Она кричала сама, достаточно часто, в течение бесконечных, ужасных часов после смерти Эйланы — умоляла их прекратить причинять ей боль, когда использовались раскаленные иглы, когда были вырваны ногти на руках и ногах. Но даже когда они заставляли ее умолять и умолять, она отказывалась произносить слова, которые на самом деле могли бы заставить их остановиться.
И все же она знала, что ее неповиновение приближается к концу. Эйлана была не единственной невинной, которую они допрашивали в ее присутствии, и агония была не единственной пыткой, которую они применяли к ней. Они оставили ее в этом проклятом кресле, не давая ей спать бесконечно, обливая ее ведрами ледяной воды всякий раз, когда она начинала клевать носом — или прикасаясь к ней раскаленным добела железом, просто для разнообразия. Они по очереди забрасывали ее вопросами, снова и снова — наклонялись близко, кричали ей в лицо, угрожали ей... а затем причиняли ей ужасную боль, чтобы доказать, что их угрозы были реальными. Они держали ее голову под водой, пока она почти не задыхалась, издевались и унижали ее. Она отказывалась есть, пыталась уморить себя голодом, и они кормили ее насильно, запихивая еду ей в горло через трубку. И всегда — всегда — они возвращались к боли. Боль, которую, как она обнаружила, они могли причинять вечно, самыми разными способами, не позволяя ей убежать в смерть.
И скоро, слишком скоро, они вернутся, чтобы сделать это снова. Они обещали ей и оставили жаровню и раскаленные железки наготове, чтобы напомнить ей об этом.
Пожалуйста, Боже, — подумала она. — О, пожалуйста. Дай мне умереть. Пусть это закончится. Я сражалась — действительно сражалась, — но я всего лишь смертная. Я не ангел, не сейджин, а всего лишь я и не могу сражаться вечно. Я просто... не могу. Так что, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне умереть.
Слезы текли по ее грязному, покрытому синяками лицу, когда она сидела в кресле, уставившись на железо, ожидая, но ответа не было.
* * *
Никто никогда не видел маленькие, тщательно запрограммированные автономные пульты с дистанционным управлением, которые проникали через зарешеченные окна тюрьмы Сент-Тирмин, тихо ползли по дымоходам, просачивались под двери. Они были крошечными, не больше подходящих насекомых, под которых они были замаскированы, и они не испускали никаких заметных признаков излучения. Они добирались только до назначенных точек, выбранных на основе самого тщательного анализа планировки тюрьмы, который позволили спутниковые снимки Совы. И как только они достигали этих точек, они просто растворялись в инертной, ничем не примечательной пыли и в процессе высвобождали свой груз.
Нанниты, которые поднимались из этих разрушенных пультов с дистанционным управлением, были еще меньше, микроскопичнее, их запрограммированное время жизни измерялось менее чем одним днем Сэйфхолда, прежде чем они тоже стали не более чем пылью. И все же их были миллионы, и они дрейфовали вверх, освобожденные от заточения, распространяясь во всех направлениях. Это заняло часы — гораздо больше часов, чем мог бы пожелать любой член внутреннего круга, точно так же, как потребовалось слишком много дней, чтобы для начала просто разработать и изготовить их, — но они неумолимо распространялись, просачиваясь в каждый уголок и щель, пока не проникли во весь объем этой мрачной, ужасной тюрьмы, в чьих стенах ужаса находилось что-нибудь живое.
А потом они активировались.
* * *
Глаза Жоржет расширились, и она отчаянно, тщетно напряглась, пытаясь освободиться от своих пут, когда снова услышала пугающе знакомые шаги отца Базуэйла, идущего по коридору к камере пыток. Она слышала, как хнычет, ненавидела эту слабость, знала, что слишком скоро всхлипы снова превратятся в хриплые крики.
Верховный священник появился в арочном дверном проеме, улыбаясь ей и натягивая на руки черные перчатки.
