"Кто это? Пророк? Или может даже один из богов?"
— Нет, — птица прочитала мысли человека, и она переступила с лапы на лапу, усевшись поудобнее на юношескую руку. Разве я похож своим величием на бога? Или своим острым языком на пророка?
— Кто же ты? — этот вопрос мучал Флавиана.
— Я тот, кто был до вас, — лаконично и туманными намеками ответил ворон. — Я вижу все, что происходит в Вороньем городе, ибо обладаю десятком тысяч глаз.
Флавиан слушал птицу, затаив дыхание. Только позже, восстав ото сна, он дивился всем чудесам, коими полнились его сновидения. Но сейчас он взирал на пернатого с великим благоговением и восхищением.
— Для чего же ты явился ко мне, господин? — поинтересовался Сетьюд.
Ворон каркнул и задрал свой клюв к небесам. Поднялся теплый южный ветер, колосья затанцевали в экстазе танца, и Светило словно померкло на какое-то мгновение.
— Внемли мне, ибо открылось мне из Безбрежного океана три пророчества, — произнес ворон и Флавиан почувствовал на своей коже приятные тактильные покалывания.
"Но почему я? Разве из меня хороший толкователь загадок и пророческих слов?" — Флавиан и забыл, что в этих местах ворон может прочитать его помысли, однако ворон не стал отвечать на этот вопрос.
— Услышь же первое слово, — и ворон начал глаголить сакральные речи. — И видели десятки моих глаз, восставших из мертвых графов, видели, как от праха появлялись поверженные герцоги, а надгробные плиты ломались под ударами поверженных королей. И поднялись все мертвые, изгнанные серпом Жнеца из жизни, и пошли войной на живых. Столь велика была сила почивших, что обрели они в войско свое множество из живых, что перестали же быть такими.
Флавиан сам того не осознавая закрыл свои глаза и его начало жутко трясти, колотить как при серьезной лихорадки. Эти слова показались ему очень страшными, страх начал пожирать его изнутри, как язва, он обуял его, и пастух ничего не мог сделать с собой. Из уголков глаз покатились две одинокие соленые слезинки. Он хотел вернуться к себе домой, на солнечное Пятихолмие, забыть про все эти проклятые печати, и поклясться, что он никогда не покинет своего дома.
"Очнись! У тебя не осталось дома! У тебя больше нет матери! Ничего нет, твой дом обратился в темную сажу, твое поселение теперь стал памятник злодейства, а матушка почила в пепелище"
— Заткнись! — завопил во все горло Флавиан, не понимая, что он сказал это вслух.
По коже пробежали мурашки, теперь ветер не ласкал его, а покусывал, словно мелкая злобная собачка. Ему страшилось открывать слова, но он понимал, что теперь находится в совершенно другом месте. Диск Светила больше не поливал его своими теплыми яркими лучами, теперь здесь был мрак и холод.
"Не открывай глаза", — Флавиан не поддавался искушению, взглянуть на то место, где он сейчас оказался.
— Внемли и второму слову! — прокаркал снова ворон и Сетьюд только сейчас понял, что у него в голове старческий голос, глас того, что прожил уже ни одно тысячелетие. — Узрел я картину богохульную — на имперском троне, где раньше правили сыны Дарса, ныне же восседал сын Тьмы, и начал он творить бесчинства по всей Земле, длань его протянулась над границами Империи, и утонула она в насилии и разврате. Но не помышлявший зла прервал его правление, лжеимператор пал, но ненадолго. Возродился черный дух его и пораженное Тьмой тело его, и воскрес он с новой силой.
Флавиан не понимал, что с ним происходит. Он завопил от кромешного ужаса, что начал поглощать его душу и пал на колени, почувствовав под собой холодную и сырую землю. Пророчество звучало в его ушах, звон отдавался в каждой его частички души, он пытался закрыть свои уши ладонями, крепко их прижимал и кричал, чтобы все вышло из его головы. Но пророчество осталось, словно законы, выбитые в граните, что начерчено, того не изменить.
