Найдя меня в сети, тетушка сразу же стала звать обратно, на север. Она предлагала помощь в организации концертов, ибо "выбилась в люди" и "имеет связи". Я старался отказывать мягко, потому как не хотел возвращаться и никому из группы об этих возможностях не говорил.
И вот, когда мы прибыли в Тасарос-Фесс, я все же поддался тому печальному сентиментальному зуду, что возникает внутри, когда есть возможность зрелым взглядом посмотреть на места, где бывал в детстве. Так, мы проехали мимо здания приюта, что напротив центральной церкви Потерянного, и мимо загороженного щитами домика на окраине, где я жил, кажется, какое-то время еще до приюта. Я попросил Тиху притормозить и вышел посмотреть, что стало со зданием.
Щиты закрывали от горожан разруху и запустение. В обшарпанном старом доме явно никто не жил, окна были забиты изнутри. Сверху эту живописно-аварийную конструкцию замело снегом, еще пуще усугубляя эффект заброшенности. М-да, природа взяла свое...
Я постоял, посмотрел и вернулся в машину. Через пару кварталов мы заметили крайне засаленного вида закусочную, но ребята почему-то решили, что заведение — то, что надо. Кроме дешевого фастфуда и горячего чая в кафе обнаружился выход в сеть.
Мне пришло письмо от тетушки Сесиль, в котором она говорила, что видела меня в Тасарос-Фессе буквально вот сейчас, — я ли это?.. Какое-то время я сомневался, стоит ли впутывать ее в нашу историю, тем более что до Цинары остается последний рывок... Но мне и самому хотелось хотя бы на ночь какого-нибудь человеческого жилья, чистой воды и постели.
И я ответил Сесиль, мол, да, это я, самый что ни на есть.
Она приехала за нами в течение двадцати минут.
Возраст не пощадил когда-то черных волос, выбелив их в стальную серую седину. Перед нами, кое-как наряженными в разномастные зимние куртки с чужого плеча, предстала женщина, одетая, казалось, не по погоде легко, но весьма элегантно: светлые кремовые тона, тонкая шерсть, замшевые палевые перчатки. Тетушка вела себя сдержанно и прилично, но глаза ее лучились. Пожалуй, сейчас, наедине с самим собой, находясь уже в собственной комнате в гостевом доме, принадлежащем семье Сесиль, я думаю и понимаю, что огонь в глазах тетушки был немного странный, мне незнакомый. Что-то такое сквозило в ее сдержанной радости... Чего-то она хотела от меня сверх простого общения. Нет, это не вожделение юной поклонницы — безраздельное и слепое, но это и не чистые родственные чувства — я ей не сын; это и не дружеское тепло — наше общение можно назвать скорее формальным. Что же таил ее взгляд все это время, пока она расспрашивала меня о жизни, делах, о цели визита, о том, почему я переменил свое мнение и таки приехал в Тасарос-Фесс? Надолго ли? Не желаю ли я остаться? Не откажусь ли я повидаться с ее сыновьями?
Я ничего ей не говорил об истинной нашей цели, благодарил, кивал и улыбался. Именно тогда краем глаза я увидел в окне, как Тиха заводит Николу во двор. Я было дернулся, но осекся. Тетушка Сесиль как раз наливала чай — пятую кружку за вечер. На седьмой она, наконец, сжалилась и оставила меня наедине с самим собой и мыслями о предстоящей нам завтра финальной стадии поиска Лок.
Когда Сесиль ушла, не более чем через полчаса в незапертую дверь просочилась Берса, разодетая зачем-то в черную меховую шубу. Пока я пытался сформулировать вопрос касательно шубы, Кей ее распахнула и предстала в исшитом пайетками черном платье в пол, с узким вырезом, оголяющим середину грудины... примерно этак до пупа.
— Это еще что за номер? — поперхнулся я.
— Это подарки твоей родственницы, — сообщила Кей, делая большие глаза. — Она решила, что я — твоя нареченная, и мне не пристало... ну, ты понимаешь. Странная у тебя тетка какая-то.
