— Все гораздо глубже, — сказала Куртэйна. — Между нами и Копьем вражда. Но между нами и ангелами очень сильная вражда.
— Мирока сказала, что Рой раньше был военным подразделением Копья, — сказал Кильон.
Рикассо ответил неоднозначно. — Более того. Тогда Рой был Копьем. Невозможно было сказать, где кончалось одно и начиналось другое. То, что вы называете Копьем, было просто фиксированным фокусом Роя. Но в административном, политическом и культурном отношении город был разрозненным. Его влияние было гораздо более распространенным, чем сейчас. У него были настоящие сообщества-сателлиты, дочерние города, разбросанные по всему миру, связанные одними и теми же законами и статутами, одними и теми же гражданскими правами.
— А потом все изменилось, — сказал Эграфф, и его голос звучал так, словно ему понравилась эта тема. — Был зональный шторм, очень сильный. Может быть, не такой большой, как тот, который мы только что пережили, но достаточно большой. Карта сместилась. Как только все уладилось, мы обследовали изменившиеся границы и доложили об этом в Копье.
— Есть места, куда мы не можем пойти, — сказал Рикассо. — Зоны, где ничего не работает. Не только механизмы, но и основные биологические процессы. Проклятие — самое крупное из них, но есть и другие. После шторма оказалось, что в этой части Проклятия открылся судоходный путь. Мы назвали это Выступом: это была проекция существующей зоны на то, что когда-то было мертвым пространством. Мы могли бы жить в нем, и, что более важно, наши корабли и приборы могли бы там функционировать. Корабль мог добраться до Выступа и доложить об этом обратно.
— Но Копье хотело большего, — сказала Куртэйна. — У них были сведения — очень шаткие, сомнительные сведения, — что внутри Проклятия находится что-то важное. До сих пор это было скрыто, но теперь, когда Выступ уходил так глубоко в Проклятие, появилась возможность добраться до него.
— Между Копьем и некоторыми из его сообществ-спутников существовала напряженность, — сказал Рикассо. — Они хотели большей автономии. Копье — под влиянием Небесных уровней — хотело укрепить свой авторитет. После смены зон возникли опасения, что одно из этих диссидентских государств может попытаться заявить свои права на то, что находится в Проклятии, тем самым изменив баланс сил на большей части планеты. С этим, само собой разумеется, нельзя было мириться. И вот Копье — или, скорее, ангелы — решили, что они собираются совершить гораздо больше, чем просто небольшую исследовательскую миссию на Выступ. Добрая половина Роя была организована в оперативную группу. Мы не просто собирались заявить о себе; мы собирались оккупировать и удерживать столько, сколько потребуется.
— Что случилось? — спросил Кильон.
— Капитаны Роя испытывали серьезные сомнения, — сказала Куртэйна. — Они беспокоились, что шторм, возможно, разыгрался не полностью. Если бы зоны подверглись еще одной корректировке, был бы шанс, что Выступ может разрушиться или отсоединиться от своей материнской зоны.
— Посадка флота, — сказал Кильон.
— Это был бы смертный приговор, — ответил Рикассо. — Медленный, но все равно смертный приговор. Неудивительно, что капитаны хотели получить заверения.
— Они тоже это поняли, — сказал Эграфф. — Их заверили, что лучшие аналитики на Небесных уровнях провели компьютерное моделирование, которое показало, что Выступ был стабильным. Исходя из этого понимания, они согласились на экспедицию. Но им солгали. Ангелы решили, что Выступ должен быть исследован любой ценой, даже если это означало подвергнуть Рой опасности.
Кильон понимал, к чему все клонится. — Он рухнул, не так ли?
— Рой был глубоко внутри, когда зоны перестроились, — ответила Куртэйна. — Они были отрезаны от мира, у них не было надежды. Даже тогда мы были настолько наивны, что не сразу предположили, что здесь был какой-то обман. То, что осталось от Роя, перегруппировалось. Мы ничего не могли сделать для кораблей, погибших в проливе. Им уже ничем нельзя было помочь, они были за пределами досягаемости сигналов гелиографа. Единственное, что им оставалось, — это смерть от зональной болезни. Но затем, постепенно, правда начала всплывать на поверхность. Симуляции, которые были подавлены, потому что они не показали результатов, которых хотело Копье. Голоса, которые были заглушены или дискредитированы. Предательство нас.
— С нашей точки зрения, это было равносильно объявлению войны, — сказал Рикассо. — Итак, мы восприняли это как таковое. Копье покинуло нас, и мы отказались от него в ответ. Мы отказались от обязанностей по охране. Одно за другим его сообщества-сателлиты выходили из-под контроля. Со временем все они зачахли. Теперь о них даже не вспоминают. И мы заявили права на небо как на свое собственное.
— Я не могу говорить за Копье, — сказал Кильон, — но мне жаль, что это произошло.
— Правосудие восторжествовало, — надменно ответил Эграфф. — Просто жаль, что нам пришлось так долго ждать.
— Это довольно суровое суждение, учитывая, что никто из ныне живущих в Копье не был ответственен за это преступление.
