Все еще время от времени покашливая, в попытках выбить из себя застрявшую где-то в трахее каплю кофе, отвернулся от окна и стал доедать, уже без всякого аппетита, "Столичный" салат.

Поперхиваться-то зачем было?! Главное, машина прибыла в указанный интервал времени, запарковалась на нужном месте капотом к театру, а с левого запястья Колвера свисает, покачиваясь на ремешке, театральный бинокль — сигнал успешного снятия закладки.

В принципе достаточно было и одной машины, Колвера я припахал по приколу. Попросить, что ли, в следующий раз, чтобы он прошел по Невскому в высоком цилиндре в цветах штатовского флага? Как бы среди оперативников ЦРУ падеж от смеха не произошел...

Поставил в уме Фреду и Синти по жирной "пятерке". Молодцы, ей-богу, молодцы. Заметили, поняли, смогли правильно среагировать. Приятно работать с профессионалами, их можно просчитать.

Догрыз белую помадку с ром-бабы, влил в себя остатки кофе и направился к выходу. Итак, первая порция кристально чистой правды ушла в ЦРУ. И на этом я останавливаться не собираюсь, благо конспиративный канал теперь налажен. Правда, правда и ничего, кроме хорошо подобранной правды, — нет более надежного инструмента для достижения своих целей.

Пятница 6 мая, день

Ленинград, Польский сад

Однорукий алкоголик проводил меня на седьмой круг предельно благожелательным взглядом. Мы уже неплохо представляем распорядок дня друг друга. Он, ящером выползающий на первое весеннее тепло из сумрака коммуналки, ежедневно внимательно наблюдает за моим втягивающим циклом, благо больше наблюдать тут не за чем, а я, раз за разом пробегая мимо, хорошо знаю его основной цикл.

Присев на изрезанную низенькую скамейку у задней стены разваливающегося особняка Державина, он первым делом достает из-за пазухи потертого длиннополого пальто мерзавчик "Столичной" и, взболтав, смотрит сквозь него на небо, словно одному ему доступным методом проверяя процентное содержание альдегидов в спиртовом растворе. Удовлетворившись, ловко прикусывает коренными зубами язычок фиолетовой крышечки и резким движением руки сдергивает ее с горлышка, а затем отплевывает в стоящий рядом куст старой сирени, присоединяя к солидной куче подружек. Секунд на пять замирает, вглядываясь в мой бег, одобрительно чему-то кивает, затем достает из кармана пальто граненый стакан и наполняет примерно на треть. Решительно, как лекарство, забрасывает внутрь и, не закусывая, откидывается на спинку скамейки, блаженно щурясь. Выждав минут пять, а я обычно к этому времени начинаю растяжку, вытягивает из матерчатой сумки сверток с еще теплыми чебуреками и начинает обед, время от времени дозаправляясь из бутылки. Когда я перехожу к прессу, он, как правило, уже достигает нирваны и, откинув голову назад, незряче смотрит поверх крыши напротив.

Сегодня он достиг этой стадии раньше обычного — я поставил себе задачу довести пробежку до пятнадцати кругов, поэтому чебуреки пошли в ход, пока я еще пыхтел, ускоряясь на последних трех кругах, а в дрему он впал аккурат к приседаниям.

Мой залет в Репино меня напугал, серьезно напугал. Вчера в гастрономе, поставив Тому в очередь в отдел, отошел к кассе и внезапно ослабел в ногах, мельком увидев размытую татуировку на заросшем рыжей шерстью тыле чьей-то кисти, и лишь через пару секунд рисунок сложился в штурвал. За эти две несчастные секунды я успел чуть провалиться на шаге из-за дрогнувшего колена, задохнуться и глубоко вдохнуть, почувствовать удар сердца по адамову яблоку и вспыхнувшие жаром щеки. А сегодня ночью во сне пришел четвертый, бесцветный, словно отбракованный снимок, недодержанный в проявителе начинающим фотографом, и предвкушающе мне улыбнулся. Я проснулся, изогнутый дугой, в воздухе над кроватью, и потом долго успокаивал грохочущее на всю квартиру сердце.