— Что ж, вижу, ты ждала меня, — сказал он болтливо, подходя и становясь рядом с пылающими железками. Он погладил одну изолирующую деревянную ручку, отполированную и гладкую от многолетнего использования, медленным, злорадным движением кончика пальца, и его глаза были холоднее зионской зимы. — Итак, на чем мы остановились в прошлый раз, хммм? — Он вытащил железо из жаровни, медленно, задумчиво поводя его раскаленным кончиком, и задумчиво поджал губы. — Дай мне посмотреть, дай мне посмотреть....
Она застонала, но затем шулерит моргнул. Он опустил железо и поднес другую руку ко лбу, и вид у него был... какой-то озадаченный.
Жоржет этого не заметила. Не сразу. Но потом она что-то почувствовала, несмотря на свой дрожащий ужас. Она не знала, что это было, но она никогда не чувствовала ничего подобного. Это не было больно — на самом деле, и уж точно не по сравнению с ужасными, страшными вещами, которые происходили в этой ужасной камере. Но это было так... странно. А затем на нее нахлынула легкая усталость — потрясающе успокаивающая после стольких страданий, стольких ужасов. Мягкая серая завеса, казалось, проскользнула между ней и болью, пульсирующей в ее теле, и она задохнулась от невыразимой благодарности, позволив себе расслабиться в ее комфорте. Она понятия не имела, что это было, как долго это продлится, но она знала, что это был перст Самого Бога. Что Он проник в ее ужасный, бесконечный кошмар, чтобы дать ей хотя бы этот краткий миг успокоения. Ее покрытые струпьями губы зашевелились в безмолвной благодарственной молитве, и голова закружилась. Нет, это была не ее голова. Вся камера пыток — весь мир — вращался вокруг нее, и она катилась по спирали вниз, вниз, вниз, как будто сон, которого ей так долго не давали, наконец-то подкрался к ней. Будто...
* * *
— Что ты сказал?
Жэспар Клинтан уставился через свой стол на Уиллима Рейно, и впервые на памяти архиепископа багровое лицо великого инквизитора стало белым, как бумага.
Конечно, его собственное лицо выглядело не намного лучше.
— Отец Аллейн лично подтвердил это, ваша светлость, — сказал он, удивляясь, как его голос может звучать так... нормально.
— Все? Все? — потребовал Клинтан тоном, который отчаянно хотел, чтобы ответ был отрицательным.
— Все, — тяжело ответил Рейно. — Каждый заключенный, каждый следователь, каждый охранник, епископ-инквизитор Балтазир, каждый член его персонала — все, кто были в тюрьме Сент-Тирмин. Все мертвы.
— Но никого за пределами тюрьмы?
— Нет, ваша светлость.
— Но... как? — Вопрос прозвучал почти шепотом, и что-то очень похожее на ужас вспыхнуло в глазах Клинтана.
— Мы не знаем, ваша светлость. — Рейно на мгновение закрыл глаза, затем поднял руку в беспомощном жесте. — У нас есть собственные целители — члены ордена, которым мы можем доверять, а не паскуалаты, — которые даже сейчас осматривают тела. И как только они закончат, мы избавимся от них в тюремном крематории.
Клинтан понимающе кивнул. Жест был почти судорожным. Это был далеко не первый случай, когда крематорий на территории тюрьмы использовался для сокрытия секретов инквизиции. Если оказывалось, что заключенный по какой-либо причине не подходит для публичной казни, проще всего было просто убедиться, что он исчез навсегда.
Но он никогда не скрывал такой "тайны", как эта.
— Ч-что они нашли? Целители? — спросил он сейчас.
— Ничего, ваша светлость, — тяжело сказал Рейно. — Просто совсем ничего. Нет никаких ран, никаких признаков насилия, никаких признаков какой-либо известной болезни, никаких свидетельств того, что кто-то из них даже обращался за помощью, предполагая, что у них было на это время. Как если бы в какой-то момент они ходили вокруг, выполняя свои обычные обязанности. А в следующий момент они ... они только что умерли, ваша светлость. Просто умерли и упали прямо там, где стояли. Один из братьев-мирян действительно рухнул поперек порога, когда выходил из тюрьмы. Это было то, что так быстро привлекло внимание внешней охраны.
