Смирение пришло не сразу. Как и запоздалое понимание того, что Лавинию ему ненавидеть, в сущности, не за что. Не ее вина, что отец ее — человек без чести и совести, и не она несет ответственность за этот брак. Нехороша собой? Так он в ее глазах ничем не лучше. Не любит? Так это взаимно. И все же она была ему послушной женой, она закрывала глаза на его поведение, она терпела его безразличие — да, лишь исполняя свой долг, но какая разница? Он и того ей не дал. 'Вопрос, смогу ли теперь?— подумал маркиз Д'Алваро.— И примет ли?..'
Тело затекло. Астор потянулся и, выпрямившись, бросил взгляд за окно — там сгущались синие сумерки. Вечер? Значит, он опять заснул в кресле. И, кажется, прозевал обед. Ну да зато проклятая слабость совсем не чувствуется — а это уже хорошо! Кликнув Гарета, он справился об ужине, впихнул в себя разваренные пресные овощи, залив их некрепким бульоном, а кофе велел подать вниз, в библиотеку. Денщик воспротивился было, но получил в ответ раздраженный рык с советом держать при себе свое ценное мнение и, скорбно качая головой, убрался, гремя подносом. А спустившись в кухню к своей благоверной, немедленно поделился с ней радостью — раз уж его сиятельство вновь в голос входит, сказал он, значит, совсем на поправку пошел!.. Пэт, взбивая в корыте мыльную пену, вслух понадеялась, что хорошо бы. Хозяина, несмотря на его крутой нрав, прислуга любила и берегла. 'Еще б у них с госпожою наладилось — и вовсе было бы славно!'— про себя вздохнула кухарка, принимаясь за мытье посуды. Его сиятельство только-только отужинал, а значит с кофе можно было не торопиться: пока он отдохнет, пока спустится вниз, пока доберется до библиотеки...
Однако маркиз Д'Алваро нынче вечером был на удивление бодр. Не прошло и четверти часа, как он уже входил в библиотеку: никакого кофе там, разумеется, не оказалось, но хотя бы камин Гарет таки догадался разжечь. 'Когда-нибудь я его все-таки выгоню',— с неудовольствием подумал маркиз. И уже опускаясь в кресло, услышал из коридора быстрый шорох юбок. Пэт? Ну надо же, почти вовремя, что это с ней?
— Шевелись уже!— сварливо поторопил он.— Вас с Гаретом только за смертью посылать!..
Дверь приоткрылась, но вместо кухарки в библиотеку заглянула горничная.
— Вы звали, ваше сиятельство?— спросила она, опуская на пол большую корзину с бельем. Верно, несла в прачечную, понял Астор. И кофе ему еще ждать и ждать.
— Звал,— ответил он.— Да не тебя, а Пэт. Загляни на кухню, скажи, если кофе не будет через пять минут — пусть ищет себе новое место!
— Слушаю, ваше сиятельство,— присела та. Вновь взялась за ручки корзины, повернулась чтобы уйти и услышала:
— Анни!
— Да, ваше сиятельство?..
— Где твоя госпожа? У себя?
— В детской,— горничная смущенно потупилась:— Кормит маленького...
Маркиз удивленно приподнял брови.
— Сама?.. Неужели в шести деревнях не нашлось ни одной кормилицы?
— Нашлось, ваше сиятельство, а как же! Чуть не десяток, да только госпожа и слышать о них не хочет! Сама, говорит, очень даже прекрасно справлюсь...
— И что, справляется?— с некоторым сомнением в голосе уточнил Астор. Насколько он помнил, пышной грудью его супругу природа не наградила. Однако горничная, порозовев от смущения, кивнула, и ему оставалось только пожать плечами.
— Ну, хорошо, если так,— обронил он.— Ступай. Как закончишь с бельем, поднимись к госпоже и передай, что я жду ее в библиотеке. Это не срочно, пускай не торопится... И не забудь про кофе!
— Слушаю, ваше сиятельство,— горничная, снова присев, упорхнула, а маркиз Д'Алваро, удобно устроившись в кресле, сунул под спину подушечку. Зная Пэт, в пять минут она всё равно не уложится, многоопытно подумал он.
