К плечу осторожно, почти невесомо прикоснулись. Я открыл глаза — стоящая за спинкой дивана Фаэ выглядела, как маленький мальчик одетый в брючки и светлую рубашку с закатанными до локтей рукавчиками. Что ж, похоже, она всё-таки чувствует, когда нужно вести себя соответственно определённым приличиям.
— Тебе что сначала: чай, или воду? — обойдя диван, фэйри поставила маленький поднос с кружкой и чем-то, отдалённо напоминающим кубок из серебра, на пол перед моими ногами. — И ты не сказал воду холодную, или подогреть — я налила тёплой.
— Чай, — я протянул руку, отмечая, что дрожит она почти незаметно. В ладонь опустилось тёплое донышко кружки, из которой пахло листьями и ягодами малины, смородиной, мёдом и отчего-то чудился запах пустырника, на вкус, правда, совсем неразличимый, но, всё-таки, странно... — Так вот, Юстин, в этой... хмм... чаше, в воде, мы должны смешать нашу кровь. Для меня количество особой роли не играет. Хватит и нескольких капель. Для тебя же, в силу принадлежности к достаточно старому роду двуликих, память моей крови, может быть и откроется, но лишь поверхностно. Впрочем, и к лучшему. Забираться в дебри давным-давно прошедших дней и снов я бы и сам не стал рисковать.
Юстин, кивнув головой в сторону серебряного кубка, издал непонятный скулящий звук, но в интонации явно присутствовал вопрос.
— Да... чтоб испить из него тебе придётся изловчиться, но, я думаю, Огонёк поможет.
Двуликий покачал головой, видимо, я не угадал, о чём он спрашивал.
Допив содержимое кружки я со вздохом закрыл глаза. После горячей травяной ванны хотелось завалиться в постель и проспать несколько суток. Но самое большее, что мог себе позволить — несколько часов до наступления темноты. Нужно предупредить Габриэля, что сетка Паука уже потревожена, и надо быть готовым к любым неожиданностям... И Арктур... Заглянуть на Мраморный бульвар...
Меня потормошили за плечо.
— Эн"шэн, твой сон — часть обряда? — фэйри подала мне кубок, а вслед за ним маленький серебряный ножик для бумаги. — Я подумала, что пригодиться. Не зубами же палец прокусывать будешь?
— Тебе придётся его держать, — я протянул кубок обратно и с лёгким усилием провёл лезвием ножа по ладони левой руки. Вместо крови из ранки сначала вытекла темнота и густой дымчатой нитью потянулась внутрь кубка. Я вздохнул, наблюдая, как, соприкасаясь с водой, она превращается в светящийся, перламутровый дымок и, невидными уже для простого зрения искрами, оседает на дне. Неужели во мне ещё что-то осталось? Это ведь даже не крылья — слишком материально для них... К почти непрозрачной черноте наконец добавилось алое. Переплетаясь друг с другом в воздухе две нити растворялись в воде, меняя её цвет.
— Значит, я получаюсь вроде алтаря? — хмыкнула Фаэ, эта мысль её позабавила. В кубок фэйри смотрела с любопытством, похоже, лунные искорки она видела.
— Алтари не болтают во время ритуалов, — ранка не спешила затягиваться, и я поднёс ладонь к лицу, слизывая так и бегущую тонкой дорожкой кровь. Вкус оказался с лёгкой горечью — далеко уже не первый признак... Но даже в таком состоянии можно уснуть на несколько часов. Жаль, что не получится...
Глядя на то, как неуверенно Юстин протягивает Фаэ лапу, я подумал, уж не прикосновения ли серебра он так испугался? На всё воля Богини, но порой мы сами накликиваем беду своими же страхами и ощущением вины...
— Не бойся, Юстин, до тебя этот обряд проводили и воины, и наёмники и после вполне продолжали жить и здравствовать.
Слова на него, вроде бы, подействовали, но смотреть на то, как нож прикасается к подушечке лапы, волчонок не стал, а уставился на меня немигающим взглядом. Звериного там не было сейчас и в помине.