— О, милый Шулер. — На этот раз это действительно был шепот, и рука Клинтана дрожала, когда он сжимал свой нагрудный скипетр. — Паскуале, сохрани нас.
Рейно кивнул, быстро расписываясь скипетром, и его глаза потемнели, когда они встретились с взглядом великого инквизитора.
Как они это сделали? — его мозг требовал сам от себя. — Как они могли это сделать?
Он никогда не сомневался, что это должны были быть фальшивые сейджины — нет, демоны, которые притворялись сейджинами! — но как?
В записях нет ничего подобного — ни в Свидетельствах, ни в Книге Чихиро, ни в секретных файлах инквизиции. Ничего! Никогда. Ни от рук Шан-вей, ни во время войны с падшими. Даже Грималди не добился ничего подобного после своего падения!
Он попытался отогнать от себя эту мысль, сосредоточиться на том, как инквизиция должна справиться с этим. По крайней мере, это произошло в Сент-Тирмине. При небольшом везении они могли бы скрыть это от остальной части Матери-Церкви и ее детей, по крайней мере, на какое-то время. Притворитесь, что этого никогда не было — отрицайте, что это было, если фальшивые сейджины и их союзники распространят эту историю. Но он знал, и великий инквизитор знал, и со временем все больше и больше их инквизиторов услышат шепот, слухи о том, что произошло на самом деле. Тайна Сент-Тирмина была слишком важна для инквизиции, слишком важна для ее операций, чтобы тайна не просочилась, по крайней мере, среди старших членов их собственного ордена. И как только это произойдет, это неизбежно распространится еще дальше. Когда это произойдет, когда они больше не смогут просто отрицать это, как они обратятся с этим, объяснят это?
Он понятия не имел, но беспокоиться об этом было гораздо предпочтительнее, чем столкнуться с гораздо более страшным вопросом, бьющимся в глубине его мозга.
Если демонические союзники еретиков могли сделать это, что еще они могли сделать?
.XIV.
Церковь Сент-Незбит, город Горэт, королевство Долар
— Хотел бы я быть уверен, что это хорошая идея, сэр, — тихо сказал капитан Лэттимир, когда закрытый экипаж свернул во двор позади церкви Сент-Незбит.
— Ты хотел бы быть уверен? — Сэр Рейнос Алверез коротко рассмеялся. — У этого есть потенциал превратиться во что-то очень нехорошее, Линкин. Вот почему я должен был настоять на своем и не позволять тебе следовать за мной!
— После стольких лет на это было мало шансов, сэр, — ответил помощник Алвереза с медленной улыбкой. — Кроме того, — улыбка исчезла, — сомневаюсь, что это имело бы значение в конце. — Он пожал плечами. — Мне совершенно ясно дали понять, что армия в данный момент нуждается в моих услугах не больше, чем в ваших.
— И я искренне сожалею об этом, — тихо сказал Алверез.
— Нет, сэр. — Лэттимир покачал головой, его глаза были упрямы. — Вы сделали именно то, что нужно было сделать, и офицер короны мог бы оказаться в гораздо худшей компании.
— Но в ненамного более опасной компании, — заметил Алверез, когда карета остановилась во дворе. — И эта конкретная встреча вряд ли сделает эту компанию менее опасной.
— Может быть, и нет, но мне больше нигде не нужно было быть этим вечером, сэр. Давайте лучше я проведу его, прикрывая вашу спину. — Суровый, обветренный капитан снова коротко улыбнулся. — На самом деле, я вроде как привыкаю к этому.
Алверез усмехнулся и протянул руку, чтобы на мгновение сжать плечо своего помощника, прежде чем наклонился и открыл дверцу кареты.
