— Если оттепель в восточной части Ист-Хэйвена наступит намного раньше, чем обычно вдоль Холи-Лэнгхорн, могущественное воинство Бога и архангелов все равно застрянет во льду, снегу или грязи в этом месте. Если это так, Кинт остается на месте в Файв-Форкс, чтобы блокировать любое отступление, в то время как сиддармаркцы Самирсита или Мэкгригейра продвигаются через ущелье Оларн, а генерал Стонар идет на север с армией, которую республика собирала в низовье ущелья Силман за зиму. Шанс, что Уиршим выберется из этого... скажем так, не очень велик.
— А если нам не повезет с погодой и на Холи-Лэнгхорн оттает раньше, чем прогнозировалось? — тихо спросил Кэйлеб, и Мерлин пожал плечами.
— Если харчонгцы смогут выступить раньше, чем мы ожидаем, и если они смогут координировать свои действия с Уиршимом — а Церковь готова игнорировать угрозу, надвигающуюся на Северный Хилдермосс, и то, что должно произойти с ней примерно в то же время в Клифф-Пик — у нас могут быть проблемы, — сказал он, уступая. — В этот момент Кинту придется удерживать Файв-Форкс, пока сиддармаркцы разбираются с Уиршимом, и все наши расчеты поставок становятся намного более... сложными. Но он абсолютно прав насчет выигрыша, если ему удастся это провернуть, Кэйлеб. И с тем фактом, что весной Истшер, Хай-Маунт и Симкин будут занимать совсем немного внимания Мейгвейра. Вы же знаете, что это так.
— Да, знаю. — Кэйлеб вздохнул. Затем он выдавил кривую, наполовину горькую улыбку и покачал головой Мерлину. — Знаю, и если бы я был тем, кто руководил этим... этим его "рассчитанным риском", я бы, вероятно, так же стремился попробовать это, как и он. Но это не так. — Он снова покачал головой. — Я тот, кто должен уполномочить кого-то другого сделать это, и если это не сработает — если это обернется катастрофой, потому что мы получим две сплошные пятидневные метели, которых никто не ожидал, или в Пограничных штатах рано наступит оттепель, или она наступит поздно на Айс-Эш — я буду тем, кто бросил кости — потому что в конечном счете ответственность лежит на мне, кто бы ни придумал эту идею в первую очередь — и проиграл с жизнями шестидесяти тысяч человек.
— Знаю. — Мерлин посмотрел на императора, который также был его другом, и его голубые глаза были почти нежными, — я знаю. Но посмотрите на это с другой стороны, Кэйлеб. Если вы все-таки решите позволить ему сделать это, вы сможете использовать свои собственные кости, и парень, которого вы заставите их бросить, имеет чертовски хороший послужной список.
— Это, безусловно, правда, — криво усмехнулся император. — И если он думает, что сможет это провернуть, не думаю, что мне следует говорить ему "нет". Тем не менее, это все еще заставляет меня чертовски нервничать. И думаю, прежде чем мы примем какие-либо решения по этому поводу, нам нужно обсудить это с Домиником и Шарлиэн, как только они проснутся. И со Стонаром, если уж на то пошло, как только официальная депеша Кинта попадет к нам сюда. Большую часть армии Мидхолд составляют чарисийцы, но если мы облажаемся и потеряем эту армию, именно его северный фланг снова развалится.
Мерлин кивнул, и Кэйлеб сделал большой глоток из своего стакана с виски. Выражение его лица было кислым, но Мерлин знал его слишком хорошо, чтобы его можно было обмануть. Императору все еще не нравилась эта идея по всем причинам, которые он только что перечислил, но он уже знал, что, вероятно, согласится с ней.