Наследник графства Алваро лежал в своей колыбели и сонно глядел вверх, на деревянный круг под пологом, с которого свисали яркие тряпичные фигурки зверей. Эту игрушку ему подарила баронесса Д'Освальдо. 'У моих сыновей в детстве были такие,— сказала она Лавинии.— Правда, самая первая и года не продержалась — едва Энрике научился стоять, он до нее добрался, и то, что осталось, проще было выбросить, чем чинить... Мальчишки! Всегда им интересно, что внутри' Лавиния, сидящая у колыбели, вспомнила это и улыбнулась. Ей самой о сохранности игрушки пока можно было не беспокоиться: Алонсо в свои три месяца умел только есть, спать и громко возмущаться несправедливости мира в лице мокрой пеленки, слишком крепких объятий или недостаточно быстро поданного ужина. Впрочем, сейчас ему жаловаться было не на что. Он только что плотно поел и, судя по слипающимся глазам, вот-вот готовился уснуть. Маркиза Д'Алваро, глядя на сына, умиленно вздохнула.
— Мое маленькое чудо,— прошептала она, потянувшись, чтобы поправить ему одеяльце, и Алонсо недовольно запыхтел. Он знал, что следом за вздохами по ту сторону полога обычно следуют тисканья и поцелуи — и хотя в целом был не против, но сейчас ему больше хотелось спать. Младенец, смешно сморщив нос, зевнул как котенок и закрыл глаза. Лавиния вздохнула снова, теперь с сожалением. А потом обернулась к неплотно прикрытой двери детской — и лицо ее приняло озабоченное выражение. Просьбу хозяина горничная передала своей госпоже еще добрый час назад. Прибавив, широко улыбаясь, что 'его сиятельство нынче совсем как раньше' и что Пэт за кофе 'ей-ей, нагорит!' Лавинии эти восторги остались непонятны, и встретиться с мужем лицом к лицу в темной библиотеке ей совсем не мечталось, но какой у нее был выбор?.. Маркиза Д'Алваро, бросив тоскующий взгляд на сына, нехотя поднялась. Она и так слишком уж долго тянула. Лучше спуститься вниз, пока его сиятельству окончательно не надоело ждать и он не явился сюда сам.
Оправив платье, Лавиния вышла из детской. К чему она вообще вдруг понадобилась супругу — ни с того, ни с сего? Что ему нужно? Всю осень маркиз Д'Алваро прекрасно без нее обходился — то есть, не совсем 'прекрасно', конечно, если вспомнить начало ноября, и всё же... Лавиния растерянно нахмурилась. Помянутая осень пролетела для нее одним днем — вся растворившись в своем материнстве, маркиза почти не вспоминала о муже. А обнаружив после визита барона Д'Освальдо, что его сиятельство, оказывается, не был дома целых два месяца, нисколько не расстроилась. Исчезни он совсем, хоть куда, Лавиния бы только возблагодарила богов, но увы. Хранитель второй заставы вернулся в поместье той же ночью. А утром маркиза проснулась от странного шума в большом коридоре — там топали, гремели тазами, бегали туда-сюда... Явившаяся по звонку колокольчика горничная, в криво сидящем чепце и с испуганными глазами, сбивчиво пояснила, что его сиятельству 'совсем худо', что уже послали за доктором, и что лучше бы госпоже 'туда не ходить'. Что случилось, она, похоже, сама толком не знала. Отвлекшись на голос кухарки, призывающей ее все из того же коридора, горничная убежала, оставив маркизу Д'Алваро в полнейшей растерянности. Ночью, насколько она могла увидеть, ее супруг был вполне здоров. Так что же с ним вдруг стряслось?.. Не дождавшись завтрака, Лавиния покормила сына и все-таки пошла справиться о муже. Как бы там оно ни было, это был ее долг, да и воспоминание о недавней встрече в детской заставило маркизу ощутить легкий укол совести: пожалуй, к его сиятельству нынче ночью она и впрямь была несправедлива. Да, его внезапное появление в детской в такой глухой час, особенно если учесть, что раньше его туда вообще не тянуло, явилось для нее неожиданностью, но он имел на это полное право. И что плохого в том, что отец хочет видеть сына? Это естественно! 'С чего я вдруг так перепугалась?— виновато подумала Лавиния.— Налетела как наседка, а он всего-то взял малыша на руки. И положил ведь обратно, и...' Она вспомнила голос мужа — тихий, безжизненный, с непривычным оттенком горечи, когда он сказал, что Алонсо и его сын тоже, и ей стало стыдно. В конце концов, если бы не маркиз, у нее вообще не было бы детей!.. Подумав об этом и расстроившись окончательно, Лавиния направилась к спальне супруга, но у самой двери нос к носу столкнулась с доктором. Он как раз выходил. Заметив ее, старичок поторопился прикрыть за собой дверь, однако Лавиния успела увидеть склонившихся над ходящей ходуном кроватью Гарета с Пэт. Лица у обоих были красные, напряженные и встревоженные.
