Третий шаг. Книга 4. Каждый выбирает

— Да-да, — поддержала ее Юлианна, — Полло, растолкуй им, как в здоровом обществе принято относиться к художественным произведениям.

— И к порнографическим тоже, — подковырнула Варвара.

— Дорогуша моя, ты хоть знаешь, что это за зверюга такая — порнография? И откуда только ты набралась таких страшных слов! — съязвил Аполлон.

— Я не твоя. И не дорогуша! Отвечай по существу, извращенец.

— Хорошо, отвечу. Сразу скажу, что эти рисунки не предназначались для публикации. Я делал их только для себя. Это первое. Второе: а что, собственно, в них плохого? По-моему, очень даже здорово нарисовано. Так же скажет вам любой человек, мало-мальски разбирающийся в живописи. Может, я как-нибудь изуродовал Зою? Нет, я изобразил ее даже лучше, чем она в жизни. Может, я допустил какую-нибудь двусмысленность, намекнул на что-то неприличное? Дал повод думать о каких-либо ее пороках? Смею заверить: нет. Не понимаю, почему и откуда ко мне какие-то претензии.

— Не кроши батон! — встрепенулась Варвара. — Что же это у тебя получается? Выхожу я утром из дома, а тут плакат висит, на котором я изображена в самом что ни на есть голом виде. Рядом люди проходят, в меня пальцами тычут. Сравнивают, где я лучше — там или живьем. И ты предлагаешь мне чем-то любоваться? Да я под землю от стыда провалюсь!

— Зачем проваливаться-то? Стесняешься своего тела? Полагаешь его некрасивым? Ну, это дело вкуса. Некоторым, конечно, нравятся женщины поупитаннее... — так как Варвара соскочила с кресла, готовая, видимо, вцепиться в него, Аполлон взял другой галс: — Все дело в воспитании. Ты не такая, как все. А большинство девушек мечтает попасть на обложки журналов. В любом виде. Лишь бы их увидели. Оценили их красоту. Рвутся в актрисы. В дикторы. В манекенщицы. В стюардессы, во все рекламные агентства. Да куда угодно, хоть к черту на рога, лишь бы быть на виду. Лишь бы их портреты выходили миллионными тиражами. Это в природе всех женщин, причем в любом их возрасте. То есть это вполне естественное явление. Никакого извращения здесь нет.

— Но если я не такая, значит найдутся и другие не такие, — возразила Варвара, едва сдержавшись от перехода к активным действиям, и закончила излюбленной Лоркасовской фразой: — У тебя хромает логика.

— Тебе виднее, — послушно согласился Аполлон, по-прежнему с опаской поглядывая на нее, — я простой художник. Это вы по-настоящему образованные люди. Я не посещал ваших университетов. С превеликим трудом осилил несколько лекций, любезно присланных мне Лоркасом.

— Конечно мне виднее! Если следовать ходу твоих мыслей, то можно оправдать любого насильника: он, дескать, действовал из лучших побуждений. Хотел доставить жертве изысканное удовольствие, так?

— Ну, физическое насилие — это совсем другое дело...

— Какое это — другое? В чем по существу оно другое?

— Мне как-то неудобно объяснять...

— Да ты просто не можешь! Кроме того, есть такие юридические понятия, как растление, принуждение... Мне продолжать?

— Какая эрудиция! Ты, наверное, большая дока в юриспруденции?

— Дока — не дока, но за свои слова отвечаю! — сказала Варвара, покосившись на Олмира.

Опять воцарилась тишина.

— Может, в чем-то, совсем-совсем малом Полло все же прав, и его не следует сильно ругать за неуклюжую попытку самовыражения? — робко выдала заготовленную фразу Юлианна. — Мне, например, тоже кажется, что ничего страшного в его рисунках нет.

— У мужчин они могут вызывать желание, — вставил реплику Ван.

— Так это хорошо! Женщина должна быть довольна, что желанна. Если б он меня так нарисовал — в голосе Юлианны мелькнула нотка обиды, — то, наверное, я была бы только рада.

