Раненый мир - Книга Холмов

— Ээм, ты сейчас намекнул, что сам манипулятор и при случае собираешься нас обхитрить, — удивилась Анна. Хотя, свидетельствуя самоуверенность их Кели уже в течение долгого времени, могла бы и не удивляться. — Но как же ты сможешь это сделать, если ты уже вслух об этом заявил?

— Предпочитаю честное соперничество, — помолчав, буркнул Кел. — Потому что настоящему мастеру и не такие преграды по плечу.

Даже когда он едва не пересек смертельную черту, даже когда от его личности осталось так мало — но уж хвастовство-то осталось!

— Вы, светлые жрецы, все такие, — буркнул Ричард, слегка задетый за живое. — Всегда видите в людях плохое, потому что сами не так уж и чисты. Ты, между прочим, один раз содрал с крестьян в две шкуры, когда мы с учителем, совсем не светлые, им помощь оказали и всякой награды не требовали. А ты сказал, что раз у них есть возможность, то пусть помогают, чтобы мы не разорились и дальше творили добро.

— Даже если ты не врешь, то используешь вырванный из контекста один частный случай, в попытке спроецировать на меня ложную логику своего постулата, — не моргнув, сказал Кел.

— Чего, мать твою?

— Пытаешься вызвать во мне чувство вины и тем самым заставить поступить, как тебе нужно. А это само по себе уже подозрительно.

— Я просто пытаюсь показать, какие глупые у тебя мысли.

— Мои подозрения совершенно рациональны, — убежденно ответил Кел, обходя броневагон и рассматривая висящие на нем экспонаты. — Вот, например, ваши боевые трофеи, воинские щиты. Даже их наличие говорит многое о характере хозяев повозки. Если они отняты у побежденных врагов в качестве расплаты, то в лучшем случае, отъем такой важной и глубоко личной для каждого воина вещи, как его щит, характеризует вас как людей не кристальной доброты, а скорее недобрых и злопамятных. Если же, хуже, щиты сняты с трупов и развешены напоказ, что вы тогда за люди?

Все уставились на него с открытыми ртами. Нет, ну серьезно, что ли?!

— Совершенно рациональны, — повторил белый, словно убеждая сам себя.

— Слышь, рацион хренов, — покачал головой рейнджер, — глянь каждому из нас на правое плечо. Теперь глянь себе. Приметил?

Кел умильно косил глазами на серебряную бирку, взял ее двумя пальцами и подозрительным взглядом сравнивал с бирками остальных. Даже понюхал.

— Что это? Какая-то воинская отметка? Или награда?

— И то, и другое. И третье, знак братства, — ответила Анна, невольно сжав кулаки, ей внезапно и совершенно некстати вспомнилось, как два дня назад она умирала на Холме, чтобы могли жить остальные. — Мы "Лисы", ханта Мэннивея, одна из лучших, ну ладно, из неплохих хант. Это наш отрядный знак, и ты один из нас. Ты пришел в себя не без сознания, не валяясь на земле, а стоя на ногах, поэтому мы не могли навесить ее на тебя, пока ты валялся. Да и так просто ее не навернешь, она закрепляется, чтобы в бою не слетала. Подергай.

— Ты помнишь все из своей жизни, кроме всего, что связано с нами и со Странником, — добавила Алейна. — Потому что эту память и часть жизни отнял у тебя Безликий. Низверг. Сразу же после того, как мы пытались тебя защитить. Но он нас легко раскидал, выдрал из тебя кусок и ушел...

— Что за слово такое, "ханта", глупо звучит, — с раздраженным подвывом бросил Кел, зажатый в угол. Он не нашел в изложенном явных белых ниток и слабых мест, а потому переключил внимание на другое. — Но "Лисы", говорящее название, значит хитрые, пройдохи, в своей стратегии делающие упор на обман. Название так же вас выдает.

Это было уже слишком. Подвывающий меловой белец в поисках правды покусился на святое. Ну, почти святое, истинно святым была не ханта и даже ее название, а тот, в чью честь Лисы назвали себя.