— Хватит! — закричал юноша и прижался головой к своему животу. — Хватит! Умоляю! Мне страшно!
Но глас вороньего пророка был непреклонен. Он исполнял то, что было предназначено для ушей пастуха, он не мог изменить то, что должно было претвориться в явь.
— Теперь услышь и третье слово, — старческий голос был безжалостен к юноше и каждый его звук терзал душу северянина хлеще, чем инквизитор бичевал тело в подземельях Диньера. — Вопли из моей груди были подобны высокому водопаду, горечь в моем сердце была подобно вкусу корней дряхлого пня, скорбь моя была столь велика, что и матери, потерявшие своих сыновей не смогли бы понять меня, ибо видел я пророка могущественно, поддавшегося соблазну, но не то его вина. Не Тьма не совратила, и помыслы его были чисты — мать, что родила его не рожая, обманом зачала. И сей агнец жалобно блеющий, будет пожирать волков, оставлять токмо кости от медведей, а в конце своего пути пожрет и рыкающего льва, хозяина земли.
Флавиана скрючило в три погибели, он рыдал навзрыд, пелена горьких слез застила его глаза. Он не понимал, почему его так плохо, почему эти слова теперь навечно будут выбиты на его прискорбном сердце. За что досталась ему эта тяжкая ноша? Разве не хватает ему погибели собственного дома? Разве потеря матери не столь тяжкая утрата?
Пастух открыл глаза и узрел, что их окутывает мрак. Светило больше не сияет на здешних небесах, что разрываемы разрядами молний. Они были столь сильны, что расчерчивали небеса на половинку, там молния начиналась на западе, и уходила за восточный горизонт. И Сетьюд увидел перед собой ворона с пустыми глазницами и вид его был скорбным, а из пустоты незрячего катились слезы. Вороний пророк чувствовал горечь собственных прорицаний.
* * *
Кавалькада из всадников была единственным движущемся пятном во всем городе, над которым протянулась мрачная полоса из грозовых туч. Черные тучи набухли, словно впитали в себя все моря и океаны, они медленно, торжественной процессией проплывали над Рэвенфилдом. Ночное светило пыталось пробиться через этот грандиозный парад, но свет Мольвии тонул внутри этих гигантских пушистых кораблей. И к сожалению воинов, а может быть и к счастью, вторая луна сегодня не взойдет.
Ордерик наблюдал за конниками и ждал пока они скроются за горизонт. Рыцари изредка пропадали за двухэтажными каменными постройками, тогда герцог начинал следить за хвостом движения. Их было немного — всего несколько рыцарей, их оруженосцы и страж. Капеллан увел мальчика и Ордерик проследил куда они пошли. Северянин показался ему доверчивым, но забитым и трусливым юношей, он знал, как над ним издевались в темничных застенках Диньера. Да, гонец быстро прибыл до Рэвенфилда, столицы Восточной Марки и сообщил о смерти инквизитора.
Как только всадники скрылись за западными вратами, Ордерик глубоко вдохнул ночной воздух, ощущая в нем примесь тех запахов, что нес ветер с Востока. Он буквально ощущал у себя на языке вонь Мертвенных курганов. Герцог слишком устал за это время.
"Мне бы не помешало поспать", — подумал про себя правитель Восточной Марки, но вместо этого плюхнулся на стул, на котором он с десяток минут назад вел свой диалог с этим стражем.
Под своей шелковой рубахой, он нащупал на груди кулон на цепочке и вытащил его наружу. Герцог пристально начал рассматривать эту важную драгоценность, свет от разгоревшегося камина падал на позолоченную основу кулона.
— Любовь моя, — Ордерик поднес украшение в виде сердца к своим губам и поцеловал его. — О, Хильгида, как труден без тебя мой земной путь.
Это было правда. В голове герцога пронеслись события последних лет, и ни одно из них не было радостным. Без Хильгиды весь мир казался ему мрачным и унылым, разве есть повод улыбаться в Делионе, который раздираем войнами, болезнями и предательством?