Лукавила она: вот если бы Аполлон нарисовал ее очень красиво, так, чтобы она привлекала взоры и мысли всех мужчин, но была одета — то, конечно, это было бы здорово. А раздетой... нет, не надо. В женщине всегда должна оставаться загадка. Да и... стыдно почему-то. И почему он рисует Зойку, а не ее, свою нареченную супругу?! Обидно.

— А я не хочу быть желанной непонятно кому! Я должна обладать правом выбора и быть желанной тому, кто мне нравится, — сказала Варвара, бросая испытывающие взгляды в сторону Вана. — Я не хочу походить на какую-то там проститутку, доступную всем и каждому! По-моему, все девушки желают именно этого же.

— Ты еще про порнографию что-нибудь вверни, — по-доброму посоветовал Аполлон.

— И вверну! Подожди еще. А ты что молчишь? — обратилась Варвара к Вану. Тот, глубоко погруженный в себя, вздрогнул от неожиданности.

За свою короткую жизнь Ван попадал во множество передряг. Рвал и ломал у себя все, что только можно — руки, ноги, шею, ключицу, нос, несколько раз получал трещины ребер. Постоянно ходил в синяках и порезах. Но самую болезненную травму — душевную — он получил вчера.

Появившись полным радужных надежд перед Милой, он испытал шок. Полностью обнаженная, она веселилась в обществе мужчин и женщин, так же не утруждающих себя обилием одежды. Его робкие просьбы набросить что-нибудь на себя вызвали насмешки. А потом она заставила его поддерживать костер, пока... В общем, все, с чем он столкнулся, было ужасно. Вернувшись в Мифополь, он всеми силами старался забыть пережитое. А в результате постоянно думал о нем.

Проделав странный пируэт, мысли его бились, как муха в банке, около одного: ну кто тянул его за язык, зачем он наболтал Георгию невесть что про островитян! Старая проверенная примета — меньше говори о своей жизни и планах на будущее, если сомневаешься в их исполнении. Удачу легко вспугнуть неосторожным словом. Невероятные, но произнесенные вслух опасения и страхи начинают реализовываться. Даже мимолетная мысль может материализоваться, и не надо без особой нужды будить чудовищ. Он нарушил это простое правило, и безобидное желание приукрасить действительность, придать словам больше убедительности обернулось кошмаром наяву.

— А что я? Я ничего, — с хрипотцой в голосе ответил Ван.

— Говори, что думаешь о поступке Аполлона. Тебя спрашивают.

— Что тут думать-то? Пусть лошадь думает — у нее голова большая. Он поступил плохо.

— И ежу понятно, что плохо. Ты расскажи, в чем плохо и почему. Чтобы ему стало понятно. Ему и еще некоторым особам, — Варвара пристально посмотрела на Юлианну.

— Да что тут говорить? Каждый человек является хозяином самого себя — мыслей, внешнего облика и прочего. Поэтому с этической точки зрения поступок Аполлона сродни воровству. Он украл у Зои ее образ. Мало того, при этом он решил прославиться и опубликовал свои художества.

— И не думал прославляться, — возразил Аполлон.

— Никто не знает, о чем ты думал, и умеешь ли ты вообще думать! — осадила его Варвара. — Продолжай, Ван. Ты хорошо начал.

Приободренный Ван немного воспрял духом и отвлекся от тяжелых воспоминаний.

— Вспомните Золотое правило этики, которое Лоркас неоднократно нам втолковывал: веди себя так, как хотел бы, чтобы поступали по отношению к тебе. Если кому-то последствия твоего поступка неприятны, значит ты поступил плохо. А кому понравится выставляться всем напоказ голышом? Только людям с нездоровой психикой.

— Правильно! — прокомментировала Варвара. — Я давно знала, что Аполлон грязный извращенец. Его и Юлианну лечить надо. Принудительно.

— Меня-то зачем лечить? — удивилась Юлианна, испугавшись неожиданному обороту мыслей подруги. Наверное, уже бывшей подруги. — Я никого не рисовала.

— Ты все время о сексе думаешь.

— Нет, не думаю!