Кучер — солидный, флегматичный на вид монах-шулерит с седыми волосами и темными глазами — уже слез со своего сиденья. Теперь он развернул подножку кареты и стоял, придерживая открытую дверцу.
— Спасибо, брат Мартин, — сказал Алверез, спускаясь вниз, и монах кивнул.
— Рад быть полезным, генерал, — ответил он низким голосом. В словах прозвучали резкие нотки — из-за старой травмы горла, как подозревал Алверез, глядя на шрам на шее мужчины сбоку, — и монах склонил голову в почтительном, но далеко не подобострастном поклоне.
Алверез кивнул в ответ и подождал, пока Лэттимир не присоединился к нему. Затем он поднял бровь, глядя на монаха в безмолвном вопросе.
— Боковая часовня, милорд, — ответил шулерит, обращаясь к нему с вежливостью, подобающей генеральскому званию, отобрать которое у него формально никто еще не удосужился. — Лэнгхорна, а не Бедар.
— Спасибо, — еще раз пробормотал Алверез и повел Лэттимира вверх по крутой лестнице к черному ходу церкви, в то время как брат Мартин снова взобрался на высокое сиденье кучера и вывел экипаж со двора.
Это действительно может быть невероятно глупой идеей, — сказал себе генерал, открывая древнюю деревянную дверь наверху лестницы. — Даже если предположить, что у этого сукиного сына есть что-то, к чему стоит прислушаться, простого факта, что ты встречаешься с ним, может быть достаточно, чтобы вас обоих передали инквизиции.
Да, это возможно. И он никогда бы не принял это... приглашение, если бы оно не было передано лично братом Мартином. И, — мрачно признал он, — если бы у него не было такого большого личного опыта общения с высокомерными, некомпетентными начальниками, которые полностью игнорировали советы своих подчиненных — и реальность. Это заставило его пересмотреть некоторые ранее существовавшие взгляды, и события, произошедшие после уничтожения армии Шайло, придали свой вес его решению приехать.
Но это все равно было трудно — на самом деле труднее, чем он ожидал.
Он шагнул через дверь в запах ладана, свечного воска, типографской краски, кожаных переплетов и пыли, который, казалось, был частью каждой по-настоящему старой церкви, которую он когда-либо посещал. Церковь Сент-Незбит была старше многих, и от нее было меньше толку, чем от большинства, хотя когда-то ее приход был шумным, процветающим, но и не совсем богатым. Расположенный в портовом районе недалеко от доков, этот приход постепенно терял прихожан в течение нескольких десятилетий, поскольку дома рабочих медленно, но неуклонно вытеснялись коммерческими и военно-морскими складами. Затем огромное расширение верфей для удовлетворения потребностей джихада чрезвычайно ускорило это перемещение. На самом деле архиепископ Труман и епископ-исполнитель Уилсин всерьез подумывали о том, чтобы полностью закрыть церковь Сент-Незбит. В конце концов, они решили этого не делать. Вероятно, потому, что Мать-Церковь всегда ненавидела закрывать церкви — и, как могли бы добавить более циничные, лишать приходских священников их приходских домов, — но также и потому, что епископу Стейфану Мейку и его сотрудникам требовались офисные помещения в его качестве интенданта королевского доларского флота.
Однако никто из этого персонала не присутствовал в столь поздний час в среду. Неф и святилище были пустынны, освещенные только мерцанием ламп присутствия вокруг главного и боковых алтарей, когда Рейнос и Лэттимир обходили орган и хоры. Из-под закрытой двери боковой часовни, посвященной архангелу Лэнгхорну, пробилась полоска света, и Рейнос легонько постучал по лакированному дереву.
— Войдите, — ответил голос, и брови Рейноса удивленно поднялись, когда он узнал его. Несмотря на то, каким путем дошло до него приглашение, он на самом деле не ожидал, что Мейк будет присутствовать лично. Большинство церковников избегали бы чего-то подобного, как чумы, а если дела пойдут плохо, о потенциальных последствиях для епископа в положении Мейка не стоило и думать.