Прошел по краю, чудом...

Не готов я еще к таким эскападам. Да и на фиг они не нужны, особенно здесь, в СССР, где я свой, родной и моя милиция меня бережет. А вот на Диком Западе мне придется первое время плавать у дна и рисковать. Поэтому надо за оставшиеся четыре-пять месяцев поставить себе хоть минимальную самооборону, с учетом того, что я сейчас быстрый, но легкий. Решено — подтягиваю себе бой.

Приняв решение, я повеселел и, неторопливо наклоняясь к заброшенной на спинку скамейки ноге, уже со спокойной душой вернулся к короткому тексту следующего письма. Ничего особого, наработка авторитета, пока у меня еще есть для этого материал, да попытка проложить ложный след. Мол, дорогой товарищ Григоренко, 13 июля в Нью-Йорке внезапно случится отключение электричества на двадцать пять часов и будет очень-очень мутно. Вашим коллегам из Первого главного управления ничего в федеральных агентствах взять под шумок не надо? А 27 августа в центре электронной разведки, что, как вы знаете, расположен на трех последних этажах посольства США в Москве, серьезно полыхнет, да так, что сверхсекретная документация АНБ разлетится по соседним улочкам — готовьте батальон энтомологов с сачками.

Улыбаясь, формулирую в уме причину предстоящих происшествий:

"...как вероятный косвенный результат наших запланированных воздействий в иных сферах.

Искренне Ваш, Квинт Лициний Спектатор".

Представляю, как КГБ будет выискивать маленьких зеленых человечков, и настроение ползет вверх, словно столбик термометра в последние дни. Теперь, даже если как-то меня локализуют, то пять раз подумают, прежде чем лезть, и будут особо деликатны. Но лучше все же до этого не доводить...

Суббота 7 мая 1977 года, утро

Ленинград, Красноармейская улица

— Мне! — Пашка попытался откинуть пас, но Валдис вовремя прервал нашу "стеночку", и красно-синий резиновый мячик заметался в мешанине азартно сучащих ног, а потом отрикошетил за куст акации.

Быстроногий Ара первым вывалился из распадающегося кубла тел и успел протолкнуться дальше, а затем коряво прострелил вдоль ворот. Мячик по какой-то нелепой, совершенно не футбольной траектории заскакал по двору, наткнулся на Семину голень и влетел в наши ворота, аккурат между моей правой ногой и изображающей штангу сумкой.

— Да что ж вы кучей-то за мячом носитесь, как стадо оленей?! — раздосадованно заорал я своим. — Шире играйте, в пас!

— Ребята! Автобус пришел! — Из-за угла вынырнула Ирка и призывно замахала рукой.

— Три-три, — подвел итог распаренный Валдис и, подхватив мяч, устремился к месту посадки.

Около закрытых дверей бело-синего лобастого пазика вскипела веселая толчея с повизгиваниями и подталкиваниями, пока Эриковна, возвысив голос, не навела видимость порядка:

— Сначала девочки! Мальчики, отойдите от дверей!

Я со вздохом сожаления отошел от занятой в нелегкой борьбе позиции у створок. План занять место для Томы провалился.

Водитель открыл двери, и девчонки радостной гурьбой ввалились в автобус.

— По трое на сиденье! Два первых сиденья не занимать! — продолжала раздавать руководящие указания классная, стоя у передней двери в компании с Соломоновной и незнакомой сухощавой старухой.

Наконец запустили и нас. Зашел одним из последних, и давно забытая смесь запахов тут же атаковала меня: авангардом шла тяжелая резиновая нота, тянущаяся от запасного колеса под сиденьем, поверх плыл аромат горячего замасленного металла, на заднем плане витали оттенки поролона и кожзама.