— Ну, только о своей красоте печешься. Ведешь разгульный образ жизни. Вместо того, чтобы учиться, закатываешь один бал за другим. Вон, несколько дней назад приехала к нам на пять минут, а все время с поклонниками по телефону проговорила.

Про дошедшие до нее слухи о том, что Юлианна пыталась совратить Олмира, Варвара дипломатично промолчала. Хотя очень хотелось сказать.

— Неправда! — покраснела Юлианна. — Не было такого! А живу я так, как хочу. И ты мне не указ! Я почти что герцогиня, а ты кто? Ты никто! Так что примолкни, дорогуша.

— Я не дорогуша! — изошла негодованием Варвара.

— Перестаньте, — попытался в зародыше утихомирить страсти Ван. Юлианна наступила Варваре на больную мозоль, и он знал, что основная тяжесть последствий этого рано или поздно должна будет упасть на него. — Все, что до этого я сказал, имеет почти нулевое значение. Это была всего лишь преамбула, несущественное вступление.

— Ничего себе! А что же главное?

— Главное заключается в том, что к нам не применимы общечеловеческие правила. Мы не простые люди. Ольк предложил сейчас просто поговорить по душам. Но это неправильно. Все, здесь собравшиеся, не обычные люди. Мы политические фигуры.

— Ну и что? — потребовала продолжения Варвара. Ей самой сразу стало все ясно, но она хотела, чтобы очевидные истины прозвучали из других уст.

— А то, что не дело, если будущую королеву будут представлять не в том виде, что положено. Представьте себе: идет трансляция какой-нибудь официальной церемонии, а у зрителей перед телевизором понаклеены цветные репродукции с королевой в чем мать родила. Дальше, как говорится, ехать некуда. Что делать? Никакие задушевные беседы здесь не помогут. Только грубая сила. Слава богу, есть у нас закон о чести и достоинстве. Надо только применить его, и все. Пусть Аполлон будет официально наказан. На полную катушку.

— Он стал главой Большого Дома, — напомнила Варвара, — и чтобы судить его, требуется разрешение Коронного Совета. В истории нет ни одного прецедента осуждения герцога.

— Я не намерен прятаться от ответственности за титулом, — твердо сказал Аполлон. — К сожалению, сейчас внутриполитическая обстановка в моем герцогстве такова, что я не могу сложить с себя верховенство в роду. Но выход есть — дуэль. Год назад мы с Олмиром уже выясняли отношения между собой. Тогда я проиграл. Сейчас можно повторить попытку. Довести наше неприятие друг другом до логического конца. Я предлагаю скрестить шпаги.

— Новая дуэль невозможна.

— Почему? Потому что ты — король, а я всего лишь герцог?

— Нет, не поэтому, — сказал Олмир, вставая. Подойдя к Аполлону, собравшемуся как для прыжка, предложил: — Попробуй-ка встать.

Аполлон побагровел от напряжения, но не двинул ни рукой, ни ногой.

— Что за шуточки!

Варвара повела носом.

— Либо ты немедленно прекращаешь свои глупые шутки, либо я ухожу! — выкрикнул Аполлон.

— А я почувствовала твой посыл, — поведала Олмиру Варвара. — Здорово ты его припечатал!

— Молодец, что почувствовала. Тебе скоро понадобятся умения, привитые нам Диким Магом, — сказал Олмир, отворачиваясь от Аполлона. Тот взвился вверх, отряхнулся и опять сел.

— Я продемонстрировал чуточку своих умений для того, чтобы ты понял: мы не равны, и настоящей дуэли между нами быть не может, — сказал Олмир. — Я обездвижил тебя сознательно. Но не могу гарантировать, что в момент реальной опасности я не сделаю этого чисто инстинктивно, спонтанно. Так что отбрось все мысли о справедливом поединке.

— Мы либо разговариваем на равных, либо я немедленно ухожу, и впредь мы будем обмениваться только дипломатическими нотами. Подопытной лягушкой тебе я не буду! Не на того напал.

