрелой и острым мечом. Вятка прошел коридором до входа в гридницу, отвечая на поклоны домочадцев, и потянул ручку двери на себя. На лавках сидели бояре и купцы, они будто никуда не уходили, хотя теперь облачились в доспехи, на поясах висели мечи и засапожные ножи в чехлах. Столы были сдвинуты, во главе восседала на стольце княгиня, рядом с ней примостился на высоком стуле малолетний князь, столешницы были чистые, без льняных скатертей и без намека на пиршество. Вятке хватило взгляда, чтобы увидеть в князе разительную перемену, лицо его поменяло молочно-розовую окраску на смугловатую, оно успело загореть на весеннем жарком солнце, черты стали резче и выразительнее, в глазах появился властный блеск, присущий избранным от народа. Но когда наследник козельского престола заметил сотника, то едва не превратился в обычного ребенка, дождавшегося прихода человека, к которому тянулся. Он вскинул голову и подался вперед, со значением оглядывая собрание.
— Вятка, проходи к столам, — громыхнул воевода басом, делая рукой приглашающий жест, но не предлагая сотнику места на лавке. Он сидел сразу за боярским рядом, по правую руку от него положил тяжелые кулаки на стол тысяцкий Латына. — Тебе донесли, что поганые порешили тысяцкого Бугриму?
— Донесли, — подтвердил тот, придвигаясь ближе к началу столов. — Я когда проходил днешним градом не зашел в церковь Параскевы Пятницы, где его отпевают, а поспешил сразу сюда.
— Уже отпели, вечером похороним всех убиенных на кладбище за Усмариной улицей, — Радыня оглянулся на княжью семью и снова повернулся к ратнику. — Что ты молвишь нам по этому случаю?
— Бугрима был смелым воем, и ему надо отдать ратные почести.
За столами одобрительно загудели, бояре, купцы и горожане неумело наложили на себя, под присмотром княгини, корявые двуперстия, поминая вместо имени Христа языческого бога Перуна и всех его помощников. Кто-то из купцов пояснил:
— Как только закончится дневная ордынская круговерть и нехристи уйдут от стен Козельска на ночевку, мы помянем тысяцкого по нашему обычаю, прежде чем опустить его в землю.
— Так и будет, — поддержал его Латына.
— Так было всегда, — подтвердили собравшиеся
Княгиня Марья Дмитриевна опустила руки на подлокотники стольца и посмотрела на Вятку испытующим взглядом, в котором чувствовалось уважение:
— Ратник Вятка, мы ведаем о твоих подвигах, ты сам недавно перешагнул порог парубков, а уже стал сотником, — она помолчала, дожидаясь, пока подданные усвоят сказанное ею, затем продолжила. — Мы пожелали узнать твое мнение смелого воя, стоявшего на защите города от мунгалов плечом к плечу и с воеводой Радыней, и с тысяцким Латыной, и с тысяцким Бугримой.
— Это так, матушка Марья Даниловна, — наклонил голову сотник. — Дело у нас общее, потому мы держались все вместе.
— Кого бы ты предложил назначить на место убиенного Бургимы, оставлять без главы его дружинников и участок стены от одной проездной башни до другой по правую сторону крепости никак нельзя.
Вятка вскинул было брови, смутившись и за высокую оценку ратного своего труда, данную княгиней, и за оказанное доверие, он обернулся на воеводу и на тысяцкого Латыну, подбодривших его одобрительными кивками. Такое же расположение было написано на лицах бояр во главе с Мечником, на лицах остальных горожан, но больше всех ждал его ответа князь Василий Титыч, сцепивший руки перед подбородком. Вятка переступил с ноги на ногу, нащупал рукоять меча, словно хотел добрать от него уверенности, затем расправил плечи:
— Пресветлая княгиня, в козельской рати добрых дружинников без счета, взять Темрюка, Прокуду, того же Якуну, который из сбегов, а тем паче Курдюма со Звягой. Они пока десятские, но их можно назначать сотниками, а с того звания возвышать кого-то одного до тысяцкого,— он обвел собравшихся убедительным взглядом. — Вои проверенные, я много раз ходил с ними на охоту в мунгальское самое логово, и всегда опирался на них как на себя. Такое мое слово.
Сотник заметил, как заулыбались после его слов граждане города, как потянулись они ладонями к лопатистым бородам и густым усам, перекидываясь друг с другом короткими усмешками. Этой всезнающей улыбки не удержал и малолетний князь, у которого не было пока ни бороды, ни усов, но который последовал примеру остальных. Лишь Марья Дмитриевна сдержала чувства, она со значением посмотрела сначала на боярина Мечника, потом на воеводу Радыню. Последний завел за плечо конец бармицы, прикрепленной к мисюрке, и повернулся к говорившему:
— Про отвагу воев, которых ты назвал, у нас знают от мала до велика, но вот какое дело, — Радыня выдержал паузу и развел руками. — Эти ратники как один пожелали, чтобы место тысяцкого занял ты.
Вятка поджал губы и приподнял плечи, ему стало неудобно от того, что он похвалил тех, которые ратовали за него, но больше на высокий пост никого назвать не мог, потому что хорошо знал только верных друзей. Отступив на шаг, он положил руку на грудь:
— Я сказал так, как думаю, у меня есть два друга, с которыми я вырос на одной улице, это Бранок и Охрим, они тоже могли бы стать воеводами ратей, но если бы я их назвал, вы подумали бы, что я восхваляю своих друзей. А те ратники только мои боевые товарищи, — Вятка опустил руку и взялся за яблоко меча. — Больше ничего сказать не могу, все дружинники познали ратное искусство не только на подворье воеводы, а в сшибках с мунгалами.
Молчание в гриднице длилось так долго, что сотнику показалось, он высказался путанно, а главное, с умыслом, не выделив из названных им воев ни одного достойного на пост тысяцкого. Собравшимся должно быть почудилось, что это место он приберег для себя, поэтому он снова подошел к краю стола и четко произнес:
— Но если дело дошло до высокого назначения, первым номером у меня стал бы дружинник Темрюк, есть у него и волчиная хватка, и неспешные рассуждения в особо опасные моменты. Я видал его на ловитве, когда мы порешили за одну ночь почитай шесть сотен нехристей, я стоял с ним рядом на стене, а потом был в одном поезде во время похода в Серёнск.
— И это нам ведомо, — как бы отмахнулся тысяцкий Латына под те же общие усмешки. — Вот и Темрюк, матерый вой, бил себя кулаком в грудь перед Радыней, пестуном нашего князя, доказывая обратное и в твою пользу.
