— Потом ты ее потеряла.
— Всего на пару минут. Я села на следующий поезд, отправляющийся с Монпарнаса. Мы ехали по надземной линии, двигаясь на запад, и с этих станций надземки открывается хороший вид на улицу, так что я держала ухо востро. Это окупилось. Я видела, как она уходила со станции в Дюпле, как раз в тот момент, когда мы сбавляли скорость. Я сошла с поезда, сбежала по ступенькам и следовала за ней всю дорогу, всегда отставая от нее на квартал.
— Я впечатлен, — сказал Флойд. — У нее был такой вид, как будто она думала, что за ней следят?
— Я не умею читать мысли, Флойд, но она казалась гораздо менее дерганой, чем раньше. Предполагаю, она думала, что смена поездов сбила со следа тех, кто шел за ней.
— На днях я сделаю из тебя детектива, просто смотри. — Флойд потянулся за блокнотом и ручкой. — Скажи мне, где она остановилась.
Грета дала ему адрес отеля на авеню Эмиля Золя, в нескольких минутах ходьбы от станции метро Дюпле. Она звонила из пивного ресторана, который часто посещали рабочие с близлежащего завода Ситроен. — Я не могу сказать тебе номер ее комнаты или как она любит готовить тосты. И я тоже не могу оставаться здесь весь день.
— Тебе и не нужно этого делать. Я могу быть там в течение часа.
— Ты никак не можешь приехать сюда раньше?
— Помни, у меня тоже будет кто-то на хвосте, — сказал Флойд.
— Еще один из тех ужасных детей? — спросила она, и в ее голосе послышалась нервозность.
— Нет, только головорезы Бельяра. Они последовали за мной на Монпарнас. Я думаю, что смогу оторваться от них, если дважды пересеку реку, но на это потребуется время. Я не хочу, чтобы они думали, что я проявляю интерес к Верити Оже. Если они это сделают, могут быть заданы неудобные вопросы.
— Что ты имеешь в виду под неудобным вопросом?
— Такой, который повлечет за собой большой счет за лечение зубов.
— Будь здесь, как только сможешь. Это настолько далеко, насколько я хочу зайти, Флойд. У меня никогда не было стремления играть девушку-детектива, и я не состою у тебя на жалованье.
— Ты проделала хорошую работу, — сказал Флойд, прежде чем она повесила трубку. Он положил трубку и начал прокладывать свой маршрут по Парижу, включив в него столько внезапных поворотов и разворотов, сколько осмелился.
Оже повернула ключ, заперев дверь изнутри, и рухнула на кровать, внезапно испытав облегчение и изнеможение.
Она на несколько минут закрыла глаза, затем подтянулась к раковине цвета зеленого горошка и плеснула в лицо холодной водой. — Будь начеку, — сказала она вслух. — Трудная часть, возможно, уже позади, но тебе все равно нужно вернуться к порталу. Не слишком успокаивайся, Оже. И не разговаривай сама с собой. Это первый признак безумия.
Она сняла свои ужасные, тесные парижские туфли и позвонила на стойку регистрации, чтобы заказать кофе. Затем она снова позвонила в вестибюль и попросила соединить ее с внешним номером.
— Одну минуту, мадам.
Кто-то снял трубку после третьего гудка, ответив на плохо выговариваемом французском. — С кем я разговариваю?
— Это Оже, — сказала она.
— Хорошо, — ответил Эйвелинг, немедленно переходя обратно на английский. — У вас есть...
— Да, у меня есть эти вещи. Вы можете передать сообщение Калискану?
— Боюсь, это невозможно. — Он говорил из конспиративной квартиры, арендованной комнаты в минуте ходьбы от Кардинала Лемуана. Прямой телефонной связи между поверхностью Парижа и потайными помещениями под землей не существовало. — У нас возникли некоторые технические трудности со связью.
— Скажите мне, что это несерьезно.
— Над этим ведется работа. Это не первый случай, когда связь становится нестабильной, и, скорее всего, она сама собой восстановится в течение нескольких часов. Вероятно, это никак не связано.
