Какая женщина, промелькнула мысль. Милая, добрая, да и в постели чудеса вытворяет. И любит меня. И я её люблю. И начальник у меня добрый и симпатичный, неясно, с чего я на него злопыхал-то, дураком, видно, был, припечатал я своё злосердечие. А так, заботится, любит, вон как мне в очи вглядывается, с заботой!
— Со мной всё в порядке, Добродум Аполлонович, — заверил я начальника моего заботливого, широко улыбаясь. — А вы знаете…
— Погодите, Ормонд Володимирович, ответьте-ка мне для начала на пару вопросов важных, — вежливо попросил меня Добродум, на что я согласно покивал — отчего же такому замечательному человеку не ответить-то? — Скажите, Ормонд Володимирович, не принимали ли вы указаний, подарков, подношений от врагов Полиса Вильно?
— Как можно, Добродум Аполлонович? — аж всплеснул руками я. — Это же решительно злые люди! Я с такими дел иметь не буду ни в коем разе! У нас прекрасный Полис, где живут люди добрые и заботливые, как вы, Добродум Аполлонович, да и Артемида Псиносфеновна. Хоть и не зрю её, но прикосновения прекрасные ощущаю. И люблю я её всем сердцем, да и вас…
— То есть, против Полиса Вильно не злоумышляете, зла и коварства не таите? — осведомился у меня очень занятый человек Добродум, потому, видно, и перебил, да не в обиде я, ему можно, так что на вопрос его важный я отрицательно ответил. — А встречались ли вы, Ормонд Володимирович, с лицами, в докладе Даросилу Карловичу не упоминаемыми, вели ли беседы, о чём и сколько времени вместе провели? — спросил чуткий начальник мой, на что я крепко задумался.
— Вёл, Добродум Аполлонович, и встречал, — улыбнулся я. — В самолёте из Брюгге до Мемеля, были весьма забавные личности. Девица, видно из готов, на меня с опаской взирала, — хихикнул я. — А когда я у неё осведомился, с чего, так она, дурочка такая, викингом меня поименовала, — засмеялся я. — Ну и невежливый дядька был, видно, из Брюгге, о моём семействе поинтересовался, а сам не представился. Но похвалил меня, так что не самый дурной человек, наверное. И купец с нами был, но с ним я не беседовал, — помотал я головой. — Он только хмыкал и хрюкал, забавно весьма.
— Более никого? — проявил чуткость Добродум Аполлонович.
— Всё остальное в докладе я отразил, Добродум Аполлонович. — ответствовал я. Разве мелкие детали может запамятовал… но и сейчас не припоминаю, так что, почитайте, всё. Да, Добродум Аполлонович, я вам поведать хотел, есть у меня… — на этом Артемида Псиносфеновна, чудесная женщина, ладошкой мне уста запечатала.
Заигрывает, любить меня хочет, потеплело внутри. Но несвоевременно сие, мне надо начальству доклад сделать, решил я, рукой освобождая рот, что оказалось на удивление непросто. И не успел я беседу начать, как получил от Добродума Аполлоновича оплеуху, болезненную!
Весьма мне мозги прочистившую, да и в пучину паники погрузившую. Прям чувствовалось, как бесовская отрава меня в слюнявого и во весь мир любящего болтливого идиота превращает! Зарычав, вырвался я из хватки Артемиды, с размаху ударившись о стол лбом, с целью избавится от отвратительного наваждения. Несколько помогло, но второго удара мне нанести не дала навалившаяся на плечи эфирная тяжесть. Леший гадский, начал биться я и телом, и эфиром.
— Быстрее, Артемида! — прохрипел этот скот. — Не удержу кабана здорового, убьётся же!
И стерва эта, пользуясь насилием злостным в шею меня уколола, новой порцией отравы! Бился я, как в последний раз, стол пошел трещинами, кресло распалось… и меня отпустило. Обмяк я на столе в полной прострации и опустошении. Но собрался, да и высказался.
— Пиздец. И не извиняюсь я. Это… всегда так тупо, мерзко? — поинтересовался я.
— Не сказал бы, что мерзко. Вы — агрессивный на ограничение воли, но на удивление симпатичный юноша, — злонравно ответствовал Леший. — Многие и многие проклятьями после препарата весь Мир покрывают, правду из злобы выкрикивая. А вы всех любите, — злонравно хмыкнул Леший.
— Охерительно замечательный я человек, — ехидно заключил я, поднимаясь на дрожащих ногах. — Знал бы, что погано так, послал бы вас с Управой, Добродум Аполлонович, — злобно бросил я.
— Значит, славно, что не знали, — пожал плечами тот.
— Вы и вправду молодец, Ормонд Володимирович, — погладила меня Артемида по макушке.
— И красавец, забыли вы, Артемида Псиносфеновна, — ехидно откомментировал я. — Ладно, вопросов моя преданность и благонадёжность более не вызывает? — встряхнулся я.
— Не вызывает, считайте, от гражданства вас лишь выслуга отделяет, — ответствовал Леший.