— Успокойся, никто тебя не укусит. Прав Седой: разговора по душам, на равных, у нас не получится. Ответь мне на такой вопрос. Ты говоришь, что рисунки не предназначались для публикации. Но они появились в общей сети. Как это произошло?

Аполлон задумался, в тысячный, наверное, раз реконструируя события.

После возвращения из родиниловской обители у него странно скакали мысли, ни на чем нельзя было сосредоточиться. А тут справиться о его здоровье пришел сам герцог Кунтуэский, будущий свекор. Принялся восторженно хвалить его таланты, попросил показать последние работы. Аполлон отсортировал из подборки, хранящейся на компьютере, те рисунки, которые не предназначались для чужих глаз, отправил их в... он зримо представлял себе: вот на экране виртуальная кнопочка отсылки выделенного в буфер, а рядом с ней — направления в общую информационную сеть. Неужели он тогда промахнулся?

— Не знаю, — честно признался Аполлон, — наверное, по моей оплошности.

Нет! Олмир, впившись в него взглядом, внутренним зрением четко разглядел: это герцог Кунтуэский небрежно щелкает по злополучной кнопке, отправляя Аполлоновы рисунки куда не следует.

Варвара опять повела носом, вновь ощутив виерный посыл.

Олмир не стал переубеждать Аполлона — чувствовать себя виноватым ему будет полезно — и задал следующий вопрос:

— Пусть будет оплошность. А другие ты оставил на потом? До следующей оплошности?

— Нет. Я их надежно заархивировал.

— Что-то я не поняла, — ухватилась за чувствительное место Варвара. — У тебя еще есть подобные рисунки?

Аполлон промолчал, опустив голову.

— Есть, — ответил за него Олмир. — Он больше никого и ничего не умеет рисовать.

— Неправда!

Варвара от всей души рассмеялась.

— А меня, свою нареченную супругу, он никогда так не рисовал, — пожаловалась Юлианна. От жгучей обиды у нее выступили слезы.

— Втюрился! — неожиданно поставила диагноз Варвара. Больше всех удивился ее умозаключению Олмир.

— Нет! — затрясся от негодования Аполлон. Но его бурная реакция убеждала лучше любых слов: да, он безнадежно влюблен в Зою.

В юности чувства пользуются малейшим поводом чтобы расцвести. Природа отомстила Юлианне за попытку поиграть, пробудив в ней самой влечение к молодому королю. Влюбленность Аполлона, вероятно, имела более прозаическую причину — давнее соперничество между ним и Олмиром. Но откуда бы ни росли ноги, результат один, и опосредованные следствия его породили непростые проблемы.

— Да, дорогуша ты моя! Втрескался по уши! Влюбился, как дите неразумное!

— Не болтай ерунды. Противно слушать!

— Сам не болтай!

— А как же я? — растерялась Юлианна.

Это было вступлением. Вместе с Варварой она принялась безжалостно терзать Аполлона.

Олмир не стал вмешиваться. Он думал.

Все, что связано с рисунками, конечно, крайне неприятно. Но первые эмоции прошли, настала пора холодного расчета. Что было — то было, того уж не вернешь. Аполлон виноват, но, очевидно, раскаивается. Да еще Варварова догадка насчет его влюбленности в Зою вносит дополнительную сумятицу. Как поступить?

Можно занять непримиримую позицию. Раздуть проблему до вселенских масштабов. Порвать с Аполлоном человеческие отношения. Объявить злейшим врагом. Только стоит ли начинать с ним борьбу не на жизнь, а на смерть, и хватит ли решимости уничтожить такого врага?

Можно проглотить оскорбление. Перебороть обиду. Сделать вид, что согласился с доводами Аполлона. Нормы приличия допускают непомерную гибкость в их понимании. Можно протянуть Аполлону руку дружбы. Только будет ли после всего этого он искренним другом?

Вот она, точка бифуркации. Момент принятия решения, выбора дальнейшего пути. Можно пойти и туда, и сюда. Но вся дальнейшая жизнь будет определяться принятым сейчас решением. Прав был Лоркас, утверждая при прощании, что каждый выбирает тот мир, в котором будет жить.