Черная Луна | Dark Moon

— Лично я, — сказал Ниро, вставая, — с интересом понаблюдаю за их действиями.

Пурис улыбнулся.

— Да, — сказал он, — ты и впрямь оптимист. И если только мы останемся живы, я позабочусь о том, чтобы твои надежды не оказались напрасными. — Ниро поклонился, и Пурис сухо хохотнул. — Если, конечно, ты не замахнешься на мой собственный пост.

— Ни за что, сударь.

Он брел в непроглядной тьме туннелей, слыша, как вдалеке кричит, зовет на помощь ребенок. Он вышел к угольному пласту, и там — как он и знал заранее — оказалась расщелина, в которую с трудом, но все же мог протиснуться человек.

— Помогите! Пожалуйста, помогите!

Тарантио протиснулся в расщелину — и оказался в зеленом тусклом свечении туннеля. Существа с белесыми глазами брели к нему, сжимая в руках кирки и молотки.

— Где мальчик? — крикнул он.

Детские крики и плач доносились откуда-то спереди, и Тарантио, выхватив меч, побежал туда. Твари с белесыми глазами расступились перед ним. В дальнем конце громадной пещеры стоял некто, охраняя запертую дверь. Тарантио перешел на шаг и медленно приближался к ожидавшему его стражнику. Волосы у того были белые — вздыбленная косматая грива. Однако внимание Тарантио привлекли глаза — желтые, раскосые, как у дикой кошки.

— Где мальчик? — спросил Тарантио.

— Вначале ты должен пройти мимо меня, — ответил демон.

Тарантио мысленно искал в своем сознании Дейса — но тот исчез. Тогда его охватил страх, подкрепленный жуткой уверенностью, что он смотрит в лицо самой смерти. Во рту у него пересохло, рука, сжимавшая меч, стала влажной от пота.

— Помоги мне! — крикнул мальчик. Тарантио сделал глубокий вдох и бросился в атаку.

Демон опустил свой меч и подставил шею под клинок Тарантио. В последнее мгновение тот успел отвести меч.

— Почему ты хочешь убить меня? — спросил он.

— Почему ты хочешь убить меня? — эхом отозвался демон.

— Я хочу только помочь мальчику.

— Тогда, — с грустью сказал демон, — ты должен вначале убить меня.

Тарантио проснулся в холодном поту. Поднявшись с постели, он побрел в кухню и наполнил высокий кубок холодной водой. В гостиной на кушетке спал Форин; остальные ушли. Тарантио вошел в гостиную и бесшумно направился к очагу. Огонь почти догорел, и он подбросил в очаг полено.

— Что, не спится? — зевая, спросил Форин и сел.

— Дурные сны.

— Дароты снятся?

— Хуже, чем дароты. Этот сон мне снится вот уже несколько лет.

И он вкратце пересказал Форину свой сон.

— Почему же ты не убил демона? — спросил Форин.

— Не знаю.

— Дурацкая штука — сны, — проворчал гигант. — Мне как-то снилось, что стою я голый посреди рыночной площади, где на всех лотках продают медовые коржики, а они так и кишат червями. И все их покупают и бахвалятся своими добродетелями. Полная бессмыслица.

Тарантио покачал головой.

— Не совсем. Ты в отличие от многих человек твердых принципов. Ты знаешь истинную цену верности и дружбе, а другие видят только то, что ты сражаешься за жалованье. Купцы, горожане, крестьяне — все презирают солдат. Они считают нас жестокими убийцами — и это так. Зато мы быстро узнаем, что жизнь частенько коротка и всегда непредсказуема. Мы деремся за золото, но знаем, что настоящая дружба стоит больше, чем золото, а у верности и вовсе нет цены.

Форин помолчал немного, затем ухмыльнулся.

— И при чем тут моя нагота и червивые коржики?

— Ты не ценишь то, что ценят другие. Ты не купишь то, что купят они. Что до наготы — ты отбросил все, что для них самое главное.

— Мне это нравится, — заявил Форин. — Чертовски нравится. И что тогда означает твой сон?

— Поиски того, что для меня потеряно. — Тарантио не хотелось продолжать этот разговор, и он переменил тему. — Я сегодня видел тебя и твоих людей в доспехах. Теперь я понял, что ты имел в виду.