Такие неожиданные встречи с упрятанными глубоко в памяти черточками детства по-прежнему вызывают на моем лице мечтательную улыбку, будь это стакан виноградно-яблочного сока за двенадцать копеек в гастрономе на углу, коллекция кулинарных рецептов на отрывных листках календаря или вот уже четвертый месяц любовно выращиваемый Паштетом кристалл медного купороса в пол-литровой банке на подоконнике. Вот и сейчас я глубоко вдохнул, узнал и не сдержал счастливой улыбки.

Все так же улыбаясь, плюхнулся на драное сиденье рядом с Семой и посмотрел на прижатую к окну Зорьку — она по-прежнему общается со мной демонстративно холодно. Как-то надо уже положить этому конец...

Сема извернулся и вытащил из спортивной сумки какую-то папочку, любовно достал оттуда пожелтевший листок и закричал на пол-автобуса:

— Девчонки, что я принес! Вам интересно будет. — Он помахал бумажкой.

Шум чуть-чуть приутих, и Резник начал читать:

— Памятка беременной колхозницы, тысяча девятьсот тридцать шестого года издания.

Автобус грохнул хохотом.

— Так... Вот пункт три любопытен: "Тщательно следить за чистотой своего тела, белья и одежды. Мыться в бане не реже трех раз в месяц". — Он с победным видом оторвался от листка и обвел взглядом весело ржущих одноклассников. — Девчонки! Вот еще для вас: "Необходимо носить панталоны"...

Автобус резко дернулся, под днищем что-то заскрежетало, проворачиваясь, и рустированный фасад школы поплыл назад.

— Дай посмотреть. — Я отнял у Семы листок и с завистью повертел. Настоящий раритет, чего стоит один выразительный рисунок колхозниц, с шайками идущих к деревянной бане. — Клево, — оценил я. — Береги.

— Угу, — откликнулся Сема, — я такие собираю. У меня есть еще "Наставление по РККА по использованию противогазов для лошадей" и, звезда коллекции, "Происхождение клеток из живого вещества" Лепешинской!

— О, знатный труд. Предисловие должно быть интересным...

— А то! Сейчас, я некоторые фразы наизусть выучил. — Сема повернулся в Зорьке: — Свет, ты знаешь, что "пока есть капиталистическое окружение, укрепление советской социалистической идеологии является важнейшей задачей работников науки? Вот почему мы должны еще и еще раз внима-а-ательно посмотреть, не гнездится ли идеализм где-нибудь в забытом уголке науки".

Зорька внимательно посмотрела на него и ласково констатировала:

— Дурачок.

— Почему дурачок? — чуть растерянно протянул Сема.

— Подрастешь — поймешь, — безапелляционно отрезала Зорька и отвернулась к окну.

Сема покосился на меня:

— Не в духе... С чего бы? Или, точнее, с кого бы?

Света чуть слышно фыркнула в стекло.

— Да, — живо развернулась сидящая наискосок Кузя. — Я бы, Соколов, на месте Светы уже семь шкур с тебя спустила.

Сидящий бок о бок с Кузей Паштет завел глаза к потолку, что-то быстро соображая, потом просветлел ликом и продекламировал:

— Если б я была кингиха, спичит ферстая герлиха... Ой...

Попытка Кузи шлепнуть его по плечу совпала с резким поворотом автобуса и трансформировалась в неожиданные объятия, из которых одна вышла вполне собой довольная, а второй — заметно сконфуженный и порозовевший.

— Обними сосед соседку, а теперь наоборот, — засмеялся Сема. — Пользуйтесь моментом, товарищи, осталось всего семь поворотов...

Автобус весело катил к Пулковским высотам.

Начало мая выдалось почти по-летнему теплым. Солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а легкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ежиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроек.

Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблескивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окруженная пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.

Ну как старуха... Высушенное временем волевое лицо, жесткая пакля седовато-рыжих волос и допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Еще пару месяцев назад я бы сказал "женщина в возрасте", но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколение старше.

