Хроники Обетованного. Тени и зеркала

Бадвагур, конечно же, произвёл фурор: рыцари, слуги и ловчий подбирались к нему как-то боком, точно к диковинному зверю, без стеснения таращась на спутавшуюся бороду, простой пояс в драгоценных камнях и приземистое тело десятилетнего ребёнка, ненормально раздавшегося в плечах. Горо явно не расслышал в речи Альена слова "резчик" ("изгнанник" он, разумеется, говорить не стал: число их проблем и так превышало пределы разумного) и, видимо, принял Бадвагура за какого-нибудь горного принца или, по крайней мере, вождя. Он почтительно раскланялся с агхом и с педантичным соблюдением всех ти'аргских церемоний предложил ему разделить с собой седло — благо, много места Бадвагур не занимал. Бадвагур вежливо и коротко ответил, что согласен, а Горо рассыпался в уверениях, какой честью для его семьи будет принять сына гор в своём доме... Надо сказать, получалось у него довольно коряво; Альен машинально признался себе, что сделал бы это лучше. Иногда Бадвагур поглядывал на него, высвобождаясь из вынужденных полуобъятий Горо, и глазами как бы спрашивал: "Что происходит?".

Альен пожимал плечами с вымученной улыбкой: он и сам не знал. Пусть пока эти чужие приплясывают вокруг него, как вокруг бога — но что будет, когда отец окатит его холодом?..

Ответ не заставил себя ждать. На закате затрубили рога, Горо горделиво выпрямился в седле, а Бадвагур, наоборот, втянул голову в плечи.

— Эй, там! — крикнул вверх кто-то из рыцарей; голос у него был, как у простуженного барана. — Опускайте ворота!

Им не ответили — величественного прибытия явно не получалось. Горо занервничал.

— Ворота, говорят вам! — гаркнул он во всю силу лёгких, сердито взъерошив жидкую шевелюру. — Оглохли вы там, что ли, остолопы!.. Здесь лорд Тоури!

— Сейчас!.. — глухо донеслось из бойницы; раздалось сухое старческое покашливание, и ржавая решётка томительно-медленно, со скрипом поехала вверх. Альен вздохнул. Сколько раз он видел в кошмарах этот момент...

Повороты, неуютные коридоры, старая бесформенная лестница — он помнил всё какой-то телесной памятью, не нуждающейся в освежении. Горо шёл рядом, со второй попытки исхитрившись приобнять его за плечи. Альен вздрогнул и подавил порыв сбросить его лапу: наверное, всё это должно выглядеть крайне трогательно...

Альен по привычке копался в себе и не находил ничего, кроме печали, досады да не особенно сильного любопытства. В первую очередь, печали — так чувствуешь себя у могилы кого-то близкого: и дурное, и хорошее было — и прошло, прошло навсегда, раскрошено в горсти великаном-временем. Наверное, он неисправимо чёрств — правы Нитлот и тот знакомый мошенник из Кезорре, который твердил, что у него нет души... Вот рыцари были взволнованы, а ловчий даже пустил скупую слезу. Горо отослал кого-то из мальчишек на кухню — распорядиться ужином, — а сам потащил Альена в приёмную залу, любимое место отца.

Тяжёлые дубовые двери, сверху припорошенные паутиной, не сразу поддались его кулаку — не было слуг, чтобы раскрывать их перед хозяевами. Но, едва оказавшись внутри, всё ещё дрожащий Горо дал наконец волю чувствам. Расплакался, как мальчик.

Несчастный Бадвагур вжался в косяк, не зная, куда себя деть. Альен сделал несколько медленных шагов и только тогда решился поднять глаза.

Отец был не один. Возле его кресла стоял старый дворецкий — всё тот же, с каменным выражением на заострённом лице, похожий на больную тощую крысу. А рядом, справа, взявшись за руки, сидели две молодые женщины — они прижались друг к другу, как лучшие подруги, и робко встали навстречу вошедшим. Альен стиснул зубы, борясь с противной сухостью во рту. В одной из женщин он без особых усилий узнал Алисию, вторую видел впервые.