— Не связано с чем?
— Всем, о чем вам нужно беспокоиться.
— Скажи мне, ты, покровительственный... — Она попыталась оскорбить его, выудив из своего репертуара что-нибудь подходящее для непристойности, но это было так, словно между ее мозгом и ртом был установлен ментальный барьер.
— У нас дома политические проблемы, — перебил Эйвелинг, прежде чем она смогла продолжить. — Это слэшерское наступление, которого все ожидали? Оно началось. Но вы не волнуйтесь. Просто принесите коробку и позвольте нам побеспокоиться о картине в целом. Мы все очень довольны тем, как вы справлялись с делами до сих пор. Было бы обидно все испортить сейчас, не так ли?
— Я могла бы просто сжечь бумаги, — сказала Оже. — Или выбросить куда-нибудь, где их никто никогда не найдет. В чем с этим проблема?
— Мы бы предпочли, чтобы вы вернули их нам. Таким образом, мы сможем убедиться, что ничего не сбилось с пути.
— Я могу добраться до портала, — сказала она, — но не уверена, что это такая уж отличная идея на данный момент. Я почти уверена, что кто-то следил за мной сюда, из офиса детектива.
— Что за "кто-то"?
— Думаю, кто-то работает на него. Казалось, он очень хотел отдать коробку. Оглядываясь назад, кажется, что он всегда намеревался приставить кого-нибудь следить за мной.
— И он всего лишь местный детектив?
— Да, тот, о котором я вам рассказывала после разговора с Бланшаром.
— Наверное, ему просто любопытно. Сделайте все возможное, чтобы стряхнуть его со своего хвоста, но не беспокойся о нем.
— Здесь происходит нечто большее, чем вы мне рассказали, — сказала она.
— Слушайте внимательно, — сказал Эйвелинг. — Сейчас ровно десять сорок. Проверьте свои часы и выполните синхронизацию.
— Сделано.
— Ровно в полдень мы организуем двухминутное отключение электроэнергии на линии метро, проходящей через Кардинал Лемуан. Я буду ждать вас внутри туннеля, у двери, и по понятным причинам было бы нехорошо опаздывать. Никаких оправданий, Оже — мы все рассчитываем на вас. Увидимся через восемьдесят минут с документами.
Она ничего не сказала.
— Вы будете там? — спросил Эйвелинг.
— Да, — сказала она. — Конечно, я буду там.
Со стуком в дверь прибыла служба доставки еды и напитков в номер. Она повесила трубку и открыла дверь, насколько позволяла цепочка безопасности, прежде чем позволить мальчику войти и поставить кофейный сервиз на прикроватный столик. Она дала ему щедрые чаевые, а затем заперла дверь изнутри на цепочку. Кофе был чуть тепловатым, а не горячим, но это было значительно лучше, чем ничего. Она положила в него ложкой сливки и сахар и выпила полстакана, прежде чем снова почувствовала спокойствие.
Ей определенно рассказывали не все. Оже предположила, что это подозрение всегда таилось в глубине ее сознания, но теперь она была уверена в этом. И было что-то еще, что-то еще более тревожное, что тихо терзало ее с тех пор, как она впервые узнала о причастности Сьюзен Уайт ко всему этому делу.
Почему Уайт так настаивала на привлечении Оже, когда они были не более чем профессиональными знакомыми? Оже могла понять, что Уайт беспокоится о собственной безопасности и хочет убедиться, что бумаги не попали в чужие руки. Она могла понять требование, чтобы кто-то с другой стороны портала пришел и забрал их. Но почему именно Оже? Конечно, у нее была необходимая информация о Париже, глубокое знание города, но должно было быть что-то большее. На первый взгляд, это выглядело так, как будто Уайт сыграла посмертную шутку с Оже, устроив ее на опасную работу из профессиональной злобы. Но они были скорее хладнокровными соперницами, чем врагами, и у них не было никакой взаимной вражды, насколько знала Оже. По правде говоря, они были довольно похожи.