— Так! — хлопнула Эриковна в ладоши. — Сегодня, в преддверии Дня великой Победы, мы проведем здесь, на Пулковских высотах, урок мужества. Будьте серьезны, пожалуйста. — Она обвела нас строгим и одновременно просящим взором. — Нам повезло, сегодняшний урок мужества с вами согласилась провести Светлана Николаевна. Тридцать пять лет тому назад она была в числе защитников Пулковских высот, а сейчас работает в музее истории города... Паша, что ты там такое интересное делаешь?!

Паштет быстро спрятал за спину почти законченный венок из одуванчиков, на который уже пару раз с легкой благосклонной улыбкой косилась Ирка, и замотал лобастой головой:

— Ничего, Зинаида Эриковна, слушаю.

— Вот и слушай... Прошу вас, Светлана Николаевна. — Классная сделала пару шагов назад, присоединившись к до сих пор пытающейся отдышаться после тяжелого подъема Соломоновне.

Старуха оторвала наконец глаза от земли, провела по кругу тяжелым взглядом и уставилась куда-то поверх голов, словно пытаясь подобрать слова для первой фразы, а потом неожиданно выстрелила вопросом:

— Вы знаете, какая главная улица в нашем городе?

— Невский, Невский, Невский... — полетело удивленно вразнобой.

— Да... Есть такое мнение, — протянула Светлана Николаевна и взмахнула рукой в сторону видневшейся вдали окраины города. — Но по мне, так главная улица идет вон там, за полем, от "Дачного" к "Сосновой Поляне". Проспект Народного Ополчения. Город — это, прежде всего, его люди. Многие тогда ушли в ополчение, ушли, и почти никто не вернулся. Ленинград обеднел на них... Вот об этих людях я и хочу вам сегодня рассказать.

Она чуть помолчала, потом с горечью выплюнула:

— Война эта проклятущая... Сожгла золотой фонд страны — забрала лучших, тех, кто стоял насмерть в обороне и первым шел в атаку. Погибло девять из десяти сознательных строителей коммунизма... А они были предназначены не для этого! Они должны были нести идеи коммунизма дальше, возмужав, воспитать следующее поколение настоящих людей. Но их не стало... Эта прореха не заросла до сих пор, даже за треть века. И еще неизвестно, как это нам икнется... — И она заговорила, вколачивая каждое слово, как сваю: — В дивизиях народного ополчения самые тяжелые потери были среди членов партии и особенно среди партийных работников. За первые недели боев состав комиссаров, парторгов и комсоргов полностью сменился по несколько раз. Вчерашние секретари райкомов, парторги цехов погибали, поднимая цепи, погибали, ведя сводные группы на закрытие вражеских прорывов, погибали, прикрывая отход раненых... Это страшные, невосполнимые потери.

Прикрыла на пару секунд глаза, сглотнула и продолжила уже спокойным размеренным голосом:

— А ополчение действительно было народным. Оно названо так не ради красного словца. В первые же дни войны в военкоматы города явились более ста тысяч добровольцев. Люди буквально осаждали военкоматы, требуя зачислить их в действующую армию. Улицы, площади перед военкоматами были забиты людьми. Никого из нас на войну не "гнали". Наоборот, часто гнали из ополчения. Ученых, высококвалифицированных специалистов и рабочих оборонных предприятий буквально за руку вытаскивали из строя и отправляли назад. Люди скандалили, требуя отправить их на фронт. Вдумайтесь в это — требовали отправить под пули, бомбы и снаряды! — Она помолчала, уйдя на какое-то время в себя, потом досадливо встряхнула сединой и горько добавила: — И я не уверена, случись война сейчас, будет ли военкоматы осаждать такое же количество добровольцев... А эти люди знали, что и почему они защищают! И были готовы умирать за это! Вот ты, — она неожиданно ткнула пальцем в Армена, — скажи, когда ты станешь взрослым?