— Всё будет в порядке, Юстин, — я приподнял уголки губ в улыбке. Ох, какое же искушение зачерпнуть сил из этого источника!.. И я бы соврал сейчас, если бы начал говорить, что не воспользуюсь этой ситуацией хоть самую малость.
— И кто должен испить сначала? — оборвала мысли Фаэ.
— Старший, — я протянул руку за кубком. В бледном сиянии серебра и бликах воды, ловящей свет из камина, замерла усталость лунного инея и осторожная, ещё не раскрывшая себя сила, столь близкая к земле и природе, что можно было бы подумать о принадлежности её ушедшим в Холмы, нежели роду двуликих.
Я закрыл глаза, ощущая, как теплота касается губ, а затем проникает в меня — лёгкая, почти неощутимая...
Когда-то всему этому действу предшествовали слова, и те, кто собирался породниться, доверить друг другу память крови, стояли под светом Луны... Многое, имевшее значение тогда, исчезло, растворилось... И кровь незнакомых мне, чужих, что я попробовал в первую битву и продолжаю пить по сей день, не смешанная с моей в ладонях Богини в прозрачной родниковой воде, только на несколько суток приоткрывает их память и сны. Когда-то позволить коснуться своей крови без защиты лунного света и воды, что унесёт всё лишнее, отваживались только сумасшедшие влюблённые, готовые открыть друг перед другом все свои тайны, мечты и страхи... Когда-то... Теперь же нет никакой разницы. И обряд даже не дань традиции, а только предосторожность, на случай, если Юстин прочтёт о чём-то подобном, или я, забывшись, начну об этом рассказ...
Протянув наполовину опустошённый кубок Фаэ, я кивнул головой, обращаясь уже к волчонку:
— После представь, как твоё тело начинает меняться: кости, мышцы, и всё остальное. Не задерживайся подолгу на чём-то одном — нужно задать направление, напомнить себе, как это должно быть. И не бойся, если что-то пойдёт не так, я почувствую это и помогу.
Глаза закрывались уже сами собой. Если я сейчас усну, будет ой как нехорошо... Приложив немалое усилие я...
...задумчиво и слегка разочарованно сделал последний глоток — если в этом и была некая скрытая сила, я её не чувствовал. Нужно дышать ровно и спокойно. Как это получалось тогда?.. Но ведь получалось же?! Главное, не ошибиться — я же только читал, и то эпизодически!!
Сделав несколько вздохов, которые, как слышалось, скулежом разнеслись по комнате, прикрыл глаза. С образным представлением у меня всегда были сложности — но серый зверь представился легко — может, это и есть начинающиеся проявления его помощи? Сперва мелькнула перед глазами дурная картинка засунутого в волка человека, но я побыстрее прогнал её, для верности постучав по дивану хвостом. Череп... Нет-нет-нет... Хвост... Гибкие кости — нет, у нас же не кости — хрящи с центральными окостеневшими дисками... Поэтому такая гибкость, регенерация — все переломы заживают так скоро... Окостеневшие диски смыкаются — а хрящ, почти нежный, как у человеческих детей, расходится, и эти клетки меняются — вода, вода — всё искажается, и позвонки уже совсем близко — и это не так уж и больно — просто неприятно — и вот уже всё так компактно... Копчик, всё в копчик... И лапы — это не лапы — они изменяются — кости, как же это... Пронация и супинация — новые плоскости суставов — они уже другие, более выпуклые, более округлые — и кости чуть вытягиваются — и эта система — лопатки шире, площе и твёрдые, сперва мягкие, а потом твёрдые — и чтобы не зажать нервы расширяются проходы — и дендриты в тело нейрона — и выросты — этот миелин... И тазовые кости — они на несросшихся швах, они поворачиваются, и швы утолщаются, сами становясь промежуточными костными — и бедренные кости вытягиваются — это как вытянуть сведённую судорогой ногу — и стопа сжимается — и уже больно — так скоро клетки хряща идут рядом с надкостницей вверх, вверх — и рёбра...