— Что ж, — Эйва сделала еще один глоток из своего бокала — гораздо более деликатный и женственный в ее случае, затем поставила свой бокал, вытянула ноги и встала. — Я так счастлива оставить все эти трудные, потные военные решения за тобой и императором, Мерлин. — Она грациозно присела в реверансе перед Кэйлебом, и император усмехнулся. — Тем временем, однако, у меня есть свои дела, которые я должна выполнить. Я ценю вашу готовность одолжить мне свой разведывательный скиммер.
— Не за что, — торжественно сказал Мерлин. — Просто постарайся не сломать его.
— Поскольку им будет через пульт удаленно управлять Сова, а я буду держать руки подальше от рычагов и кнопок, возможно, вам следует обсудить это с ним, — мило предложила она.
— Думаю, любой родитель волнуется, когда его дети катаются на аэромобиле без него, — вздохнул Мерлин.
— Постараюсь доставить его и мадам Парсан в пещеру в целости и сохранности, коммандер Этроуз, — сказал Сова по комлинку, и Мерлин усмехнулся, хотя его юмор был немного натянутым.
Поскольку созданная Совой ПИКА была загружена дубликатом воспоминаний и личности Нимуэ Элбан, ИИ был вынужден найти способ различать разные ее версии. К счастью, с такой ситуацией Федерация сталкивалась и раньше.
Согласно законодательству Федерации, эмансипация электронных личностей была законной. Действительно, довольно многие из них — возможно, лишь незначительное число по сравнению с общей численностью населения Федерации, но в целом почти миллион — были размещены в ПИКА, свободных от установленного временного ограничения ПИКА Нимуэ. Десятидневный срок в ее случае был необходим, потому что ПИКА, подобные ее, не были независимыми личностями. Они были продолжением существующего биологического интеллекта, и ограничение должно было сделать две вещи: во-первых, предотвратить "выход из строя" кибернетической версии этого интеллекта и, во-вторых, установить юридическую ответственность за любые действия ПИКА.
ПИКА, созданные для эмансипированных личностей, не сталкивались с этим ограничением [автор вполне разумно изменил свое изложенное в пятой части серии мнение, что все ПИКА были только неэмансипированными]. Вместо этого они были запрограммированы на то, чтобы прежде всего предотвратить загрузку в них какой-либо другой личности, и вопрос о том, были ли эти копии людей из плоти и крови на самом деле людьми — как и вопрос о том, были ли у них "души" или нет — оставался горячо обсуждаемым. Их было так мало, а возможность создавать ПИКА последнего поколения появилась сравнительно недавно — и угроза Гбаба так сильно отвлекла от подобных проблем, — что достичь какого-либо окончательного философского консенсуса было невозможно. Мерлин Этроуз находил довольно горькой иронией то, что Нимуэ Элбан никогда не задумывалась слишком много ни над одним из этих вопросов. Или, возможно, так оно и было, когда она добровольно согласилась умереть, чтобы ПИКА с ее воспоминаниями могла пробудиться здесь, на Сэйфхолде. Однако, если бы она это сделала, ни он, ни Нимуэ Чуэрио никогда бы ничего об этом не узнали.
Юридически, однако, Федерация пришла к выводу, что, подобно виртуальным личностям, созданным для ее военных исследований и разработок, электронные люди, живущие в этих ПИКА, имеют те же юридические права, что и любое биологическое существо. Многие из них, на самом деле, были военнослужащими, а горстка даже была избрана членами Ассамблеи Федерации.
Сова просто решил, что оба ПИКА, бегающие по Сэйфхолду, были эмансипированными личностями, и поскольку Нимуэ Чуэрио была на семь лет младше Мерлина Этроуза, он был старше ее по времени службы и поэтому оставался старшим офицером ФЗФ в Сэйфхолде. Однако, чтобы избежать путаницы в отношении того, к кому он мог обращаться в любой данный момент, Мерлин стал "коммандером Этроузом", а Нимуэ — "коммандером Чуэрио". Это имело совершенно разумный смысл и полностью соответствовало — ну, почти идеально, учитывая взломанное состояние программного обеспечения Мерлина — законам Федерации, но каждый раз, когда Сова использовал ту или иную форму обращения, Мерлин чувствовал, как от него ускользает немного больше человеческого существа, которым он когда-то был. По правде говоря, теперь он гораздо больше думал о себе как о Мерлине, чем как о Нимуэ. Возможно, это было бы неизбежно в любом случае, но существование его "младшей сестры", казалось, ускорило процесс и убыстрило его, и он не был уверен в своих чувствах по этому поводу.