— ЧТО? — возмутилась Анна, вот теперь уже реально заводясь. — За Лиса можно и в морду! Тем более, что ты к ударам нечувствительный, так что я с удовольствием!

— Спор!!! — гулко воскликнул Стальной, который помимо громогласной перепалки слышал, как учащенно стучат их сердца, а возможно, и как зудит уязвленная гордость.

— Мы не спорим, — отрезал Кел. — Мы дискутируем.

Но было видно, что он в замешательстве и понял, что перегнул палку. Если это действительно друзья, и они только что пытались его спасти, то нехорошо получилось. Какой бы незнакомой и странной не казалась эта компания и все происходящее, нужно не испытывать их терпение, а попробовать заново найти свое место. В этой, как ее... ханте.

— Пока мы тут дискутируем, они там лесной народец в жертву приносят, — Алейна закончила разговор самым простым способом из возможных: развернулась и прошла по дороге вперед, к лесу. Проходя мимо коней, щелкнула пальцем, переключив внимание на себя, чуть присвистнула, и тихим зовом повела их за собой. Тягловозы смирно двинулись за девчонкой, пофыркивая и глядя на нее с искренней привязанностью. Хотя и алая ягода сахры в награду за послушание питала симпатии коняг, но к Алейне звери тянулись как правило и без награды.

Ричард был рад уйти от спора, живо сел на козлы и слегка притормозил повозку, чтобы не способный к быстроходности Дмитриус залез и уселся рядом с ним. Анна уже давно была на крыше, но Книгу Холмов отодвинула, чтобы в нужный момент спрыгнуть внутрь. Винсент флегматично оставался на обочине до последнего, потом вошел в свою тень как в дверь, она скользнула по земле и втекла внутрь броневагона, где он спокойно и вышел, улегшись на собственную кровать.

Кел постоял немного, пожал плечами, догнал повозку, благо ехала она весьма небыстро, и спросил:

— А мне куда?

— Вот койка, — Алейна указала на верхний ярус. — Там в изголовье сундук с твоими вещами, поройся, может что-то вспомнишь.

— Кстати, чернобурка, — сказал все еще слегка покрасневший Ричард. Чернобуркой он звал Анну, которая чаще всего носила длинные волосы собранными в тугой черный хвост. — У тебя же трофей от герртруда. Можешь из бойницы кого-нибудь так шарахнуть, что мозгов не соберет.

— Не люблю беспорядок, — огрызнулась Анна, в прошлом прилежная домохозяйка, все еще не утратившая инстинкты того времени, когда фанатично боролась за чистоту с хаосом, извечно проникающим в дом.

— В лесу убираться не обязательно.

— И это говорит рейнджер. Но ты прав. Покажи, как заряжать эту штуку?

Ричард едва не вскинул руки, чтобы взять огнестрел Ганса Штайнера и старым, заученным движением упереть в колено, да зарядить, как в учебке, за четыре секунды. Руки дернулись, удержались в последний момент, лицо дрогнуло. Комок скверны! Стоило выйти из себя, как уже выпадаешь из образа. Вот почему так опасны чувства. Забудь тренировочный лагерь, ты рейнджер братства; забудь распорядок, ты гордый сын Севера; забудь инструкции, ты лучник и презираешь штрайгеров и огнестрел.

— Еще я этот паскудный кусок железа в руки не брал, — сплюнул Дик. — Мы честные стрелки, а не панцеры с шлемом вместо мозгов. Он еще бежать на расстояние выстрела будет, а я уже до него достану. Пока он заряжает, я восемь стрел пущу!

Кудахтая по-лесному, как правильный глухарь из бродяжьего братства, не признающий иных друзей, кроме своего тисового, он украдкой глянул назад, будто проверяя дорогу, и мазнул взглядом по Анне. Девушка неловко возилась с лучшим огнестрелом, что Ричард видел в жизни. Сын поколений мастеров, их проб и ошибок, озарений и разочарований, унижений и трудов, истинный сын Канзора лежал в ее руках, решительных, но слепых. Анна не станет ему матерью, не поймет и не полюбит его, как всем сердцем любил Дик — граненый шлифованный ствол длинной с полтора локтя, гладкий приклад, пропитанный дымным соком; запах огненной соли, резкий звук выстрела, эхом разносящийся над Холмами, жесткую отдачу, которую нужно правильно принять на плечо. Суровый, преданный характер и послушную умелым рукам мощь, которую обуздало лучшее государство на свете.

