Есть еще другой сотник, тоже недавно встреченный. Мэнгри Барданг. И тоже не злой. И не потому что добрый, а потому что умный. И служба у него получше. Зато и сам — помоложе. Но плохо другое — иноверец. Слишком уж чужой. Слишком непонятны его представления о жизни и о любви. Ведь такому даже и сказать невозможно: "Я ж на тебя, подлеца, всю жизнь положила, а ты...".
Правда, некоторым мэйанским девицам восточное происхождение — не помеха. Вот Гайчи, например. Завела себе сразу двух змийцев, и ничего. Чудно, Чани. Вся Первая Ларбарская, да что там, весь Университет знает, что есть у барышни Ягукко жених — мастер Чанэри Ниарран. Будто и не замечает никто, что она в собственного наставника влюблена. А он — в нее. Вот увидишь, Чани, пошлет она жениха своего. Рано или поздно — пошлет.
Нелли была, вещи приносила. Посидела со мною немного, спрашивает, а что мой лечащий — хорош ли? Да он, вроде, ничего, малый толковый — как тебе, Чани, кажется? Так я ей и сказала, а она в ответ: что ж, пойду, стало быть, и ему гостинчик передам к Новогодию, не все ж тебе. И сама мне подмигивает: мол, ты ведь понимаешь, побалуем доктора подарочком, проявим внимание — он и зайдет лишний раз, и присмотрит получше.
Нелли — женщина деловая. Не что-нибудь в дар принесла, не цветы, не сладости, не выпивку — трамвайный проездной билет на целый год. Небось, муж ее к празднику запасался такими. И им не тратиться, и для тех, кто на трамвае ездит, — польза и выгода.
Ушла, вскоре вернулась, фыркает: "Ну и рожа! Наш-то Чабир рядом с ним — и тот красавец писаный! Увидит недужный над собой такое — так со страху помрет." Ну да, у парня, видать, орк — один из родителей. Неказистый, руки-ноги длинные, нос приплюснут, уши, как лопухи. Полукровка. Зато не дурак и дело знает. Только жизнью и работою любимою измордован. Ну так что ж с того?
Как знать, не был бы Чабир столь решительно настроен против смешения, может, и ты бы, Чани, такими вот племянничками обзавелся со временем. А я — внучатами. Страшненькими, но родными, любимыми. Что уж греха таить — хочется ведь маленьких-то опять понянькать.
Вечером поздним — уже и посещения прекратились, да кто бы ее задержал — вдруг мать пришла. Гаммичи на правах будущего зятя счел надобным во все наши семейные дела мешаться: съездил в Магго, взбудоражил моих стариков. Знаешь, Чани, бабушку-то — со мною поговорила, убедилась, что жива покуда, и к внучке пошла. И ведь пройдет, тюремные стены ей разве помеха! Но это ничего, это даже хорошо, что мать приехала. Поживет у нас — всё в квартире кто-то будет. Плохо, сынок, в пустой-то дом возвращаться. Из больницы ли, из тюрьмы ли, из Владыкиного ли предела — а надо, чтоб ждали. Ох, милостив он, Владыка-то: дождалась я, выходит, Рунни. Пусть не со мною, а — жив, негодник.
А коли так, не на что мне, стало быть, сетовать. Лежу вот, гостей принимаю. Спасибо, хоть ночью дали поспать. Утром — не успела проснуться — снова посетитель. Не кто-нибудь, Чани, а змейский боярич Чангаданг. Ясно, как день, Гайчи его ко мне отправила. А ловко девчонка управляется!
Проследовал к моей койке, садиться не стал, молча в глаза уставился. И смотрел, будто дыру хотел просверлить. Не человек — бочка лучевая. А кто-то еще удивляется, чего это Чангаданг, помимо Первой, на Водорослянку все ходит. Не денег же ему мало, в конце концов. А вот, Чани, за этим. Чтобы одержимость свою холить. В Университетской-то лечебнице такое не поощряется, а в Четвертой — пожалуйста. И бочек у них тут нет.