— Сделай это, Сова, — сказал он после самой короткой паузы. — И когда вы доберетесь туда, Эйва, обязательно передайте мои наилучшие пожелания Сандарии и нашим гостям.
— Так и сделаю, — ответила она, а затем ее собственное выражение лица стало серьезным. — Я только надеюсь, что мы когда-нибудь сможем позволить им покинуть пещеру.
— Думаю, это получится. И даже если мы никогда не сможем, — лицо Мерлина посуровело, и на мгновение Дайэлидд Мэб посмотрел на нее своими сапфировыми глазами, — это все равно стоило каждой минуты.
— Вы правы, — тихо сказала она и положила руку на его покрытую шрамами щеку. Затем она наклонилась ближе, поцеловала его в лоб и выпрямилась с нежной улыбкой. — И я передам им вашу любовь, а также ваши наилучшие пожелания, — пообещала она.
.XVIII.
Лагерь Диннис, озеро Айсик, провинция Тарика, республика Сиддармарк
— Я уже говорил с вами об этом раньше, отец, — холодно сказал епископ Мейкел Жинкинс. — Не думаю, что вы должным образом оцениваете серьезность своего проступка.
Отец Эйзак Момотани взглянул через стол на человека, который управлял лагерем Диннис. Жинкинс был темноволосым и темноглазым, и в данный момент эти глаза были осколками коричневого агата на железном лице.
— Заключенные в этом лагере находятся здесь, потому что у Матери-Церкви есть веские основания подозревать их в ереси и богохульстве, — продолжил епископ. — Подавляющее большинство из них — вы знаете это так же хорошо, как и я, — исповедуются и признают свои грехи в свое время. Вы не оказываете им никакой услуги, намекая им своими действиями на то, что Мать-Церковь не будет в свое время требовать от всех них полного и подробного отчета за их преступления против нее, Бога и архангелов. Вы намеренно пытаетесь помешать святой миссии инквизиции, отец? И готовы ли вы к последствиям, если это действительно ваше намерение?
Он сделал паузу, свирепо глядя на младшего священника в зеленой рясе паскуалата, явно требуя ответа.
— Милорд, — сказал Момотани, — у меня нет желания препятствовать инквизиции, но у меня есть свои обеты. К ним относится исцеление любого дитя Божьего.
— Еретики отрезали себя от Бога по собственной воле! — огрызнулся Жинкинс. — Мать-Церковь даст отпущение грехов за истинное раскаяние в любом меньшем грехе, однако святой Шулер совершенно ясно дал понять, что не может быть отпущения грехов за ересь и нарушение Запретов. Бог может простить тех, кто раскаивается, даже на краю могилы, но это потому, что Бог наделен властью прощать то, чего не может простить человек. А еретики, отец, отлучаются от церкви, изгоняются и прокляты. Мы обязаны предать их Наказанию, и на них не распространяются клятвы ваших целителей.
— Это вполне может быть правдой, милорд. Я паскуалат, а не шулерит, и никогда не утверждал, что я инквизитор. Я также не оспариваю ваше прочтение Книги Шулера и того, что она требует, и я бы никогда не стал противопоставлять свое суждение суждению Матери-Церкви. Тем не менее, сама Мать-Церковь учит, что до тех пор, пока чья-то вина не будет доказана и он будет осужден как еретик, этот человек должен считаться невиновным — как и все дети Божьи должны считаться невиновными, пока не будет доказано что-то еще. И поэтому я обязан исцелять их раны, когда это возможно, до тех пор, пока инквизиция не проверит их полностью и не осудит за их преступления.