— Я надеюсь, ты придешь сегодня ко мне во сне, — прошептал Ордерик, лаская кулон указательным пальцем. — Мне сейчас так трудно. Видит Дева, боги возложили на меня непосильную ношу.
Отсвет кулона отразился прямо в глаза герцогу. Показалось, будто украшение отвечает ему.
— Но даже эта ноша не столь тяжела, как-то, что лежит у меня на сердце, — промолвил Ордерик, поднимаясь из-за стола. — Надеюсь, Всеблагая Дева простит меня.
Стражник, стоявший на посту у двери его покоев, проводил повелителя взглядом. Была уже поздняя ночь, воин вперил свой взгляд в спину герцога, но решил не интересоваться, куда собрался правитель в столь поздний час.
"Времена наступили опасные, а герцог куда-то намылился. Наверно опять к надгробию своей жены.", — с таким укором подумал стражник.
Ордерик смахнул с уголка глаза зачаток слезы, сейчас ему действительно хотелось преклонить свое колено перед гробницей своей возлюбленной. Прошло уже три дня с тех пор, как Хильгида последний раз являлась к нему во сне.
"Боги, почему ты молчишь, моя прекрасная? Может быть в империи теней с тобой что-то приключилось? Но будь то Дадур, или даже сама Бездна, я не оставлю тебя там, в том мире."
Ордерик широким шагом вышел из замка, стражники переглянулись между собой, но вслух ничего не произнесли. Герцог спешил, он хотел быстрее узреть свою возлюбленную жену и воссоединиться с нею. Ночь была подобно герцогским мыслям — темной и непроглядной, но он знал куда идет. Нет, он не свернул к северной стене, храм с гробницей подождет. И пока Ордерик направлялся к своей цели, он думал почему Хильгида перестала навещать его в сновидениях.
Миновало уже три оборота с той поры, когда Ордерик воочию не мог уверовать в настоящее чудо. Об этом никто не знал, даже своему неназванному больному брату он не открыл сей секрет. Он предпочел запереть эту тайну в подземных казематах за семью печатями и поклялся Хильгиде, что никто не узнает, что она посещает его. Три оборота назад.
"Моя роза, Светило моей души, зачем ты вновь встревожила мою едва затянувшуюся рану?"
Уже давно эта глубокая рана начала зарастать, оставив на сердце глубокий рубец, который лишь изредка щемил его душу. Сначала утрата Хильгиды грызла его душу, откусывая от нее большие куски жизни, и вскоре, он волочил лишь свое жалкое существование, совершенно позабыв об Оделии. Как только девочка появилась на свет...
"Хватит уже об этом думать", — Ордерик попытался заглушить собственные мысли, но они прерывались через преграды и были назойливы, словно мошкара в летнее время.
Одна жизнь взамен другой. Одна звезда на небесах погасла, чтобы зажглась другая. Веточка ивы сгорела, чтобы зажечь костер.
— Гори так, чтобы согревать других, — так когда-то сказала Хильгида.
Тут Ордерик понял, что даже не накинул ничего сверху на себя — он шагал по улицам без капюшона и его могли узнать, но ворачиваться он не стал. Было слишком темно, и на расстояние вытянутой руки нельзя было разглядеть хоть что-нибудь.
Но прошло немного времени, как навязчивые мысли снова поползли в его голову, словно ядовитые змеи, готовившиеся атаковать свою жертву. Четырнадцать лет назад, его возлюбленная почила в страшных муках, на родильном ложе, Ордерик не отходил от своей мертвой жены еще несколько дней. Герцог ни ел больше недели, пока лекарь не привел его в себя.
Вскоре он пришел к месту назначения. В окне тускло отражался свет от горевших свечей. Герцог старался не приходить сюда лишний раз, не мозолить глаза соседям, дабы те не сеяли слухи, ведь это одно из основных развлечений простолюдинов. На этот раз дом был окружен его личными стражниками, и они поприветствовали его.