— Замечательно, — ухватил я стул, подставил к зияющему трещинами столу, сложил перед рожей руки домиком, да и вопросил. — Рассказывайте, Добродум Аполлонович. Про посольство, про то, что узнали. Мне кажется, я ответы получить вправе, — отрезал я.
— Вам, Ормонд Володимирович, многое кажется, да не всё истина, — злодейски изрыгнул этот тип, пока Артемида тихо покинула кабинет. — Но ладно, заслужили. Слушайте.
И поведал мне Леший злонравный о том, что было с посольством в моё отсутствие, да и не только про то.
* идльквели — кит-убийца. В разные периоды в Скандинавии приобретал черты вплоть до демонических, как эквивалент морского злонравного демона.
** — “утопить [За борт] пиратов” по-бриттски.
13. Дела семейные
И поведало мне начальство злонравное, что после моего побега было пришествие бриттов с вилами и факелами за номером два. Наших бессознательных караульных оттащили раньше, а вот бриттские служители культа к замятне не явились (что однозначно намекает на то, что первый раз был властями бриттов организован).
Но отбились, уж с какими для бриттов жертвами — Добродум не поведал. Через пару часов, когда толпа была разогнана, явились бриттские политики и милитанты, “претензии предъявлять”. Впрочем, рожи они имели озадаченные, а помахивание невинно убиенным трупом “меня” их и вовсе от предъявления отвратило.
В результате в оставшиеся дни пустырь от прочего Лондиниума отделяла круглосуточно дежурившая цепочка милитантов. Ну, даже обучаемые на удивление, отметил я. Да и каких-то извинений или компенсаций за “невинно убиенного секретаря” ни Леший в частности, ни посольство в целом не получило.
А вот с политикой межполисной выходило забавно: судя по времени появления “фактора Капута”, переговоров с политиками непосредственно Лондиниума и прочему, выходила картина, что к агрессивным действиям часть бриттов не стремится. Причём, как бы не большая часть политиков: результаты переговоров четко обозначили в бриттских верхах две категории, экспансистов-реваншистов и консерваторов-изоляционистов. Последних было более, и были они весомее, хотя, как высказался Леший, да и сам я подумал, изоляционисты они “до срока”.
Экспансисты также были неоднородны, от “всем намстим, Капут с нами” до ползучей религиозной экспансии, которой бритты и были до текущего момента заняты.
Но посольство вопрос поставило ребром: мол, нам ваши капуты не угодны, более того, Союз Полисов Гардарики настаивает на проведении плебисцитов в аннексированных вашей гадской унией Полисах. На тему, а нужна ли эта уния. Бритты вслух ругаться, радуя наших послов, не пожелали, но, по словам Лешего, зыркали друг на дружку столь интенсивно, что воздух дрожал в самом прямом смысле.
Но в итоге, на плебисциты добро дали. А главное, следующий вопрос, в котором уже среди наших посольских были трения, решился сам и быстро.
А именно, запрет на религиозную пропаганду на территории Полисов Гардарики (с толстым намёком, что такового не желают и прочие Полисы), и уведомления, что пребывания служителей культа Капута, в ином качестве, кроме как простых людей, на территории Гардарики будет преступлением.
И вот на этот, внушающий “нашим” резонные опасения, ультиматум, ответил сам капутный архижрец. На тему что “и не собирались”(!), сами приползёте и милости капутной на коленях вымаливать будете. И в бумагах и договорах итоговых этот ультиматум зафиксирован, споров и обсуждений с бриттской стороны не вызвал.
Далее, выяснилось, что этот Капут делает точно и достоверно, а что в теории. В чём мной доставленные документы оказали немалую подмогу. И было это как раз телепортацией, как в пределах Земли, так и непонятно куда, объёмов вещества до трёх кубических вёрст. Далее, очевидно было зафиксировано вполне “божественное” действие, а именно “удача”, чисто мистическое проявление, определяемое оценочной шкалой “благословлённого”. Ну и, наконец, виденное нами самими отращивание конечностей.
При всём при этом, ответа на вопрос “откуда” не было, а вот с манифестацией как самого Капута (которые вообще были лишь теоретическими), так и его послатого (или послатых, шут знает) золотого мужика. Были эти манифестации чётко локализованы действием неких фигулин, алтарного (или нет) типа. Собственно, одним из докладов аквилы был доклад о заключении Лондиниума в цепь алтарей.
И ездящие “на переговоры” жрецы таскали с собой специальные алтари, которыми как явления, так и проявления капутные были ограничены.
— Ваши выводы, Ормонд Володимирович? — злодейски, невзирая на мои травмы душевные, им же нанесённые, вопросило начальство змейское в конце своего рассказа.
— Для начала, Добродум Аполлонович, вот до сих пор я окончательно не уверен, что не мистификация это большая. Причём “нежелание” бриттов на конфликт идти в рамки этого моего предположения вполне укладывается. Потому как, положим, всё, что мы зрели, не есть манифестация тварей божественных, а скажем, проявление работы десятков, а то и сотен одарённых, локализованных в месте одном и координируемых техническим устройством, которое назовём условно “алтарь”, — выдал я.