Мог бы и не смотреть в глаза, между прочим. Но нет — вежливый. Хотя и моего дозволения спросить — тоже б не помешало. Впрочем, если я даже запрещу — станут ли мои слова препятствием змийскому его ясновидению? Ну его, Чани, пусть глядит. Наконец изрек:
— Неплохо. Внутристеночный очаг на передней стенке, совсем небольшой.
Есть, сынок, повод порадоваться. Во-первых, этакому заключению, а во-вторых тому, что маму твою не совсем еще из лекарей вычеркнули. Не стал спрашивать, хочу ли я услышать то, что он там углядел, — значит, признает-таки во мне коллегу.
Сущее наказание ведь с таким вот жить. Ясновидец хренов! Ни одной мелочи не упустит. Нашла себе Гайчи сокровище. Хотя уж жених у нее всяко не лучше. Представь себе, Чани, помесь Гаммичи с Райлером. Босяцкое святошество в сочетании с угодливостью. Отдельно их еще можно вынести, но когда все вместе...
Этот тоже приходил. Ниарран, в смысле. Тоже не спросясь, принялся рассказывать. Что есть у него на примете хорошее ссыльное поселение. Якобы, его друг там работает, и он, Чанэри, с ним уже списался. О Минни нашей похлопотал. Не допускает, значит, сомнений в том, что непременно ее осудят. А мне и сам сотник, и стряпчий их говорили: неизвестно, мол, как дело выйдет.
Правильно Гайчи сделает, когда газетчика своего намахает. Одно плохо — было бы, ради кого. Увлекательное, оказывается, это занятие: кавалеров подбирать. Да не только себе. Пришла пора озаботиться счастьем следующего поколения. С Минни пока ничего путного не получилось. Нелли — пристроена надежно. Может быть, попробовать для Гайчи мужа найти?
А жених-то нам нужен знатный, не вовсе собою отвратный, и чтоб не пошел на попятный. Знатный есть, но он не подходит — занудный. Ниарран на попятный не пойдет, но в этом и все его достоинство. Тебе бы, Чани, она в свою очередь не сгодилась. Хоть и хорошая девочка, а не домашняя. Уюта не создаст, вся в работе. Значит, требуется тоже лекарь. Интересно, лечащее мое страшилище уже женато, или еще нет? Надо будет у девочек спросить.
Досадно выходит. Посетители мои не только меня допекли, доктора тоже. Особенно Чабир. Примчался, как только с дежурства сменился. Не отказал себе в удовольствии побеседовать с лечащим врачом и остаться им недовольным. Будто нарочно приходил нос морщить. А парень разве ж виноват, что смешенец? Что Четвертую снабжают не так, как Первую, что у Минни неприятности, а Чабир переживает. И что Райлеру на Площади Двенадцати Цветов до сих пор голову не отрубили — слишком мягкие законы в Королевстве Мэйан.
Доктор-терапевт этого всего не знает. Заглянул к нам после в палату, заметил вскользь: "Сколько у Вас друзей, мастерша Магго. Все волнуются". Нехорошо, неудобно.
Поэтому когда заявился Харрунга, я у него первым делом спросила, ходил ли он к моему лечащему врачу. Тот покаянно потупился и признался, что еще не успел. "И сделай милость, Тава, не ходи!" — взмолилась я. Гостинчик притащил самый желанный — папиросы. Курить мне, конечно, запретили, да разве ж от тяги удержишься. Знаю ведь про себя: чуть только начну вставать — побегу курево искать, никакие запреты не остановят. И где взять? Доброхоты-то мои не принесут, речи назидательные начнут толкать. А Харрунга — ничего, дал. Значит, еще не помираю.
Понимаю я Нелли: с Ваттавой удобно. Пришел, будто и не лекарь вовсе — ни в лицо не вглядывается, ни пульса не щупает, знает, что неприятно мне это будет. Присел рядышком на кровать; чтобы меня не смущать, стал по сторонам глазами шарить. А на спинках коек девочки опять бельишко свое развесили. Что делать — паломничество это, может, еще несколько недель продлится — так что ж теперь, постирушки отменять?