— Коллективная ответственность не заканчивается со смертью какого-либо отдельного гражданина, — сказала Куртэйна. — Она продолжается. Город предал нас. Город все еще помнит, даже когда пытался забыть. — Она пожала плечами. — Сейчас ... он пробует на вкус свое собственное лекарство.
— Конечно, вы не можете никому желать смерти от зональной болезни.
— А почему бы и нет? Они навлекли это на нас. И они хотели твоей смерти, доктор. Только не говори мне, что теперь твои симпатии на стороне Копья, после того как оно вынудило тебя отправиться в изгнание.
— Они хорошие люди, — сказал он ей. — Большинство из них.
— Иногда плохие вещи случаются с хорошими людьми, — сказал Рикассо. — Просто так обстоят дела. Вы не можете терять сон из-за этого, доктор. Я бы подумал, что медик оценил бы это лучше, чем кто-либо другой.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Рой двигался на север, выползая из временного убежища в своем кратере, как какая-то черная масса воинственных и целеустремленных шершней. Тысячи двигателей были разогнаны до боевой мощности. Рычащий, ревущий шум отражался от ландшафта на много лиг вокруг. Это был звук города, прокладывающего путь в небе.
Снаружи, на балконах, звук был почти невыносимым, особенно на борту "Пурпурного императора", который никогда не отходил слишком далеко от своего флангового эскорта из гладких, увешанных оружием транспортных средств защиты. Небольшой армии летчиков все это время приходилось работать снаружи, ухаживая за двигателями, безумной "кошачьей колыбелью" из такелажа, стоек и гибких лонжеронов, подверженными разрывам оболочками, привередливыми, темпераментными датчиками скорости ветра и барометрического давления, пушками, которые нуждались в постоянном тестировании, калибровке и регулировке. Летчики были одеты в защитные очки, шлемы и наушники, что делало их практически неотличимыми друг от друга. Если в Рое было что-то небрежное, пока он слонялся по кратеру, то теперь создавалось впечатление непреклонного соблюдения строгой процедуры. Рой веками владел небесами; наконец-то Кильон кое-что понял об авторитарной дисциплине, которая сделала это возможным. Это спасало ему жизнь и давало убежище его товарищам. Но этого все еще следовало опасаться, даже несмотря на то, что компания занималась парадоксальным делом по сжиганию топлива в надежде найти дополнительные запасы того же самого истощающегося товара. Это было существо, которое должно было продолжать двигаться или умереть, и это делало его одновременно потрясающим и слегка трагичным.
Они целый день ждали появления "Бримстоуна". Когда от корабля не поступило никаких известий — ни отдаленной вспышки гелиографа, посылаемого на пределе видимости, — Рикассо неохотно отдал приказ двигаться на север, к топливозаправочному комплексу, который обследовал Эграфф. В совокупности Рой мог двигаться лишь с половиной скорости своих самых быстрых кораблей, пересекая немногим более двадцати пяти лиг в час; меньше, если был встречный ветер. Сила Роя на данный момент заключалась скорее в численности, чем в маневренности, но он также был аморфным и легко приспосабливаемым и (как заверили Кильона) способным отразить практически любую мыслимую атаку.
Его собственный статус по-прежнему трудно поддавался оценке. Рикассо выделил ему просторные апартаменты рядом с его собственной каютой, изобилующие всей роскошью, на которую можно разумно рассчитывать на борту воздушного корабля. Он делил трапезу с Рикассо, Куртэйной, Эграффом и — когда это позволяли собственные обязанности того — с доктором Гэмбисоном. Ни одна тема для обсуждения не выходила за рамки дозволенного, даже те вопросы, которые, как предположил бы Кильон, были деликатными оперативными секретами, такими как серьезность нехватки топлива. Он мог только заключить, что Рикассо и остальные либо полностью доверяли ему, либо не имели абсолютно никакого намерения когда-либо позволять ему покидать Рой. Истина, вероятно, лежит где-то между этими полюсами.
Но в других смыслах он не был волен поступать так, как ему заблагорассудится. Он был прикован к "Пурпурному императору", и ему разрешалось передвигаться только по очень небольшой его части, фактически по автономной секции, включающей каюту и лазарет, плюс небольшой участок отдельного балкона. Отчасти это было сделано для его собственной защиты, чтобы сохранить его истинную природу в секрете от как можно большего числа сотрудников. Но это также укрепило его во мнении, что, несмотря на восхищение Рикассо им, он все еще оставался пленным.
Мирока продолжала выздоравливать. Теперь ее выписали из лазарета, хотя она все еще была забинтована и лечилась. Она была еще недостаточно здорова, чтобы ее снова подпускали к оружию, даже для учебных упражнений — оно было просто слишком тяжелым и громоздким для человека в ее состоянии. Вместо этого ее обучали навигации и связи Роя — навыкам, которые — для летчиков — были по меньшей мере столь же важны, как умение заряжать и наводить ротационный пулемет. Он нашел ее на одной из гелиографических станций, практикующейся в передаче тестовых сигналов между "Пурпурным императором" и другими близлежащими кораблями, работающей с затвором все быстрее и увереннее. Ей пришлось не только освоить устройство, но и кодовую систему для обмена сообщениями между кораблями. Женщина-офицер связи все время оставалась с ней, но было ясно, что Мирока была кем угодно, только не медлительной ученицей.