'Доброе утро, ваше сиятельство,— сказал доктор.— Нет-нет, пожалуй, вам пока не следует туда заходить, это зрелище не для женских глаз'
'Но как же...— пролепетала Лавиния.— Что случилось? П-почему мне туда нельзя? Я ведь п-просто...'
'Понимаю, ваше сиятельство,— закивал врач, ненавязчиво оттесняя маркизу от порога.— Но поверьте, своему супругу вы сейчас ничем не поможете — вряд ли даже он вас узнает. Его сиятельство в горячке и бреду, он себя не сознает, а это опасно. Его денщик крепкий малый, он справится, не сомневайтесь'
'С чем справится?— испуганно глядя на него, спросила Лавиния.— Что с его сиятельством? Чем он болен? Это что-то с-серьезное? Он может... может... с ним что-то м-может случиться?..'
Задавая этот вопрос, она и сама не знала, что хочет услышать. Доктор устало улыбнулся.
'Не беспокойтесь, ваше сиятельство. Случай, конечно, тяжелый, но не безнадежный. Думаю, через месяц-другой, при должном уходе... Жизни вашего супруга ничего не грозит, это я вам заявляю со всей ответственностью. А что до его болезни — она лишь следствие... м-м... чрезмерного потребления. С мужчинами такое случается. Увы, не все из них умеют вовремя остановиться, а хмельное — вещь коварная'
Из-за двери долетел глухой хриплый стон, и Лавиния непроизвольно поёжилась — в нем звучало страдание. Кажется, маркизу и впрямь было совсем плохо.
'Так это из-за вина?— поколебавшись, спросила она.— Н-но ведь... он и раньше, случалось... А тут... Разве так б-бывает?'
Врач, глядя в пол, с неодобрением качнул головой.
'Бывает еще и не так,— сказал он.— Зависит от того, как много и как долго. Боюсь, ваше сиятельство, ваш супруг, празднуя рождение первенца, слишком увлекся и переоценил свои возможности. Однако не падайте духом — маркиз человек сильный, и, слава богам, фатально себе навредить все-таки не успел. Лечиться ему теперь придется долго, но о серьезной угрозе жизни речи не идет'
Маркиза Д'Алваро проводила доктора до крыльца, по пути выслушав целый ворох врачебных предписаний и половину благополучно забыв, а вновь поднявшись по лестнице, все же попробовала еще раз войти к супругу, но дверь его спальни оказалась заперта изнутри. Выглянувшая на стук Пэт, совсем как старый доктор, поторопилась уверить госпожу, что всё будет в порядке — после чего вновь захлопнула дверь перед самым ее носом. Лавиния, мучимая неизвестностью и чувством вины, вынуждена была вернуться к себе. Вскоре ей все-таки принесли завтрак, а после обеда заглянула и Пэт. Кухарка уже успела привести себя в порядок, но ее круглое лицо было озабоченным и расстроенным. На робкие расспросы Лавинии она только махнула рукой. 'Ох, госпожа,— в сердцах обронила она,— никого та беда не минует, будь он хоть голубых кровей, хоть не очень!.. Мужчины! У них на всё одно заделье — и в радости, и в горе, и просто со скуки! А нам слезы лей — да был бы толк!..' Забрав поднос с остатками обеда, Пэт ушла, что-то горестно бормоча себе под нос, а маркиза Д'Алваро, вечером еще раз попытавшись увидеть супруга, снова ушла ни с чем. И следующим утром тоже. Почтительно, но твердо несчастную маркизу неизменно заворачивали с порога, и в конечном итоге она смирилась. Нельзя так нельзя. Может быть, муж и сам бы не захотел ее видеть — а ведь доктор говорил что-то о 'полном покое'...