Он непоколебимо встретил пылающий взгляд епископа, и Жинкинс подавил желание закричать в лицо дерзкому молодому ублюдку.
Отчасти проблема заключалась в том, что Эйзак Момотани официально не находился под непосредственным командованием Жинкинса, несмотря на огромную пропасть в их священнических званиях. Молодой паскуалат был прикреплен к отряду охраны лагеря Диннис, набранному из армии Бога и технически подотчетному епископу воинствующему Барнэбею Уиршиму, а не непосредственно инквизиции. На самом деле наглый сукин сын вообще не должен был иметь никаких контактов с заключенными лагеря Диннис, но он взял на себя обязательство "улучшить их условия". На самом деле он привлекал сотрудников охраны для работы в лагере по санитарной очистке — официально, потому что болезнь, начавшаяся у заключенных, могла легко распространиться и на охрану. И Жинкинс был уверен, что он потихоньку переправлял пайки из столовой охранников заключенным с тем же оправданием: если голод ослабит их сопротивляемость болезням, чума вполне может распространиться за пределы их собственных рядов, как и предупреждала Книга Паскуале.
Без сомнения, Момотани все это казалось достаточно безобидным. Вероятно, это также заставило его почувствовать себя лучше перед лицом суровых требований Наказания Шулера. В конце концов, это, конечно, ничего не дало бы там, где речь шла об истинном, духовном благополучии заключенных. Только очищение Наказанием могло надеяться вернуть душу еретика из ада, и, кроме того, какое значение могла иметь судьба их физических тел?
Но это могло иметь значение, и чего ни Момотани, ни полковник Агустан Тимак, командир сил охраны лагеря, казалось, не могли понять, так это того, насколько разрушительными на самом деле были его действия. Все, что могло бы внушить заключенным, что инквизиция на самом деле не будет обращаться с ними так сурово, как того требует Книга Шулера, могло бы только усилить извращенность и коррупцию, которые в первую очередь втянули их в поклонение Шан-вей. Их проклятая госпожа нашептывала им на ухо, что они еще могут избежать наказания, уготованного им за отступничество и ересь на протяжении всей вечности. "Доброта", за которую глупые дураки вроде Момотани ханжески похлопывали себя по спине, на самом деле была величайшей жестокостью, которую они могли проявить к еретикам, отправленным к Жинкинсу для сортировки и очищения!
Епископ был на грани того, чтобы отдать приказ об аресте Момотани по обвинению в подрыве джихада. Едва ли мог быть более явный случай неповиновения истинной миссии инквизиции, как бы это ни было замаскировано буквой церковного закона, и Жинкинс не сомневался, что генерал-инквизитор Уилбир полностью поддержит его. И все же он колебался, и причина, по которой он это делал, только наполнила его еще большей яростью.
Маленький ублюдок знает, что произошло в лагере Чихиро. Эта мысль проскрежетала в голове епископа, как гравий в зубчатых колесах мануфактуры. Каким-то образом эти чертовы листовки проникли в мой лагерь, и этот непослушный маленький засранец знает, что случилось с отцом Жиромом, отцом Фрэнсисом и братом Жоржем. Вот в чем дело на самом деле. Он боится, что демонический "сейджин Дайэлидд" доберется до него, если он не будет лизать задницы заключенным!
Струйка холодного мышьяка потекла под магмой ярости Жинкинса. Глубоко внутри он знал, что это за мышьяк, как бы яростно он ни отказывался смотреть ему в лицо. И в том же самом глубоко скрытом месте он знал, что Эйзаком Момотани двигал не страх перед возмездием ложных сейджинов. Паскуалат мог быть — был — трагически неправ относительно последствий ложной доброты, которая поощряла еретиков упорствовать в своей ереси, но он был искренен. Это были инквизиторы лагеря Диннис, которые были в ужасе от того, что пули или клинок Мэб могли найти их.