Тихий звук зародился в горле — хриплое рычание — уже слишком высокое, стало стоном — и я судорожно сглотнул, чувствуя, как сокращаются, изменяя длину, мускулы языка, теперь касающегося более тесно расположенных, без диастемы, зубов... Они глубже ушли в кость, истончились, моляре, премоляре... Их форма сменилась, и даже кожные железы — выступил тонким слоем пот, и сменился ещё несколько мгновений назад столь чёткий, теперь уже скорее далёкий, запах.
* * *
Я мотнул головой, когда кто-то потянул меня за ухо. Неведомый злодей не оставил своей мерзкой деятельности и захлопал в ладоши. Это воскресило в памяти карусельки, с яркими лошадками и лодочками, которые под шарманку и визг кружились на ярмарочных площадях. Там были дети... целые толпы детей...
— Мм... — я с отвращением к происходящему попытался засунуть голову под одеяло, но его принялись стягивать за противоположный конец — холодный воздух робким ужом начал забираться по лодыжкам вверх — к спине, прогоняя тепло сонной истомы и оставляя что-то навязчиво-равнодушное и унылое.
— Вставаааай... Утро... День... Пора заняться делааами... Едааа кончилась... — кто-то громко, монотонно и раздражающе ныл над ухом — хотелось определить источник зудения и прихлопнуть его, не жалеючи силы, как предрассветного комара.
— Ыммг? Нн... — я попытался отбрыкнуться ногой находящейся уже вне одеяла, но его потянули за другой край, пользуясь моей расслабленностью в обманчивой надежде поспать ещё чуть-чуть... Ну совсем немножечко... Только досмотреть сон, ещё капельку понежить тело в уютном коконе из одеяла... всего лишь четверть часика...
— Ты сам велел тебя разбудить — сказал, что много дел, и что тебе надо встретиться с кем-то, а потом ещё с кем-то, а потом проверить, доели ли там кого-то, и ещё сходить к кому-то, и возможно, что там снова будет шанс оставить завещание. И уже скоро обед.
— Уже полдень?!!! — я, как ошпаренный кот, вскочил с постели, едва не треснув склонившегося над моим ложем кэльпи головой в подбородок. — Раньше разбудить не мог?! — лихорадочно прыгая по комнате, в чём небо увидал, я натягивал штаны, попав сначала ногой не в ту брючину.
— Не мог. Ты пинался и ругался — грозился сделать то же, что султан со своим скакуном, когда тот пришёл вторым на скачках, если не сгину. Я сгинул, а потом, когда ты успокоился, попытался снова, — Данни меланхолично грыз сухарь, золотясь чистой лохматой шевелюрой в лучах, не так уж и высоко стоящего в небе солнца... Редкие причудливые кучи облаков громоздились в солнечной сети, проплывая в недостижимой высоте глубинными и придонными рыбами. Обед... но судя по освещению — до него ещё часа полтора. После вчерашней эпопеи я спал не так уж и много. Как хочется выспаться... Жаль, что в отличие от еды, сделать это впрок не получается. Даниил-то наверняка сейчас спит, не ведая забот и хлопот, и навряд ли встанет раньше часиков эдак семи-восьми пополудня, как и полагается уважающему себя смертельно уставшему накануне существу.
Застегнув брюки, я меланхолично презрел приличия и спустился в ванную комнату без рубашки. Ссадины, в немалом количестве заработанные вчера, пощипывало, когда от движения едва стянувшаяся кожа вновь тревожилась. Было прохладно — из открытого в конце коридора окна, выходящего в сад, тянуло истинно присущей Туманному Альбиону сонной влажноватой свежестью, смешанной с запахами мятой травы. Где-то в соседних домах готовили сдобу с ванилью, и слышался одинокий неуверенный стрекот кузнечика.
Я умылся холодной водой — принимать ванну не стал — перед тем, как наконец доползти до вожделенной постели, заставил себя поистине неимоверным волевым усилием залечь в горячую воду, вытравливая все отвратительные запахи и ощущения. Нет, сейчас в ванну не полезу...