— Исцеление, — бросил Леший. — Благословение на удачу. Кроме того, сама природа подобного “объединения возможностей одарённых” пусть и не невозможно в теории, но потребует строительства некоего монструозного прибора, многоверстовых размеров. Он и работать-то из-за размеров и неизбежных ошибок не будет, не говоря о том, что такое чудовищное строительство и трату ресурсов не скрыть никак.
— Исцеление вполне возможно, пусть в теории. Энергия равна массе, сие известно, пусть в практике ограничено, — начал я. — Удача, Добродум Аполлонович, понятие эфемерное. Так что пока я лично не пощупаю, да надругательство статистическое своими глазами не узрю, буду считать либо случайностью, либо вообще враньём. А монструозность… собственно, мое стремление в Академию не в последнюю очередь вызвано одной зародившейся у меня идеей. Способной изменить вычислители качественно, как в плане размеров уменьшения, так и скорости и объемов вычисления. В теории, но в рамках моих знаний отнюдь не невозможно, — подытожил я.
— Ну, положим, изобретение, техническое, хотя это лишь умствование. Что это нам сие даёт и чем отличается от божественного вмешательства на практике? — огорошил меня Леший.
И призадумался я. А ведь прав гадский леший. Ну, положим, техническое изобретение. Так разницы в случае конфликта никакой! Что тварь божественная по маковке мечом огненным приголубит, что гипотетическая сотня одарённых в центре Лондиниума то же сотворят, маковке всё едино. Правда, есть два момента, всё же отличие несущих.
— Первое, — начал я. — Ежели это устройство техническое, то миролюбие бриттов лишь объёмами технического производства ограничено.
— А оно и так, и так оным ограничено, — змейски улыбнулся Добродум. — Тут вы, как и многие коллеги мои, в ловушке истории и поверхностного взгляда пребываете, Ормонд Володимирович, — выдало начальство, а на взгляд мой вопросительный развернуло мыслю свою. — Вы зрите на Британику, да и, видимо, на объединения Полисов, как на этакий монолит, свойственный той же Империи Римской, государству с государем, единым или коллективным, неважно. Но сие далеко не всегда так, — воздел перст Добродум. — Взять наш союз Полисов ежели. Так мало того, что коллегиальные решения, которые, прямо скажу, далеко не всегда принимаются в силу неразрешимых противоречий. Так ещё в самих Полисах леший ногу сломит. Да вот у нас, в Вильно, кто Полисом руководит?
— Совет Глав Управ, — по учебнику ответил я.
— Ну конечно, — змейски ухмыльнулось начальство. — А совет гражданский лишь кивает согласно.
— Ну не совсем…
— Не совсем. А подданные, Ормонд Володимирович? Прямой воли в политике они не имеют, это факт. А косвенное? Экономика, да банально, эмиграцию никто не отменял. Да на край, возьмут пулестрелы и в Акрополь явятся, вопросы задавать. Сие, конечно, у нас крайне маловероятно, вот только у бриттов тех же таковое не редкость. Думаете толпа к кварталу посольскому второй раз явилась из-за убедительности моей великой? — с усмешкой воззрился на меня злонравный Добродум, на что я, подумав, головой покачал. — Так что у бриттов много факторов действует, и не “единое государство”, сколь бы в мечтах они Империей стать ни тщились.
— Ну хорошо, — признал я. — Значит, вопрос “времени оттягивания” в данном разрезе значения не имеет. Что твари божественные, что техническое устройство, всё едино, — протянул я под кивки Лешего. — Тогда второе. Ежели проявления сии технической природы, то можно их прознать и… вот же бесовщина, — прервал я себя. — А ведь без разницы-то выходит: что разведывать технологию, что ритуал к богам обращения, всё едино будем. Тут детали технического характера скорее, нежели принципиальные. Так что правы вы, выходит, Добродум Аполлонович: на данном этапе и разницы-то нам никакой нет. Но бритты, — задумался я. — Ждать от них агрессии военной или нет?
— Непременно ждать. Естественно, готовиться, — ответствовало начальство.
— А вот будет она или нет — бабка-торговка на рынке полисном знает, — задумчиво подытожил я.
— Именно так, Ормонд Володимирович. Собственно, суть нашего посольства в том была, выяснить, сколь бритты в своей могутности уверились. Ну и сколь на разум способны влиять, если способны, — дополнил он. — А в текущих реалиях, считайте, у бриттов пушка новая появилась. Могучая, но пушка, не более. Ежели, они, конечно, проповедников слать не начнут, в этом случае уже отличия будут очевидны и неприятны. Поклонение богам хоть и затихло, но есть. И ежели блага людям, сколь бы то ни было фантазийные, предложить, то будет период конфликтов. Внутренних, разрушительных и неприятных, — оповестил он. — Так что тут, ежели бог, то либо нам свой нужен, либо потребно изменение программ гимназических, пропаганда и просвещение жителей Полисов. Ну а ежели техника, то всё понятно.