— Ну а как заряжать-то, — растерянно спросила Анна, не зная, что делать с этим оружием.

— Ладно, — буркнул он. — Дай посмотрю.

Ричард любил и луки. Как не любить плоть от плоти вольных древ, тугие в натяге, с силой разгибающие плечи, гордо вибрирующие после выстрела в сжатой руке. Дети леса и ветра, поющие песню тетивы под вторящий ей посвист стрел. Натянувший лук — един с природой, он слушает ветер и развитым за годы шестым чувством осязает ландшафт. Щурится от солнца, хмурится под дождем, знает, как поведет себя прихотливая стрела. Стреляющий из длинноствольного штрайга, напротив, отключается от мира и сливается в первую очередь с замершим в руках стволом; мощь выстрела преодолевает силы природы и пробивает доспех, от которого бессильно отскакивают стрелы. Хотя расстояние невелико, но за последние годы оно выросло, Дик в юности стрелял из старых штрайгов, а на коленях у Анны новый, лучший на сегодня образец. Как же хочется взвесить его в руках, рассмотреть, прочистить, никуда не торопясь, засыпать огненную соль, заложить круглую свинцовую пулю, упереть гладкий приклад в плечо — и снова ощутить рявкающую мощь настоящего огнестрела. Почувствовать, как мгновенная нить связует тебя с жертвой, и как эта нить завершается ударом прямо в цель.

Возможно, он еще сделает это.

Низкие зеленые холмы с пологими склонами остались позади, броневагон снова вкатился в густой сосновый лес, как будто и не покидал его. И, мирно поскрипывая колесами под сенью крон, неторопливо ехал в объятия коварной западни.

Лисы готовили себя к бою и насвистывали песенку про лихого короля Робуса, которую принято петь, отправляясь на безрассудное дело, но будучи уверенным, что это дело удастся в лучшем виде:

"Сир Робус был младой король,

Один на всю страну,

И так любил он свой народ,

Что пропил всю казну!

Когда же утром он пришел

С похмелья весь больной,

Народ толпой к нему вошел:

"Дай денег нам, родной!"

Ну ладно, отвечал Король,

Коль царство на кону,

Чтоб злато полилось рекой,

Я съезжу на Луну!

Ведь на небе висит ничей

Огромнейший Опал.

Я отколю большой кусок,

Чтоб к замку он упал!

Я съезжу на небо, друзья,

Мне это по плечу,

И всех, народ мой мне судья,

Я вмиг обогачу!"

Дорога в этой части древней земли оказалась вымощена крупным старым камнем, и сработана великолепно, так, что без всякого ухода сохранила форму больше трех столетий — с тех пор, как Изгнатели окончательно покинули Холмы. Зачем тут замостили дорогу, и каким образом неизвестные мастера добились такой прочности, Лисам было уже не узнать. Но ехать по этой дороге оказалось приятнее, чем обычно. Хотя броневагон и по колдобинам ехал не так уж и тряско — благодаря стараниям одного из Лисов, инженера, который погиб два месяца назад. Впрочем, даже погибший, он остался в ханте, правда, уже в роли в основном воина, а не механика.

Дмитриус в дожелезной жизни был механиком и изобретателем с большим потенциалом. И когда ханта получила в изумленные, но жадно затрепетавшие руки такой подарок судьбы, как броневагон, лисий инженер прикатил ее к лучшему из мэннивеских каретчиков-мастеров. Был это Брон Брыдван, блеклый человек с очень длинными и ловкими пальцами и необычно сильными для своего сложения руками, за что получил прозвище Брон-Две-Клешни.