Он наблюдал за ней несколько минут, прежде чем она осознала его присутствие. Она посылала и получала снимки очередями, попеременно нажимая на спуск и отмечая входящие вспышки в журнале тренировок. Сквозь окна он увидел мерцающую зеркальную вспышку другого отправителя, затвор открывался и закрывался ненамного быстрее, чем Мирока успевала щелкнуть своим.
— Она хороша, не так ли? — сказал Кильон, обращаясь к офицеру связи.
— Лучше, чем среднестатистическая грязная крыса, — сказала женщина, что, как он предположил, означало похвалу. — Ладно, теперь ты можешь сделать перерыв. Начнем с того, что это тяжело для запястья, не так ли?
— Я справлюсь, — сказала Мирока.
— Гэмбисон сказал мне, что у тебя все хорошо, — сказал Кильон.
— Хорошо для Гэмбисона.
— Он не единственный, кто беспокоится о твоем благополучии.
— Ты бы не узнал беспокойства, если бы оно укусило тебя, Резака. — Мирока посмотрела на офицера связи. Та не входила в команду "Раскрашенной леди" и поэтому вряд ли могла знать секрет Кильона. Он представил, как Мироке пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не сослаться на его ангельскую природу. — В тебе этого нет. Ни в ком из вас. Ты холоднее змеи. Я усвоила это на собственном горьком опыте.
— Я знаю, что произошло, — тихо сказал он. — Талвар сказал мне. Все, что могу сказать, это то, что мне жаль. Ты заслуживала лучшего обращения. Вы обе.
— "Извините"? Это все, что у тебя есть?
— Если бы я мог исправить то, что случилось, я бы это сделал. Но это никогда не было бы в моей власти.
— Тогда, полагаю, это дает тебе чистую совесть.
— Я этого не говорил.
— Дело не в том, чтобы заставить меня почувствовать себя лучше, Резака. Речь идет об искуплении твоих собственных грехов. Извини, но я не могу взять на себя это конкретное бремя. У меня и своих хватает. — Она остановилась и посмотрела на офицера связи. — Перерыв окончен. Мы можем вернуться к уроку?
— Ты ошибаешься на мой счет, — сказал Кильон.
— И ты ошибаешься на мой счет, если думаешь, что глубоко внутри есть хоть какое-то прощение, если только ты сможешь его найти. По правде говоря, Резака, ненависти становится только больше. Вот кто я такая. Ненависть клинического уровня, насквозь. Продолжай копать, и ты выйдешь только с другой стороны.
— Я тебе не верю.
— Тогда тебя ждет больше страданий и разочарований, чем ты думаешь. — Не сказав больше ни слова, Мирока вернулась к гелиографу, схватила рычаг затвора и запустила еще одну отправку, весь гнев и неистовство ее жизни сосредоточились в запястье, когда она крутила механизм взад-вперед.
Кильон откланялся.
— У девочки снова были конвульсии, — сказал ему Гэмбисон, когда они остались одни в боковой комнате рядом с лазаретом. — Ее мать говорит, что это нормально, но я не уверен, что она ничего не скрывает. — Он вопросительно посмотрел на Кильона. — Вы уверены, что они не принимали антизональные препараты? Это может быть побочным эффектом.
Там, где дело касалось Кэйлис и Нимчи, ему приходилось действовать еще осторожнее, чем с Мирокой. Куртэйна все еще подозревала, что он что-то скрывает, но он надеялся, что стрелка ее подозрения еще не нацелилась на мать и дочь. Возможно, она все еще думала, что Мирока была той, кого он, скорее всего, должен был защищать. В конце концов, Кэйлис и Нимча обе были грязными крысами, а не жителями Копья. Грязные крысы, насколько он мог судить, считались способными не более чем на причинение неудобств. Они приносили с собой болезни, паразитов и моральную распущенность. Диверсии и шпионаж считались выходящими за рамки их компетенции. Но все же: подозрение Куртэйны не зациклилось бы до бесконечности на Мироке, и тогда ему больше некуда было бы двинуться, кроме как к матери и дочери. Кильон жаждал возможности поговорить с ними наедине. Но он не мог рисковать, проявляя чрезмерную привязанность, и поэтому был вынужден демонстрировать не более чем правдоподобную заботу одного путешественника о своих спутницах.
— Они отказались от лекарств, которые я предлагал, поэтому не вижу никаких причин для того, чтобы они принимали их тайно, — сказал Кильон. — Просто у них необычайно высокая переносимость, вот и все.
— Это не редкость среди обитателей поверхности, — задумчиво произнес Гэмбисон. — И, по крайней мере, здесь смещение зон было не слишком серьезным. После шторма мы летели в стабильных условиях, держась подальше от границ. Но это только делает конвульсии еще более загадочными. Полагаю, ты считаешь нас ужасно примитивными, у нас нет рентгеновских лучей и устройств для визуализации мозга?