Ордерик занес кулак и три раза постучал в дверь, стараясь при этом не перебудить соседей. Занавеска дернулась в сторону и оттуда высунулось неопрятное и уставшее лицо, в глазах хозяина можно было прочитать злобу и агрессию, но как только он увидел своего гостя, то сразу побежал к входной двери.
— Милорд, сию минуту, — послышался голос из-за двери, герцог ничего не ответил и терпеливо ждал, пока послышится характерный звук железа от задвижки.
Дверь открылась и Ордерик сразу смог учуять, что хозяин дома не спит, а продолжает что-то варить.
— Я вас ждал милорд, сильно перепугавшись ваших воинов в моем саду.
— Пришла пора действовать, Сонье, — ответил Ордерик и перешагнув порог, оказался в доме лекаря.
* * *
Воины послушались его, хотя Галарий этого и не ожидал. Рыцари беспрекословно подчинялись его требованиям, двигались аккуратно, как и просил их страж, по самой обочине тракта, чтобы не натоптать лишних следов. Как только они выехали за врата Рэвенфилда, на западную дорогу, их отряд перестроился в колонну по одному всаднику, по тому, что здесь была утрамбованная земля, а не каменный тракт, можно было смело предположить, что Империя не очень-то нуждалась в Восточной Марке. Имперская канцелярия хорошая знала речноземный менталитет, психологию рыцарей и вожделения их душ, ненависть к нежити была у них в крови, но странным являлось то обстоятельство, что верховный совет Речноземья, над которым главенствовал лорд-протектор Телий, имперский наместник, так и не объявили алтарный поход. Сейчас Рэвенфилд более всего нуждался в алтарном похоже на восток, Мертвенные Курганы подняли свою голову и хищническим взглядом посматривали на западные земли. Много сотен лет Рэвенфилд являлся щитом для всего Речноземья, но рыцари словно наплевали на всю Восточную марку и продолжали заниматься мелкими склоками между собой. Как только Риверланд попал под протекторат Империи междоусобные войны между герцогствами прекратились и перетекли в судебные тяжбы. Однако, даже под имперской властью феодалы находили в себе хитрость, чтобы отрезать лакомый кусок пирога — они нанимали на службу под нейтральными флагами различные кланы разбойников, поддевали документы и фабриковали претензии на соседние земли, в общем, занимались тем, чем обычно занимаются политики.
— Куда мы едем? — размышления Галарий прервались вопрос Ланьена.
Страж был знаком с его братом, в свою пору бывав в Просторе на очередном задание из Обители. Но Ланьена он увидел в первый раз здесь, в Рэвенфилде, и он мало походил на своего брата.
— На развилку, — ответил рыжебородый.
Рыцарь ехал вслед за стражем, словно он являлся главой отряда, а Галарий был всего лишь надстройкой, следопытом, который словно шавка мог найти следы.
— Развилку?
— Вы думали тут нет развилки? — Галарий притормозил лошадь и поравнялся с Ланьеном. — Да, тракт сворачивает на югу и первое поселение на пути по тракту будет Столберг, но есть еще одна дорога, я узнал об этом от барда, в трактире.
Ланьен пожал плечами.
— Куда же ведет эта дорога? На запад?
— Нет, — отвечал страж. — На западе, у реки Холодной крутые берега, и она часто там выходит по весеннему половодью, мост через такую крупную реку не построить, воды будут размывать его почти каждый год. Дорога уходит на север.
Галарий и так проговорился более обычного и не собирался отвечать на расспросы Ланьена. Однако рыцарь был любознателен, или он хотел узнать о том, с чем им предстоит иметь дело.
— На север? — переспросил Ланьен, гордо восседая на своей лошадке. — Разве на севере есть поселение?
— Есть, — ответил Галарий. — Бережок. Это поселение было заброшено год назад, так что скорее всего дорога к деревне еще не сильно заросла. Мы должны ее отыскать.