Так что это должно было быть что-то другое. Уайт была умна и расчетлива — она бы ничего не сделала без веской причины. И единственное объяснение, которое смогла придумать Оже — единственное, которое казалось ей правдоподобным, учитывая то, что она знала об этой женщине, — заключалось в том, что это был вопрос доверия.
Оже была аутсайдером. У нее были связи с Калисканом — это было неизбежно для любого, кто имеет отношение к Древностям, — но они не были такими уж закадычными друзьями. Более важным был тот факт, что она не участвовала в операции Эйвелинга. Чуть больше недели назад она вообще ничего не знала о E2. Что, по-видимому, означало, что Сьюзен Уайт решила, что не может доверять Эйвелингу или его людям.
Всем им? — задумалась Оже. — Или она просто подозревала, что где-то в организации есть кто-то, кому нельзя доверять?
Оже предпочла вторую гипотезу. Для нее это имело больше смысла, чем идея о том, что вся организация, от Фобоса до Е2, была скомпрометирована. Если бы это было так, то они наверняка нашли бы способ избежать привлечения постороннего, независимо от того, насколько это мешало их планам.
Оже подумала о том, что она уже узнала для себя. Все согласились с тем, что в этих бумагах было что-то важное. Сьюзен Уайт взяла на себя труд передать их на хранение и позаботиться об их возвращении по ту сторону портала. Калискан, Эйвелинг и все остальные, участвовавшие в операции на Фобосе, похоже, согласились с важностью документов, иначе Оже никогда бы не привлекли к их извлечению. И был еще кто-то, кто считал их значимыми: тот, кто убил Уайт, а теперь и Бланшара. Кто бы это ни был, они, казалось, не очень-то хотели, чтобы эти бумаги вернулись на Фобос. Что подразумевало — если только воображение Оже не разыгралось само по себе, — что человек или лица, совершившие эти два убийства, были каким-то образом связаны с содержанием бумаг.
Что привело ее к самим бумагам. Что они могли сказать по этому поводу?
Оже достала из сумочки пачку документов и начала раскладывать их на темно-бордовом покрывале, в конце концов полностью накрыв его. Она аккуратно разложила каждый предмет, но не применяла никакой методики сортировки бумаг, кроме того порядка, в котором они появлялись из пачки.
Она отступила от кровати и посмотрела на наследие покойной женщины.
— Поговори со мной, Сьюзен, — попросила она. — Намекни мне, к чему все это.
Оже налила себе еще чашку кофе, добавила сливок и сахара и принялась переставлять листы на кровати, подыскивая какое-нибудь осмысленное сочетание. Но ни одна перестановка бумаг не выглядела более или менее значимой, чем предыдущая. Если только она не упустила что-то неуловимое, сообщение должно быть в содержании документов, а не в каком-либо шаблоне, который они сформировали. Ни одна из этих газет не имела бы особого значения для местного жителя. Кому-то они могли показаться довольно эксцентричной коллекцией документов, особенно если бы их проследили до молодой американской туристки, но не было ни одного неопровержимого доказательства, ни одного документа, который кричал бы о потустороннем происхождении. На самом деле в коллекции не было ничего, что не смог бы приобрести обычный человек, имеющий доступ к обычным библиотекам и книжным магазинам. Не было никаких сверхсекретных чертежей или дубликатов документов с E1; ничего даже отдаленно намекающего на то, что Сьюзен Уайт была исследователем, прибывшим в Париж по квази-червоточинной связи из какой-то невообразимо отдаленной части Млечного Пути.
Оже еще раз внимательно просмотрела бумаги, чтобы убедиться, что она ничего не упустила, но, за исключением использования невидимых чернил, микроточек или какой-либо другой подобной уловки, ни в одном из приобретенных Сьюзен Уайт предметов не было ничего дестабилизирующего. Короче говоря, не было ничего, что вызвало бы какие-либо очевидные трудности, если бы попало в местные руки. По всей вероятности, документы были бы выброшены, а вместо них сохранилась бы жестянка из-под печенья.