— Альен! — коротко, как-то по-птичьи вскрикнула Алисия и, только секундой замешкавшись, бросилась к нему в объятия. Он покачнулся, зарываясь лицом в кудрявую тёмную гриву, вдыхая знакомый запах свежести и — почему-то — дикого мёда. Она не плакала — просто обнимала его всё крепче, не по-девичьи крепко, будто не верила, что он и впрямь перед ней, живой. И повторяла имя — Альен, Альен... Он с нерешительной полуулыбкой взглянул на Бадвагура из-за её плеча. Тот явно был доволен.

— Ты меня задушишь, — со смехом выдавил он, осторожно отстраняя от себя сестру. — Дай хоть взглянуть на тебя... Совсем взрослая. Невеста.

Она с забавным возмущением сморщила нос. Сквозь черты девушки — безусловно, красивой, чистой и манящей одновременно, — странно просвечивала мордашка его маленькой Алисии — костлявого, падкого на проказы, обожавшего сладости зверька.

— Ну вот ещё... Я поклялась, что не выйду замуж без твоего разрешения. Я каждый день ждала, что ты вернёшься!

Такое искреннее счастье сияло у неё в глазах, что Альену захотелось немедленно провалиться в Хаос. Он не стоил такой любви.

— Горо! — и, взвизгнув, Алисия горной козой подскочила к брату. — Я и тебя обниму! Как хорошо, Горо, как хорошо — ты только подумай!.. Как же вы встретились? На охоте? Альен сам пришёл к нам, он решил вернуться?

— Не думаю, дочь, что он удостоил бы нас такой чести, — раздался вдруг негромкий голос отца — постаревший, но, как прежде, тусклый и строгий. И, как прежде, Альена от этого голоса потянуло спрятаться — или, по крайней мере, втянуть голову в плечи.

Лорд Тоури поднялся, поддерживаемый под локоть незнакомой Альену молодой женщиной. Встать ему явно было тяжело; он совсем поседел и ещё сильнее горбился, а уж рубаха и домашняя куртка... Наверное, многие фермеры на землях Кинбралана одеваются лучше. Отец всегда был до оскорбительности скуп. Челюсть его осталась такой же неумолимо-квадратной, и так же неохотно разжимался рот, роняя колючие слова.

— Кто и зачем впустил в замок этого человека?

— Папа!.. — ахнула Алисия и травяным вихрем — она была в тёмно-зелёном — бросилась ему в ноги. — Папа, умоляю, не надо! Это ведь Альен, он...

— Я не давал приказа открыть ворота, — не повышая тона, продолжал лорд. Он даже не посмотрел на Алисию, которая задыхалась от волнения, скорчившись на холодном полу. — В стране война. Я, кажется, ясно велел не впускать сюда чужаков. А с этим человеком я вижу ещё и предателя-гнома. Кто, как не его родня, раскрыл наши границы для северных зверей?

Алисия горячо заспорила — как всегда, косноязычно, глотая концы слов. Молодая незнакомка — она была чуть полновата, с грустными карими глазами — молча и удивлённо посматривала то на одного, то на другого участника семейной сцены, определённо не совсем понимая, что происходит. Альен следил за ней, чтобы отвлечься от слов отца.

Ничего не изменилось, он был прав. Стоило ли заворачивать сюда, чтобы убедиться в этом?.. Печаль усилилась, но теперь к ней примешался гнев.

— Я тоже счастлив видеть Вас, отец, — процедил он, склоняясь в издевательском поклоне. — Всегда приятно вернуться к очагу. Я просто, знаете ли, проходил мимо и решил заглянуть, проверить, не разорили ли альсунгцы наши родовые богатства. И узнать, разумеется, как Ваше здоровье, как мои бесценные братья... Не взята ли ещё, в конце концов, Академия, — он намеренно выстраивал холодные кудрявые фразы, с наслаждением наблюдая, как подрагивают ноздри отца и как хмурится Горо. — Какое-то время меня не было в Ти'арге, так что я совсем не осведомлён о местных делах, а в окрестностях, судя по слухам, неспокойно. А этот "предатель-гном", как Вы изволили выразиться, — мой друг Бадвагур...

— Вон, — выплюнул лорд Тоури, качнувшись к выходу всей искривлённой фигурой. Темноглазая женщина поспешно поддержала его.

— Что? — переспросил Альен.