— Не то слово, — я закрыл лицо рукой.
— А шуба-то из козы!
— Но... зачем ты приняла эти подарки? И почему ты? Почему не Ирвис, например?
— Или не Керри?
— Ну Керри-то как бы ясно почему, он же мальчик...
— А вот не факт.
— Тетка совсем спятила, — пробормотал я, качая головой. Встряхнулся, положил дневник на столик, поднял взгляд на Кей. — Так, слушай. Не морочь мне этим мозги. Иди лучше спи. Или... Зачем пришла?.. Подарки показала — молодец. Лучше их поскорее верни — я б на твоем месте не оставлял, — Кей поджала губы, но я все равно продолжил: — Это она тебя задабривает, не понятно, что ли? Сесиль странная, я согласен, а значит, стоит держать ухо востро. Но осталось потерпеть до завтра. На рассвете...
— Так я вот зачем. Где Тихомир? Что-то долго они за продуктами ходят. Может, стоит пойти их поискать?..
Я вздохнул и откинулся на спинку кресла.
— Нет нужды.
— Почему?
— Я видел его в окно. Они возвращались уже, с Никс. Закинули сумки в машину и обратно пошли. С одной стороны, он поступает как законченный эгоист, с другой — я полностью его понимаю. С третьей... А с третьей... скажи мне, Берса, так можем ли мы рассчитывать на более обширную поддержку со стороны ваших в случае чего?
Я выделили слово "ваших" интонационно. Берса, нахмурившись, уселась в кресло напротив, где до нее сидела Сесиль.
— Не думаю, — произнесла Кей. — Во-первых, бюрократия. Пока мы будем ждать поддержки, нас могут уже того. Ну, ты понял. Во-вторых, конечно, все занятно, но не более прочего. Сейчас, говорю ж, не спокойно. И много чего еще происходит в мире такого, за чем следует наблюдать.
— То есть у нас тут вроде как не что-то из ряда вон?
— Считай мое пребывание здесь моей собственной инициативой.
— Одобренной руководством.
Берса ничего не ответила. Перевела взгляд на бутылку на круглом деревянном столике.
— Вино?
— Вино, — я не стал отрицать очевидное.
— Решил презреть безопасный способ терморегуляции?
— Иначе я попросту не усну. Да и где тут я аудиторию для срочного выступления разыщу?
— Или женщину.
Замолчали.
Шестиугольные пайетки в свете высокого торшера переливались, словно рыбьи чешуйки. Мне хотелось, чтобы Берса ушла. Мне не хотелось предлагать ей вина или вестись на ее провокации, вступать в спор или как-то еще реагировать.
Что ей надо от меня?.. Зачем?..
Женщина — вот она, прямо передо мной. Ситуация кажется странной, хотя все, вроде бы, просто. Она не предлагает своей "помощи". Я никогда не думал о ней как о девушке. О ней сложно так думать, может быть, даже боязно. Наши отношения никогда не были близкими. Они и дружественными-то никогда не были, хотя, не спорю, как личность она меня интересовала — вызывала некое сдержанное любопытство, антропологическое или даже скорее естествоведческое.
В сущности, я ничего о ней не знаю.
Разве что... Единственное, что мне известно наверняка — то, что мы разные настолько, насколько отличается холодное от твердого. Сейчас она вроде как помогает мне, нам, общему делу — но я не понимаю, до какой степени ей можно доверять. И что хочет она от меня сейчас? Почему бы ей не встать и не уйти, и не оставить меня наедине с моим вином и печалью?..
— Вполне возможно, что завтра кто-то из нас умрет, — произнесла Кей, нарушив тишину.
Я поднял на нее взгляд.
Она сказала вслух то, о чем я не позволял себе думать.
— Я не собираюсь умирать завтра.
Кей вздернула брови:
— А кто тебя будет спрашивать?.. Пятьдесят на пятьдесят. Может, все пойдет криво, может, без сучка и задоринки. Может, Сорос под завязку забит злыднями, желающими нам скорой смерти, или теми мутировавшими животными. Может...