Каретчиков в торговом городе, стоящем на четырех древних трактах, ясное дело, достаточно, чтобы Дмитриус мог выбрать действительно выдающегося. Через Мэннивей идет по сотне крупных караванов в год, то есть, по жилам города громыхает по несколько тысяч повозок в сезон. Сколько из них требует осмотра и починки, и сколько торговцам приходится делать заново, и не сосчитать. Кроме того, Мэннивей не просто так слывет крупным перевалочным пунктом в том числе и для бесконечного потока контрабанды, поэтому востребованность в каретчиках всегда оставалась стабильно высока.

Пользуясь кратковременным финансовым благополучием Лисов, Дмитриус нанял Брона и его учеников на две недели, и вместе они надумали и воплотили такую подвеску и рессоры, что даже видавший виды Брыдван был доволен замыслом. Поначалу друзья считали инженерные идеи Дмитриуса дорогостоящим излишеством, и громко роптали против таких трат. Но в худощавом и невысоком парне умещалось достаточное количество энтузиазма, чтобы он пересилил. И уже на следующий день после того, как броневагон гордо выплыл из ворот мастерской Брыдвана, лисы с восторгом оценили разницу. Теперь даже паршивая дорога стала "ыыы, но все же терпимой", а на редких хороших участках тяжелый дом на колесах катил плавно и ровно, почти как воздушная баржа.

Оказалось, что решение Дмитриуса лучше тех, что были в арсенале мастера, поэтому после испытаний Брон вернул лису полцены за то, чтобы чертеж не ушел к другим каретчикам.

— От меня-то железно не уйдет. Но зубаря во рту не утаишь, — предупредил инженер, чокаясь с Брыдваном рюмкой крепкой медовухи. — Купят твою карету через подставное лицо, разберут и срисуют механику. Алхимию на рессорах в пружинной стали, наверное, сразу не разберут, особенно, если ты с Мерцей договоришься, чтобы она не рассказала. Но все равно же выяснят рано или поздно. Методом проб и ошибок.

— Пущай пробуют, — сипло ответил Брон. — Пока они ломают, мы продаем.

Говорят, после этого дела и без того удачливого каретчика вовсе пошли на лад. Дошло до того, что он собрался и уехал из Мэннивея, оставив мастерскую на кого-то из учеников. А сам с сыновьями, говорят, основал новую мастерскую в одной из провинций Канзора. Бежал от войны, хоть пока еще она не пришла в Мэннивей. Но все знали, что рано или поздно она придет и сюда. А тертый каретчик очевидным образом показал, на чью победу ставит в этой войне...

— Ну что там, ждут нас?

— Ждут, давно уже заметили, — усмехнулся Винсент. — Сначала суетились, потом старшие вернулись от алтаря и всех расставили по местам. Троих отправили в лагерь за холм, причем, бойцов. Наверное, проверить, нет ли угрозы их скарбу.

— Скатертью дорожка.

— Но они утащили с собой мешок, в котором двое или трое друд.

— Уроды. Ничего, разберемся с засадой, наведаемся к ним в лагерь.

К этому времени, а прошло около получаса, серый ворон успел рассмотреть еще множество подробностей. Во-первых, заплаткой в повозке действительно оказался штандарт Даники Ройена, рейнджер не ошибся. Во-вторых, всеми командовал здоровенный дядька с ухоженной бородой в кольчужных кольцах, а значит, один из Железной Гильдии. Наемник в достаточно дорогом, качественно доспехе, хоть и носившем следы множества боев и отметин оружейников, приводивших его в порядок. Звали дядьку Убой, на боку у него красовался оччень весомый бастард, Анна прямо-таки представляла себе, как тяжелые удары рассекают ее жалкий, кожаный с металлическими пластинами ламеллярный доспех, и ежилась. На другом боку Убоя висел кистень, тоже оружие совсем несладкое для рукопашника, если доведется против него выйти.

Убой показал себя настоящим хозяином, во-первых, не стеснялся раздавать оплеухи и тумаки, его люди явно боялись своего капитана и по возможности держались подальше от него. А во-вторых, у него явно было все самое лучшее: доспех, оружие, одежда, еда. Многие из отряда ходили в обносках и с осунувшимися лицами, а дядька жрал здоровенную птичью голень и чаял это само собой разумеющимся.