— Вид у нас нелепый, верно? — ухмыльнулся Форин. — Зато доспехи замечательные. Особенно наручные щитки — они так подогнаны друг к другу, что почти не замедляют движение. Невероятно! В таких доспехах, пожалуй, я бы мог свалить дарота.

— Ну да, — согласился Тарантио, — ты бы мог застичь его врасплох, когда он будет корчиться от смеха.

— Вино еще осталось? — осведомился гигант и, не дожидаясь ответа, направился в кухню. Вернулся он с кувшином и двумя кубками.

— Мне не нужно, — сказал Тарантио. — От вина я только чаще вижу сны.

Форин наполнил кубок и единым махом опрокинул его в рот. Утерев бороду тыльной стороной ладони, он растянулся на кушетке.

— Что ты думаешь о Венте? — спросил он.

— В каком смысле?

— Да я так... интересно стало. Они с Карис, похоже...очень близки.

— Вполне возможно, что он ее любовник.

— С чего ты так решил?

— Из опыта. Где бы ни была Карис, у нее всегда есть любовник — уж такая она женщина.

— Это... какая же? — холодно процедил Форин и его зеленые глаза угрожающе сузились.

Мечник увидел, что в них плещется гнев.

— Я сказал что-нибудь не так? — уточнил он.

— Да вовсе нет, — ответил Форин, выдавив подобие улыбки. — Говорю же — просто интересно.

— Карис необыкновенная женщина — вот что я имел ввиду. Где бы я ни служил под ее началом, у нее всегда был другой любовник. Порой даже и не один. Однако на ее успехи это никак не влияло. Похоже, ни в одного из них она не была влюблена.

— И, много их было?

— Боги, мне-то откуда знать?! Но Вент был одним из них. И сейчас тоже.

Форин осушил второй кубок.

— Лучше бы я никогда ее не встречал! — с чувством проговорил он.

Тарантио с минуту молчал.

— И когда же ты ее... встретил? — негромко спросил он. Форин поднял на него глаза.

— Проклятие, неужели это так заметно?

— Что случилось?

На сей раз Форин не стал возиться с кубком. Он поднес к губам кувшин и, запрокинув голову, выпил все до дна.

— Она пришла ко мне как-то ночью, хотела порасспросить о даротах. Потом мы... ну, в общем, ты понимаешь. Что-то странное тогда случилось со мной — она застряла у меняв сердце, как заноза. Я все время думаю о ней.

— А с ней ты об этом говорил?

— О чем? Она меня избегает, Чио, разве что если мы не одни. Почему она так поступает?

— Нашел, кого спрашивать! Я никогда не понимал женщин.

— Ты когда-нибудь влюблялся?

— Да, — ответил Тарантио, удивляясь сам себе.

— Ну а я — ни разу. Я даже не знаю, вправду ли это любовь. Может, если б я снова с ней переспал, все стало бы на свои места и я больше не думал бы о ней день и ночь.

— Спроси его, хороша ли она в постели, — подсказал Дейс.

— Может быть, с ней случилось то же самое, — сказал Тарантио. — Может быть, она тоже никак не может забыть о тебе. Думается мне, она не хочет влюбляться и обычно заводит любовников только для того, чтобы утолить голод плоти.

— Никогда у меня не было такой ночи... и, наверное, уже не будет, — проговорил Форин и тяжело вздохнул. — Если это и впрямь любовь, то я от нее не в восторге.

С этими словами он улегся на кушетку и через минуту уже тихонько похрапывал.

— Что это с тобой? — осведомился Дейс. — Ты бы мог выспросить у него подробности...

— Дейс, тебе снятся сны?

— Я ведь уже говорил тебе, что не вижу снов.

— Говорил. Только я уверен, что это ложь. С какой стати ты мне солгал?

— Братец, твоя логика хромает на все четыре ноги. Тарантио вернулся в постель, лег и натянул повыше одеяло. Уже погружаясь в сон, он услышал шепот Дейса:

— Спасибо, братец!

— За что? — сонно спросил Тарантио.

— За то, что ты нас не убил.