Скоро наткнулся-таки Харрунга взглядом на самый большой размер. И немедля заинтересовался — чей? Девчонки, когда ко мне гости приходят, обычно на дальнюю койку кучей все отсаживаются, чтобы не мешать. Так что поди определи. У мастера Ваттавы разом все мысли из головы вылетели, забыл даже, зачем приходил.
И нельзя сказать, чтобы девицы этого не отметили. Позже тоже все приставали: а это, мол, кто был? Про Чабира или про Чангаданга, например, не спрашивали.
А мне сегодня лучше, Чани, намного лучше. Слабость противная прошла, и задыхаться я перестала. Надо поправляться, выкарабкиваться отсюда. Мать приходила, говорит, Минору скоро отпустят. Так что не с руки мне теперь залеживаться. Вот выйду, пирогов напеку...
* * *
60.
Двадцать третье число месяца Целительницы 1118 г., вечер.
Западный берег, Училищная часть. Первая Ларбарская городская лечебница.
Дангман Чамианг, дежурный ординатор Третьего хирургического отделения.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела Старо-гаванского участка Королевской стражи.
Юнтай ли-Сэнти, матрос, пострадавший при взрыве.
Не в укор многим другим городским учреждениям, больницы открыты и вечером. Поэтому сотник Барданг отложил проверку юного Ли на самый конец своего служебного дня. Тем более, что и господин профессор Мумлачи давеча заверил его: можете располагать нами в любой час дня и ночи. Возможно, правда, что Исполин отечественной науки изволил выразиться образно.
В приемном покое очень светло и очень тихо. Совсем по-другому, чем на Водорослянке. На входе гильдейская охрана, в окошечке за загородкой нянька и медсестра. Девушки пьют чай. Ни недужных, ни лекарей не видно.
"Скоро будут", сказали стражнику. За врачом кто-то побежал. Далеко, в соседнее здание.
Матрос Юнтай в кресле на колесах бормочет свои покаяния.
Но вдруг из боковых дверей в эту же залу выходит долговязый молодой человек. Дурацкий хвостик на макушке, отглаженный балахон, в одной руке чашка, в другой чайная ложечка. Лекарские нашивки первого ученого разряда. О! — радостно вскидываются девушки.
— Мастер Дангман! Это к Вам!
Доктор, склонивши голову к плечу, некоторое время рассматривает матроса. Рука в гипсе, нога тоже...
— Поздно. Медицина уже сделала, что могла.
— Здравствуйте, — окликает его сотник.
— А с Вами что? Злодей оказал сопротивление?
— Со мной, слава Богу, ничего. Следствию нужна Ваша помощь.
— Имеются раненые?
— Опять же — нет. Надобно лучевое исследование подследственного.
Доктор мельком косится на девиц, потом на стенные часы:
— В тюрьму? Ну что ж, ведите...
— Подследственный — вот. В тюрьме у нас бочек нету.
— Да? Совсем никаких?
— Лучевых — уж точно.
— Непорядок... Но здешнюю забрать я не позволю. Они и у нас считанные.
— Потому мы и решили обратиться сюда. Подследственный — здесь, вот он. Хотелось бы установить, что у него с рукой.
— А лекаря не спрашивали? Того, который гипсовал. Или он тоже... того?
— Того. По нашим сведениям, повязку эту наложили вне стен лечебного учреждения, действующего на законных основаниях.
— Не стены, но руки...! Врач в любых обстоятельствах остается врачом.
— Ежели то был врач, а не любитель-самоучка. Вот и давайте это проверим.
— Тогда вам не сюда. Обратитесь в гильдейскую разрядную комиссию. Только они способны оценить, до какой степени сложности лечебных вмешательств может быть допущена данная особа.
Сотник не говорит: особу ту для начала хорошо бы поймать...
— При случае — непременно. Пока же нам важно понять, что с парнем.
— А зачем? Гипс, как я вижу, наложен, помощь уже оказана. Поверьте на слово, лучевая бочка не скажет вам ничего нового.
— Она, как я понимаю, скажет: есть перелом или нет. На сей счет имеются сомнения.