Впрочем, как выяснилось спустя пару недель, сам маркиз Д'Алваро к означенному 'покою' отнесся прохладно. Едва только пойдя на поправку, он поторопился оставить постель, и теперь вместо мучительных стонов, что, бывало, будили Лавинию по ночам, она слышала знакомый протяжный скрип половиц — его сиятельство учился ходить заново. Совладав с коридором, он взялся за лестницу, а после, к вящему недовольству Гарета, завел привычку совершать обход вокруг дома. Каждое утро он спускался с крыльца и оправлялся в свой странный дозор, а Лавиния, что с появлением сына привыкла подниматься с рассветом, часто смотрела на него из окна со смесью недоумения и жалости. Маркиз выглядел ужасно. Он стал похож на скелет, обтянутый кожей, одежда висела на нем как на вешалке, а походка стала неуверенной и шаткой, словно у древнего старика. Как он себя чувствовал, его супруга могла только догадываться, но сомневалась, что хорошо. Медленным шагом, тяжело опираясь на трость, Астор Д'Алваро брел вперед — день за днем, утро за утром, в любую погоду, как бы ни было ветрено или дождливо. Зачем? Этого Лавиния не знала. А сострадание, рождавшееся в ее сердце каждый раз при виде этой согбенной покачивающейся фигуры, в какой-то момент уступило место иному чувству: когда в один ненастный день маркиз, поскользнувшись на раскисшей земле, все-таки не удержался на ногах и упал. Плетущийся позади денщик, что всегда сопровождал господина во время его прогулок, бросился было к нему, но его сиятельство, не поднимая головы, резко выбросил вперед руку, словно говоря: 'Не подходи!' А потом нашарил в грязи свою трость, собрался с силами, встал — и побрел дальше. Лавиния, застыв у окна, провожала взглядом спину в мокром плаще. Привычная жалость медленно уступала в ней место затаенной гордости. Видят боги, муж ее был не подарок — но он действительно был сильным человеком. Он не сдавался, ни у кого не просил помощи; он сам, своими руками, шаг за шагом возвращал себя к жизни — и это не могло не вызывать уважения. Последнее, в конечном итоге, победило в маркизе глубоко укоренившуюся неприязнь к супругу. А в один из последних дней ноября, случайно столкнувшись с его сиятельством в тот час, когда он должен был отдыхать после обеда, она с удивлением обнаружила, что больше его не боится. В тот день как раз должен был приехать доктор, и Лавиния, услышав снизу хлопок входной двери, поторопилась выйти ему навстречу — однако вместо гостя на верхней площадке лестницы повстречалась с собственным мужем. От неожиданности она уронила зонт, что забывчивый старичок оставил у них в свой прошлый визит, и маркиз Д'Алваро наклонился его поднять: медленно, с очевидным усилием, сама Лавиния справилась бы куда быстрее и лучше, но она вдруг вспомнила уткнувшуюся коленями в грязь фигуру под окном, выставленную вперед руку, неестественно прямую спину в испачканном мокром плаще — и осталась стоять. Муж, подняв зонт, протянул его ей. 'Сп-пасибо',— прошелестела Лавиния. 'Не за что',— пожав плечами, ответил он. Потом чуть склонил голову и направился по коридору к своей спальне. Жена молча смотрела ему вслед, не чувствуя ничего, кроме жалости. Сильный человек в слабом теле... И слишком гордый, подумалось ей, чтобы это признать.
Однако милее от этого муж ей не стал. Пусть страх перед ним у Лавинии прошел, пусть его все-таки было за что уважать, но оставался Алонсо. И неослабевающая тревога за сына, с которой маркиза ничего не могла поделать. Поэтому теперь, медленно спускаясь по лестнице вниз, она гадала — что ее ждет? Она снова что-то сделала не так? Он до сих пор сердится на нее за то, что она наговорила ему в детской? Он хочет вернуть ее родителям? А как же Алонсо? Он останется здесь? Его у нее заберут?.. На последней мысли маркиза сбилась с шага. Ребенок был для нее всем, центром ее мира, смыслом ее жизни, ее единственной радостью — и лишиться его для Лавинии было хуже смерти. Нет, только не это! Не может маркиз Д'Алваро быть таким жестоким!.. Беззвучно шепча страстную молитву Танору и мысленно обещая его сиятельству всё, что его душа пожелает, только бы он не разлучал ее с сыном, Лавиния на подгибающихся ногах добралась до библиотеки и, постучав, приоткрыла дверь. Её муж, сидящий в кресле у камина, повернул голову.