— Кей, хватит. Все эти "возможно" я и без тебя триста раз обдумал. У тебя есть какая-нибудь достоверная информация? От твоих?
Она покачала головой.
— Посылать Бродяжку одного на разведку — тоже не вариант, — продолжил я. — Он, конечно, в случае чего уйдет, но может потеряться так же, как в тот раз с машиной. И потом ищи его. А со связью мы так и не разобрались... И напрягать этим вопросом Сесиль я не хочу.
— И все-таки, откуда же у него этот странный талант? — спросила Кей, имея в виду Тихомира. — Он негильдейский, это я знаю. Но большего раскопать не получилось. Парень — загадка.
— Без понятия, — ответил я честно. — Кстати, если тебе интересно и источники молчат, спроси у него сама.
— Раз он тебе не рассказал, то мне точно ничего не расскажет, — Кей потерла шею спереди, где узкий тканевый ошейник застегивался на пуговичку.
Уныло подперев голову рукой, я заметил:
— Раз застежка тут, то вырез, скорее всего, должен был быть на спине. Вот тебе и давит.
Кей встрепенулась, будто что-то вспомнила.
— Смотри, — она продемонстрировала мне ногти на правой руке, как что-то неимоверно важное, — форма держится! Может, зря ты в рок-звезды пошел? Может, лучше было в маникюрщики-парикмахеры?
— Тебе меня не поддеть, даже и не пробуй, — безразлично ответил я. — Петь диафрагмой и прочими легкими — то же ремесло, что и любое другое. Те же часы работы, еще и на ногах. То есть я, в общем-то, вполне уважаю любой труд и сравнение с парикмахером меня никак не заденет. Уж в чем-чем, а в профессиональных вопросах у меня с головой все нормально.
— В таком случае, настала пора мне раскрыть истинную цель визита, — слегка торжественным тоном произнесла Кей.
Она запустила руки в карманы шубы и достала оттуда... расческу-щетку и пучок черных шпилек.
Я, мягко говоря, опешил.
— Кей, ты серьезно?
У нее ни одна бровь не дернулась.
— Как никогда. Давай обойдемся без философии о вянущих цветах и опадающих лепестках. Сделай мне красиво, практично и чтобы в глаза не лезло.
— Ты сумасшедшая.
— Я отчаянная.
— Ты не могла Ирвис попросить?
— Она уже спит.
— Но ты же... ты же пацанка.
Беззубый какой аргумент! Кей смотрит серьезно и просто, по лицу ничего не прочитать, протягивает мне расческу, и руки ее не дрожат, уверенные и твердые, словно ничего странного не происходит.
— Я без пола и возраста, я сейчас и здесь. И я меняюсь, здесь и сейчас. Возможно, завтра будет поздно. Так почему бы и да?
— Значит, вместо цветов будем про идентичность.
— Не будем. Человека, Рейнхард, определяет его желание в первую очередь. И вот прямо сейчас я хочу что-нибудь изменить.
О чем она? Что "что-нибудь"? Мне стало не по себе. Догадки где-то на задворках сознания зароились светящимися искрами, и беспокойство обострилось втройне. Это все только ли о прическе? Или я накручиваю себя? Ладно, спокойно. Не стоит раньше времени делать неверных выводов.
— Но с чего ты взяла, что у меня получится? — спросил я осторожно.
— Ты обладаешь критическим, аналитическим типом мышления и кое-что понимаешь в визуальной эстетике, — стала отвечать Кей рассудительно. — Даже если ты чего-то не знаешь или не умеешь — ты сможешь построить в голове простейшую схему и выдать удобоваримый результат — а большего и не надо. Кстати, какая степень близости необходима для облегчения твоих температурных проблем?
А, вот оно что. Она хочет помочь. Так криво. Хочет обеспечить мне "контакт" с "женщиной", чтобы ослабить озноб. Но прямо сказать не может и предложить — тоже. Такие вот отношения. Отношения, которых нет.
И в голову ей не приходит, что, если бы я хотел избавиться от холода этим способом, я бы уж как-нибудь разыскал себе утешение на вечер.
Что ж.