— Беседа стражника с бочкой. Что-то мне это напоминает... Ах, да! И воззвал Великий Бенг к своему кувшину.... Вы, стало быть, и таким свидетелям умеете развязывать языки?
— Надеюсь. При Вашем просвещенном содействии.
— Ну что ж, я бы охотно проводил вас к нашему молчаливому сотруднику, но — увы! — не имею такого права.
— То есть это не Вы — дежурный лекарь?
— К сожалению, я.
— Так в чем же дело?
— ...использование медицинского оборудования во время ночных и праздничных дежурств не по прямому назначению оного строжайше запрещено.
— А в чем прямое назначение лучевой бочки, ежели не в изучении костей?
— ...содействие в постановке диагноза пострадавшим... то есть, вру: поступившим недужным. А этот, кажется, пока не поступал. Вы на него тетрадку не заводили? — спрашивает доктор у девушек.
Сотник отзывается:
— Вот его тетрадка. Матрос ли-Сэнти состоит на излечении в Четвертой городской больнице. Будь у них лучевик, мы бы Вас не тревожили.
— А Исполин-то недавно спрашивал, чем бы им таким помочь. Вот что им нужно. Ведь поневоле задумаешься: не подарить ли лучевую бочку Четвертой Ларбарской. Чтобы вы и дальше нас не тревожили.
Однако в принесенные бумаги лекарь все же заглядывает. Перехватывает чашку и ложку в одну руку, другой листает тетрадь. Внезапно на лице его отражается ужас:
— Это вы МАСТЕРУ ЧАНГАДАНГУ не доверяете!?
— Мастер Чангаданг занимался переломом ноги раненого ли-Сэнти. Рука к тому времени уже была на перевязи.
— И что с того? Сам Змий не усомнился в наличии перелома. Где уж мне, ничтожному...
— А Коронная стража сомневается.
— Опрометчиво с ее стороны! Вы же не знаете, каков он в гневе, Змий наш.
— "Змий" — это Чангаданг?
— О, да...
— С ним я улажу.
— Вот и давайте. Больной ли-Сэнти числится его пациентом. Не решусь навлечь на себя гнев мастера Чангаданга, вмешиваясь в лечебный процесс без его назначений. Змийская ревность, знаете ли. Завтра утром мастер Чангаданг придет на работу. Вот тогда — к нему — и приезжайте. И смотрите на здоровье, сколько захотите.
И возвращает бумаги сотнику. Но — тот не делает движения навстречу. Одна ладонь — на спинке кресла больного, другая — на сабельной рукояти.
— До завтра это не терпит. Решение Короны.
В Старой Гавани в области сыска этакие решения принимает сам сотник Мэнгри. Ему виднее.
Тетрадка изящно роняется на колени матросу. Бедняга Ли хлопает глазами. Врач хлопает в ответ.
— Да что вы ко мне со всякими глупостями пристаете? То лучевую бочку им допроси, то господина Чангаданга перепроверь! Вы вообще Стража или кто? Мало ли, что бляху нацепили...
Охрана у дверей предостерегающе кашляет. Лекарь ее не слышит. Продолжает:
— Может, вы ее с убитого сотника в подворотне сняли!
— Да видел я их бумаги, всё в порядке, — молвит охранник.
Сотник с видом мрачного сочувствия кивает:
— Ну, да. Мало ли, что на воротах написано: "Лечебница"...
И не добавляет, что, дескать, слова "для умалишенных" с вывески вашей кто-то спер, вы уж допишите...
Лекарь передает нянечке в окошко чайную посуду. Скрещивает руки на груди, подобно неподкупному Нареку Диневанцу, коронному сподвижнику:
— Во всяком случае, меня утешает мысль, что я действую в пределах своих должностных предписаний. Не превышая их ни на шаг!
— Оно и видно. Что Вам надобно от лечащего врача данного больного, чтобы провести исследование самому? Разрешение, назначение?
— Ага. Как смотреть, что смотреть. И зачем. Вы знаете, для меня Ваш приказ... Если я имею право что-то делать, то только ради блага недужного. А не ради высоких государственных соображений.