— Я сказал, вон!! — закричал — почти взревел — старик, и крик прокатился, как лавина в горах, по мрачным каменным сводам. Альен вздрогнул. — Вон! Вон! Пошёл вон, предатель, выродок! Ты не сын мне!..

Он трясся и брызгал слюной, глаза дивной синевы почти вылезли из орбит; незнакомая женщина лепетала что-то успокаивающее, мальчик-слуга бежал от дверей с бокалом воды. Горо обнимал разрыдавшуюся Алисию.

Альен немного выждал, а потом невозмутимо щёлкнул пальцами, подзывая мальчишку.

— Нам нужны две комнаты в гостевой башне. Протопить их, приготовить две ванны, постели и ужин. Это мой дом, и на три-четыре дня я останусь.

— Только если убьёшь меня, ублюдок! — прошипел лорд, не прекращая трястись, как от жуткой боли; Альена даже кольнула жалость — но только на миг. Он пожал плечами.

— К чему эти истерики, батюшка?.. Я уже не ребёнок, а Вы и подавно. Я пришёл, чтобы защитить вас от альсунгцев, а не скандалить или отбирать Ваш... — он указал на старое кресло, — трон.

— Только если убьёшь меня, — повторил лорд Тоури.

— Я всё сделаю, милорд, — стуча зубами от страха, пообещал мальчик-слуга. Вряд ли до него дошло, насколько не к месту прозвучали эти слова.

ГЛАВА XXIII

Западный материк, гнездовье майтэ у Алмазных водопадов — Серебряная роща

Сон, пришедший к Тааль в ту ночь, впервые в пути был не о родном гнездовье. Не было в нём ни матери, ни отца, ни оставленных сородичей — не было даже храброй Гаудрун и тех ужасных следов разорения, что остались возле Алмазных водопадов. Кладя голову под крыло, Тааль думала, что обязательно услышит рыдания старой Куари, всё ещё стоявшие в ушах, или журчащую болтовню пухлощёкого духа воды, который вдруг удостоил её вниманием. Но все эти новые впечатления, смешавшись в мыслях, породили вдруг нечто иное — чужое и странное.

Она видела уже не просто огненные врата, но и ход к ним, и местность вокруг: песок, голое небо и жар, от которого плавятся кости. Высокой Лестницы не было и в помине. Солнце смотрело на врата сверху, как тигриный прищуренный глаз (однажды, ещё птенцом, Тааль видела тигра и до сих пор помнила свой неуправляемый ужас), — сумрачно, с холодной угрозой. А за вратами были огонь и тьма — точно так же, как в прошлом сне Тааль (о небо, как давно это, кажется, случилось...).

Но видела она и кое-что ещё — точнее, кое-кого. Существо, не похожее ни на кого из встреченных ею ранее, и даже ни на кого из тех, кого она могла вообразить. Немыслимо дисгармоничное и уродливое... Или всё-таки нет?.. Это было не так уж важно. По крайней мере — совершенно не похожее на майтэ, и тут ни отец, ни Ведающий не упрекнули бы Тааль в злобной мысли.

Странное бескрылое существо — осколок сна, порождение дикой земли далеко на востоке. И, что казалось важнее всего, во сне Тааль почему-то не сомневалась: именно оно открыло жуткие врата, и только оно способно закрыть их. Бездна сил чувствовалась в нём — страшных сил, о которых не говорят; сил хищников, враждебных всему безобидному и крылатому, всему ползающему под камнями или кротко жующему траву. И эта угроза была хуже угрозы от каменных скорпионов или даже от внезапно озверевших кентавров, ибо была чужой — Тааль не знала ничего, ей подобного.

Сон взволновал её.

Она не смогла бы подобрать нужных нот, чтобы описать это создание: большое гибкое тело с нелепыми, на её взгляд, пропорциями; бугорки суставов на светло-золотистых от загара пальцах — длинных и тонких, как когти; пряди чёрные, как у Гаудрун, только короче. То ли волчье, то ли тигриное что-то чуялось в изгибе шеи и напряжённых плечах — не победно, а измученно-напряжённых, будто у уставшего от борьбы.