Может быть, я не прав.
— Вставай. Подвинем кресло к зеркалу, — сказал я, принимая из рук Кей расческу и шпильки. — Если тебе настолько себя не жалко, я готов экспериментировать. Сумасшедшая.
Зеркало располагалось меж двух окон, занавешенных тяжелыми бордовыми шторами. В черных безднах за стеклами медленно падал снег. Кей сидела, прямая, словно струна, сжав костлявыми пальцами подлокотники.
— Главное, чтобы в глаза ничего не лезло, — повторила она. — Я хочу, чтобы до завтра продержалось, и мне было бы удобно, если что.
Я прикоснулся к ее непослушным каштановым волосам, разделяя их на пряди. Пальцы двигались будто бы сами, и казалось, что мы совершаем какой-то неназванный ритуал.
Какое невинное прикосновение. И в то же время кажется, будто бы я узнаю ее как человека лучше. Словно несколько сотен барьеров, которые иначе пришлось бы преодолевать в словесных баталиях, рухнули враз.
А еще, едва начав, я учуял знакомый аромат, тонкий, почти неразличимый.
— Кофе с медом? — спросил я.
— Что?
— Кажется, ты им пахнешь.
— А-а... Это шампунь для поврежденных волос, — Кей криво улыбнулась своему отражению.
— Тебе нужен для нормальных, балда, — я начал выплетать первую из запланированных косиц. — Вот и открыт секрет твоей растрепанной головы.
— Ты продолжай, продолжай, — она поерзала и снова выпрямилась.
Я вздохнул и продолжил. Итак, нам нужно что-то на основе косы. Рваную челку можно собрать в колос вокруг лба, остальные волосы — в три косы, свести все вместе и уже потом закрепить на затылке шпильками, пускай они и кажутся мне ненадежными.
Я стал осуществлять задумку. Не все получалось сразу — волосы у нее были сами по себе гораздо толще моих, а оттого непослушней. Они все время путались и цеплялись за пальцы. Их приходилось заново расчесывать, но Кей не выказывала и намека на то, что ей больно — мне кажется, она просто терпела, ведь вызвалась на экзекуцию сама.
Когда работа была проделана наполовину, Кей снова спросила:
— Так этого хватит, чтобы тебе стало тепло?
Вот же упрямая.
И я, выходит, оказался прав в оценке ее мотивов.
Придется теперь отвечать.
— Нет.
— А что нужно?
— Кей, — я остановился. — А ты не понимаешь?
— Я предпочитаю не строить догадок, но спросить напрямую.
— Ага, как же. Но, даже если... предположить саму возможность достаточного контакта — этого будет недостаточно по итогу. Никакой близостью это не перебить — мне все равно холодно. Все мои проверенные способы на самом деле не дают абсолютного результата. Я уже очень устал от полумер. Я должен разобраться с причиной, хотя бы найти ее и понять, иначе...
— Что иначе?
— Мне кажется, однажды все это сведет меня с ума.
— Твоя персональная армия не допустит этого, — серьезно сказала Кей. — Твой последний способ согреться, как я понимаю, наиболее эффективен. Ты и сам знаешь, сколько девчонок хочет прильнуть к тебе и... как бы так сказать... делиться самым заветным. Они считают твое внимание знаком судьбы, и пока у тебя есть молодость и они — да, ты на игле, но ты жив и в здравом рассудке.
— Ты издеваешься, да?..
— Нет, я констатирую факт. Многие отдали бы все, лишь бы оказаться сейчас на моем месте и быть к тебе настолько близко. Ну... все вот это. Ощущать твои прикосновения, трепетать перед неизведанным будущим, которое всенепременно будет трагическим, но красивым, прочие эпитеты придумай сам.
Она говорила все это бесстрастно и просто, глядя мне в глаза через отражение в зеркале. И ее слова в самом деле меняли все.
Я опустил руки, покачал головой:
— Но здесь сейчас ты, и ты — не такая.
Она широко улыбнулась:
— Вот это номер, да?
— Ты никогда не смотрела на меня так, как смотрят они.