Но Калискан и его организация провели рискованную операцию по возвращению этих документов. И акцент действительно делался на их "возвращении": не было никаких разговоров о том, чтобы просто выбросить или уничтожить их. Нет: Калискан хотел их вернуть, а это означало, что подразумевалась важность самих документов.
Они знали, что Сьюзен Уайт что-то замышляла. Они просто не хотели говорить об этом Оже, зная, что это могло бы ее отпугнуть. С ее стороны было глупо не задать больше вопросов о значении утраченного имущества, прежде чем она согласилась вернуть его. Но Калискан и его люди рассчитывали на то, что она будет хвататься за любую соломинку, чтобы избежать дисциплинарного трибунала, и они, должно быть, знали, что она не станет слишком глубоко задумываться о ближайшей цели. Тот факт, что они были правы, что она так охотно участвовала в их схеме, только заставлял ее чувствовать себя еще глупее.
Верити, — упрекнула она себя. — Ты глупая, очень глупая девчонка.
Покачав головой, Оже вернула свое внимание к бумагам.
— Вы знали, о чем идет речь, — сказала она, обращаясь к воображаемому присутствию Сьюзен Уайт, которую она представила себе размышляющей, как и она сама, над картиной безобидных документов. — Вы знали, в чем дело, и вы знали, что это стоило того, чтобы кто-то убил вас за это.
Оже протянула руку и изучила самую большую из карт. Это был первый раз, когда она обратила на это должное внимание. Почему она оказалась в коллекции бумаг женщины, когда другие подобные ей можно было дешево купить практически в любом магазине канцелярских товаров? Похожая карта почти наверняка была среди предметов, которые Уайт уже передала через портал.
Оже полностью раскрыла карту, аккуратно положив ее поверх других документов, не потревожив их. Половину покрывала занимала политико-географическая карта Европы с линиями, нанесенными на нее темно-синими чернилами. Оже осторожно провела ногтем по линиям, как это делал Флойд, убедившись, что они не были частью оригинального дизайна. Они образовывали наклонную форму буквы "L", одна плечо которой тянулось от Парижа до Берлина, а другое — от Парижа до Милана. Нарисованные чернилами круги окружали три города, а аккуратные цифры над линиями обозначали — Оже была уверена — расстояния между ними в километрах. Но, помимо этого наблюдения, значение знаков ускользало от нее. Что такого важного было в расстояниях между этими городами, что эту карту пришлось любой ценой вывезти контрабандой из E2, когда эта информация была легко доступна в архивах на родине?
Оже сложила карту, стараясь не повредить тонкую бумагу, на которой она была напечатана. Когда она возвращала ее на место среди других документов, ее внимание привлек железнодорожный билет. Он был на ночной спальный поезд до Берлина, купленный незадолго до смерти Сьюзен Уайт, но предназначенный для поездки сразу после ее смерти.
Оже просмотрела другие документы в поисках связи с Германией или Италией. Ей не потребовалось много времени, чтобы найти официальное письмо от концерна тяжелого машиностроения, расположенного в пригороде Берлина. Письмо было напечатано на очень хорошей бумаге, с впечатляющим фирменным бланком, выполненным алыми чернилами. Ее недавно освоенный немецкий проговаривал текст с машинной эффективностью.
Письмо было ответом на более ранний запрос — очевидно, часть какой-то более длинной цепочки корреспонденции — относительно производства ряда специализированных изделий. Из того, что смогла выяснить Оже, этот контракт предусматривал отливку и механическую обработку трех больших металлических сфер на берлинском заводе "Каспар Металс". В письме также говорилось о транспортировке и установке этих алюминиевых сфер в Берлине, Париже и Милане вместе с рядом сопутствующих деталей. Тот факт, что шары были большими и тяжелыми, был очевиден по тому вниманию, которое было уделено их доставке в письме. Они требовали специального оборудования и были слишком тяжелыми для полетов, даже учитывая связанные с этим расстояния. Далее в письме подчеркивалась трудность доставки предметов без повреждений в соответствии с инструкциями "художника" и что это повлечет за собой дополнительные расходы.