Оттепель продолжалась, и жизнь в городе закипела с удвоенной силой — все незаконченные дела завершались в лихорадочной спешке. Карис и Озобар встречались по десяти раз на дню и засиживались допоздна, обсуждая военные планы, испытывая новое оружие — втайне, чтобы ни единое слово об этом не проникло в войске, размещенные на стенах.

Вент водил на север отряды разведчиков, высматривая, не появятся ли дароты. Форин без устали натаскивал своих пятьдесят силачей — они упражнялись в полном облачении до тех пор, покуда доспехи не стали казаться им второй кожей. Герцог, Пурис и прочие чиновники трудились не покладая рук, дабы приготовиться к отправке беженцев.

И вот этот день настал — на четыре дня позже намеченного срока. Тысячи горожан собрались в полях к югу от города, и Кэпел, опытный офицер, выбивался из сил, составляя из толчеи фургонов более или менее упорядоченный караван. Несмотря на суматоху, беженцы втайне радовались — ведь они уезжали от смертельной опасности. Шира и Дуводас простились с заплаканным Кефрином, и теперь их фургон стоял последним. Они сидели рядышком на козлах, ожидая своей очереди. Дуво то и дело отрешенно поглаживал ладонью холщовый мешок, в котором хранилась Жемчужина. 'Я верну вас', — клялся он мысленно, вспоминая безмолвный город и застывшие во времени фигуры эльдеров.

— Чудесный сегодня день, — заметила Шира.

— Боюсь, что Кэпел вряд ли с тобой согласится, — отвечал Дуводас, указав на кряжистого, с седеющей бородкой офицера, который носился галопом вдоль цепочки фургонов, пытаясь навести хоть подобие порядка. Головные фургоны двинулись в путь почти три часа назад, но задние до сих пор не двигались с места.

Наконец Дуводасу дали знак, что можно ехать, и он хлестнул вожжами по спинам четверку волов. Животные дружно налегли на постромки, и фургон рывком двинулся с места. Дорога в начале пути проходила по бесчисленным холмам, и не успели Дуводас и Шира проехать и мили, как уже произошло первое крушение. Чей-то фургон слишком резво срезал поворот и, опрокинувшись, сполз с откоса. Пожитки хозяев фургона рассыпались по изрядно подтаявшему снегу, один из волов погиб. Солдаты как раз обрезали постромки, когда подъехали Дуводас и Шира.

Привязав веревки к задней оси своего фургона, они помогли перевернуть и вытащить на дорогу потерпевший крушение фургон. Солдаты заново погрузили в него вещи, и все двинулись дальше. На гребне последнего холма Шира оглянулась: залитый солнцем, вдали ослепительно сверкал покинутый ими Кордуин.

— Дуво, посмотри! До чего же красиво!

Дуводас украдкой глянул на жену — и обнаружил, что губы у нее дрожат, а глаза подозрительно влажны. Он бережно обнял Ширу за плечи и притянул к себе.

— С твоим отцом ничего плохого не случится. Вот увидишь.

— Ох, не знаю... Мне так жаль, что он не поехал с нами!

— И мне тоже, любовь моя. Но, как сказал он сам, вся его жизнь связана с Кордуином. — Дуво взял лицо жены в ладони и нежно поцеловал ее в губы. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты всегда была счастлива. Я уберегу от болезней тебя и нашего сына, и наша жизнь всегда будет радостной.

— Моя жизнь уже стала радостной, — ответила Шира. — С той минуты, когда в ней появился ты.

Волы между тем встали. Дуво подхлестнул их вожжами, и фургон двинулся дальше. Так, без приключений они ехали еще несколько часов. Впереди, насколько хватало глаз, вытянулась к юго-западу бесконечная череда фургонов. Конные солдаты разъезжали вдоль каравана, подгоняя отставших.

В середине дня задние фургоны опять остановились. Справа от них высился могучий утес, слева тянулся луг, поросший дроком и вереском. Дуво спрыгнул с козел.

— Пойду гляну, что там стряслось, — сказал он и почти бегом направился вперед. Добравшись до поворота дороги, он увидел, что шагах в пятнадцати застрял фургон со сломанным задним колесом. Из фургона выгружали вещи, чтобы облегчить его и пристроить на место запасное колесо. Помощников здесь хватало, и Дуво повернул назад. Он шел вдоль колонны, когда вдруг услышал пронзительный женский крик.