И ещё были глаза. Опасный ум светился в них — в яркой, грозовой синеве радужки, что становилась темнее к провалам зрачков, затенённых в прищуре ресницами. От решения этого ума, от его прихотливых поворотов — она знала — зависело всё. Зависел исход мира — и, может, не только этого. Зависело и гнездовье на Высокой Лестнице. Тааль дрожала от ужаса, склоняясь перед такой силой, но сладкой была эта дрожь — точно прилив ветра в полёте, в бурю, когда разрывает лёгкие от мощи сопротивления, когда забываешь о существовании земли.

Предельная свобода — на грани разрыва в клочки, на грани распыления в пространстве.

...Тааль проснулась уставшей, полной невысказанных вопросов — и первым делом разбудила Гаудрун, чтобы не оставаться одной.

— Мы летим к кентаврам? — спросила она и неожиданно для себя выдохнула, не дожидаясь ответа: — Пожалуйста, да. Если только ты достаточно отдохнула.

— Ну, хорошо... — протянула Гаудрун, удивлённо оглядывая её. — Я, правда, думала, что слетаю одна, а ты пока посидишь со старушкой Куари. Она почти не может летать.

Тааль тактично не стала напоминать, что и сама Гаудрун пока летает не безупречно, — просто покачала головой.

— Я лечу с тобой.

Гаудрун расправила крылья, затёкшие во сне. Ловко схватила клювом ползущую по ветке жирную гусеницу. Рассеянно наблюдая за ней, Тааль вдруг поняла, как давно ничего не ела — и не испытывает голода.

— Это моё дело, Тааль, — мягко и грустно проронила Гаудрун, когда гусеница закончила дни у неё в горле. — Я очень ценю твою помощь, но тебе лучше набрать воды из водопадов и вернуться к своим. Или просто вернуться, если, как ты говоришь, тот дух сказал тебе...

— Я лечу с тобой, — повторила Тааль. Бедная, милая Гаудрун: о какой помощи от неё может быть речь... — Помощь тут не при чём. Просто так надо.

* * *

Полёт в направлении, указанном Куари, тянулся недолго — но и за эту жалкую сотню взмахов Тааль начала изнывать от нетерпения. Гаудрун летела чуть впереди — напряжённая и безмолвная, как маленькая тучка; Тааль чуяла, что она полна мыслями о брате, и не решалась расспрашивать.

Грохот водопадов остался позади. Занимался чудесный, хотя и суховатый день; лимонно-жёлтое солнце, ещё не войдя в зенит, прогревало Тааль сквозь перья. Внизу лежала незнакомая, прекрасная земля: широкий росчерк реки, пёстрые замшелые камни по её берегам, а дальше — плавные бока холмов, заросших так густо, будто они от кого-то защищались. Отец бы радовался, как ребёнок, изобилию невиданных растений, которые Тааль различала даже с высоты. Некоторые цветы были неправдоподобно огромны; один покрывал целую поляну, как-то плотоядно дрожа лепестками (Тааль слышала о таких, но никогда не встречала воочию). Между деревьев с тонкими извилистыми стволами то здесь, то там провисали гибкие когти лиан. С них то и дело вспархивали, приветствуя утро, разноцветные стаи птичек — маленьких и глупых, лишённых речи.

Тааль вздохнула. Совсем недавно у неё захватило бы дух от такой красоты — а сейчас она слишком хорошо помнила, что земля под этими лианами пропиталась невинной кровью.

— Вон там, видишь? — хрипло спросила Гаудрун, чуть замедляя полёт. — Серебряная роща. Куари мне сказала, что коняги там.

Тааль опасливо покосилась на спутницу — та старалась скрыть волнение, но выглядела, как коршун, готовый броситься на цыплят. Ничего хорошего это не предвещало.

— Где? Там я вижу только туман и камни.

— Это не камни, а деревья, глупая. На то она и Серебряная... У коняг губа не дура, выбирают что поизящнее!

И она в угрожающем оскале приоткрыла клюв, начиная снижаться.

Тааль прищурилась и только теперь поняла: клочок чего-то серебристо-воздушного посреди зелени действительно был кущей из удивительных деревьев. По мере того как поднималось солнце, стволы их всё больше сверкали, почти слепя. Мягкое, как у речного жемчуга, сияние окутывало и кружевные сплетения ветвей, и совершенно белые листья. "Как застывшая песня любви" — это было высшей похвалой у майтэ. Пожалуй, Тааль никогда не видела ничего более прекрасного...