Обернувшись, я скосил взгляд, рассматривая спину в зеркале — ссадина более-менее затянулась, но многоцветные пятна синяков превращали её в полотно, на котором неумелый художник абстракционист пробовал свои силы. Волосы, нетерпеливо убранные в сторону, чтобы оценить повреждения, легко пропускались сквозь пальцы, не заставляя морщиться от узелков и колтунов. Как я потом расчёсывался, что они сегодня не казались старым грачиным гнездом — не вспомню, хоть бы от этого и зависела моя жизнь.
Где-то в импровизированной кладовой сгрохотало — со сдержанной руганью, долетевшей оттуда после звуков падения, протопал к кухне Данни. Не иначе, ему так не терпится позавтракать, что решил сам принести всё для готовки. Интересно, что можно будет сварить из того, что он там навыбирал? Довольно много я так и не успел использовать в памятном вечернем застолье, на которое явились все домочадцы Даниила.
Вчера он обессилел просто пугающе... Должно быть, ещё "паутина" забрала много — как я понял, он не обрывал её даже когда оказался на территории Алой Невесты. Какая печально-неизбывная и наполненная отчаянием история произошла с этой девушкой в Исход... Если бы Навь узнал, возможно, смог бы понять её как никто другой — он тоже, когда то, был подобен ей.
Я закрыл дверь в ванную, проведя по холодной стене кончиками пальцев — ещё неясно, что холоднее — вновь лишённое доли силы тело, жаждущее отдыха, уже не первый день, или бездушная гладкая поверхность.
Когда я заглянул на кухню, то от души расхохотался — мой конь сидел над ведром для мусора и сосредоточенно чистил овощи. Несколько картофелин лежало в жестяной миске радом с ним. На столе покоились в вощёной бумаге остатки сыра, масло в горшочке — купленное в тот день, когда я наблюдал интереснейшую беседу Хлои и мясников, лежал кусок вырезки, почему-то пучок вялого лука, три яблока и бутылочка с молоком. Я ухмыльнулся — что ж, в принципе, всё это сочетается друг с другом.
Через три четверти часа на столе появилось блюдо с жареным картофелем, мясо с сыром, луком и тушёными яблоками. Домовой облизывался, как котёнок, собирая длинным язычком с шерсти вокруг рта капли молока. Я вяло и без интереса ковырялся в своей тарелке. Из-за того, что провалились, мы так ничего и не нашли. А мне нужно раздобыть документы, лежащие где-то рядом с подозрительно знакомыми по кольцу останками. В этот раз я Даниила к своим делам привлекать не буду — что случится, если он потеряет сеть, или если этот зеленоглазый, воистину не от мира сего ночной полностью лишится сил и тени?..
Я хмыкнул, совершенно не чувствуя вкуса еды. В том, что произошло с нами было многое от глупых случайностей. Потащил ночного, надеясь на помощь с его стороны в непредвиденных ситуациях — и из-за него же — именно на его силу отреагировали древние ловушки, в эти самые передряги за компанию и попал. И помощи, естественно, оказалось не так уж и много. Один и только один. Чёрный чёткий силуэт, медленно бредущий по утренней дороге в тишине и пустоте, без звуков, без теней... Нет — это будет уже жестоко и бесчестно.
Оставив Данни и домового уминать за обе щёки еду, я вышел на веранду, захватив тарелку. Как и ожидалось, чёрная птица в ответ на молчаливый призыв спустилась вниз, плавно скользя по спирали в наполненном тенями от облаков воздухе.
— Утра тебе безветренного. Что нового? Как вестник с письмом?
— Вестник долетел. Ничего не отдали сказать тебе.
Я качнул головой — за день одолеть путь в обе стороны — как и ожидалось, они восхитительны.
— В городе тишина. Никто больше не пропал. Возле моста, который в поганом месте речку опоясывал, ходят люди. Завод больше не тлеет, — ворон на секунду замялся. — В доме, куда вы отвезли раненого ночного, — я про себя хмыкнул — смертельно раненого, и даже холодного, — ночью шумели. Но там ничего... не волшбовалось. Там подрались. Волчонок и девушка. Не видели девушку раньше. Волчонок её загрыз.