Дуво отыскал взглядом кричавшую женщину. Пожилая толстуха, стоя на козлах, указывала на восток. Дуво посмотрел туда же — и похолодел. Всего в полумиле от дороги скакала по дроку длинная шеренга всадников. Они ехали на рослых крупных конях, и лица у них были мертвенно-белые. Теперь уже закричали и другие беженцы. И бросились бежать.

Дуво сломя голову помчался к своему фургону — и увидел, что Шира, стоя на козлах, машет ему рукой, а сзади скачут к ней по дороге два конных дарота. Дуво охватил страх, и он побежал быстрее.

Один из даротов поднял длинное копье.

— Нет! — закричал Дуво что есть силы. — Нет!

Шира обернулась. Копье ударило ее в живот, вздернуло в воздух, окровавленный наконечник вышел из спины. Почти небрежно дарот тряхнул копьем, и Шира соскользнула с древка на землю. Всю свою жизнь Дуводас учился обуздывать гнев, пропускать его через себя и не поддаваться его пагубной силе. Вот только в это страшное мгновение им овладел не гнев, а ярость.

Слепая, безграничная ярость.

Испустив страшный, звериный крик, Дуводас указал пальцем на дарота и сотворил заклятие жара, которое взорвалось прямо в голове убийцы. Жутко завопив, дарот выронил копье и схватился за виски.

Миг спустя его голова разлетелась вдребезги.

Второй дарот поскакал прямо на Дуво, но теперь Певец уже ничего не боялся. Второе заклятие жара вспыхнуло в груди дарота. Хлынула белесая кровь, и брызнули во все стороны осколки костей. Дуво подбежал к Шире и упал на колени рядом с ней. Рана была ужасна, и при виде ее Дуводас закричал от непереносимой муки. Копье разорвало Ширу почти надвое, и Дуво увидел, что из ее разверстого живота торчит крохотная ручка его нерожденного сына.

В этот миг что-то умерло в нем, и в душе воцарился лютый, нечеловеческий холод. Дрожа всем телом, Дуво погрузил пальцы в кровь Ширы и начертал на своем лице четыре кровавые полосы.

А потом встал и медленно пошел к шеренге даротов. Их было много, несколько сотен, но ехали они не слишком быстро. Казалось, дароты нарочно тянут время, чтобы сполна насладиться страхом беспомощных беженцев.

— Страх? — прошипел Дуводас. — Я вам покажу, что такое страх!

Он воздел руки и притянул к себе магию земли. Никогда прежде он не ощущал ее так ясно и сильно, никогда прежде не струилась в нем такая мощь — казалось просто невероятным, что хрупкая человеческая плоть может выдержать такой напор силы. Сумрачно и властно Дуводас протянул руки, направляя могучий поток магии — и она штормовой волной прокатилась по дроку и вереску. Все корни и семена, укрытые под землей, вдруг набухли жизненными соками — и юные побеги сотнями стремительно вырвались из земли, вырастая на глазах.

Земля под даротами содрогнулась и заколыхалась. Вначале юная поросль причиняла лишь мелкие неудобства рослым даротским коням — их могучие ноги путались в переплетении гибких веток, крушили на ходу молоденькие деревца и кусты.

Однако рост продолжался, и вот уже тянулись к небу не тоненькие деревца, а зрелые деревья, гуще разрастался кустарник, удлинялись на глазах зеленые копья травы. Волей-неволей коням пришлось остановиться, и дароты все как один развернулись в седлах, ища своим темным бездушным взглядом непрошеного чародея. Дуводас ощутил удар их соединенной силы — и зашатался. Он чуял ненависть даротов, их высокомерную уверенность в тем, что наглый человечишка побежден, — и позволил им одно лишь краткое мгновение наслаждаться призрачной победой. А потом вобрал в себя всю ненависть даротов — и с удесятеренной силой швырнул ее обратно, словно ком косматого пламени. Ближайшие к нему всадники пронзительно завопили и попадали с седел. Проворные острые корни тотчас вонзились в их кожу, пробуравили плоть, обвили кости. Кони ржали, взвивались на дыбы, сбрасывая хозяев. Дароты пытались мечами прорубить себе дорогу из заколдованного леса, но даже им не под силу было одолеть неистовую мощь самой природы.