Она потянулась за полотенцем, парящим в воздухе неподалеку. Она энергично растерлась, наслаждаясь ощущением грубой ткани на своей коже. Простое дуновение воздуха никогда не оставляло у нее ощущения сухости.
Ощущение теплого полотенца на коже заставило ее отстраненно подумать о сексе.
У нее всегда был мрачный имидж на публике: люди видели в ней инженера, одержимого своей работой, созданием чего-то там. Но в ней было нечто большее — были элементы, которые Марк распознал и которыми дорожил во время их брака. Секс всегда был важен для нее: не только из-за получаемого от него физического удовольствия, но и из-за того, что он символизировал: что-то глубокое и древнее внутри нее, отголосок древнего моря, следы которого люди все еще хранят даже сейчас. Она думала, что контраст этого океанского опыта с ее работой сделал ее более целостной.
После того, как они с Марком помирились — неуверенно, неохотно, в знак признания их совместной изоляции на "Северянине", — они возобновили свою активную сексуальную жизнь. И это было хорошо, оставаясь жизненно важным в течение длительного времени. Дольше, чем любой из них имел право ожидать, предположила она. Она обернула полотенце вокруг спины и начала растирать ягодицы. Возможно, если бы Марк остался жив.
Стены гостиной стали прозрачными; ее затопила космическая тьма.
Луиза вскрикнула и обернула полотенце вокруг своего тела.
С ее пульта связи донесся смех.
Она полезла в шкафчик за свежей одеждой. Дверцу шкафчика, оборудованного на скорую руку, заклинило, и она дернула ее, ругаясь, осознавая, что полотенце сползает с нее.
— Клянусь водами Леты, Прядильщица, что, по-твоему, ты делаешь?
Луиза едва могла разглядеть клетку Прядильщицы, коробку с мигающими огнями на носу НИКа. Тень скользнула по огням — вероятно, Прядильщица повернулась на своей кушетке, чтобы насмешливо взглянуть на нее. — Мне жаль. Я знала, что тебе будет неловко.
Луиза нашла комбинезон; теперь она сунула в него ноги. — Тогда почему, — сердито спросила она, — ты вторглась в мою личную жизнь, сделав это?
— Какая разница? Луиза, здесь никого нет, мы в миллиарде миль от ближайшей живой души. И тебе тысяча лет. Тебе действительно следует избавиться от этих табу.
— Но это мои табу, — прошипела Луиза. — Так случилось, что они мне нравятся, и они имеют для меня значение. Если ты когда-нибудь доживешь до моего возраста, Прядильщица веревок, может быть, ты научишься немного терпимости.
— Ну, может быть. В любом случае, я сняла непрозрачность с твоих стен не для того, чтобы застать тебя без штанов. — В ее голосе звучало озорство.
Подозрительно Луиза спросила: — Тогда почему?
— Потому что... — Прядильщица заколебалась.
— Что потому что?
— Посмотри вперед.
Далеко впереди, за клеткой Прядильщицы, была светящаяся точка: точка, которая теперь раздувалась, взрываясь у ее лица...
Сатурн, стремительно падающий на нее из пустоты.
Луиза вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Потому что, — тихо сказала Прядильщица, — мы на месте. Я подумала, тебе понравится наблюдать за нашим прибытием.
Луиза осторожно разжала пальцы.
Ровный оранжево-коричневый свет заливал ее комнату: свет планеты, освещенной раздутым телом своего Солнца.
Прядильщица тихо смеялась.
Луиза медленно произнесла: — Прядильщица, если это Сатурн, то где кольца?
— Кольца? Какие кольца?
Сама планета представляла собой ту же вздутую массу водорода и гелия в двадцать раз массивнее Земли, с каменным ядром, нетронутым глубоко внутри. Сложные облачные системы все еще вились вокруг шара планеты, похожие на акварельные полосы коричневого и золотого, как она и помнила. И самый большой спутник, Титан, все еще был там.
Но кольца исчезли.
Луиза поспешила к своему информационному столу.
— ...Луиза? С тобой все в порядке?
С поверхности города-мира Титана кольца казались линией света, геометрически точной, яркой на фоне осеннего золота Сатурна...
Луиза заставила себя ответить. — Думаю, я оплакиваю кольца, Прядильщица. Они были самым прекрасным зрелищем в Солнечной системе. Кто мог разрушить такую безобидную, великолепную красоту? И, черт возьми, они были нашими.
— Но, — сказала Прядильщица, — здесь есть кольцо. Я вижу это. Смотри...
Следуя указаниям Прядильщицы, Луиза изучала свой информационный стол.
Кольцо было видно как слабая полоса на фоне звезд, тень на фоне вздувшейся, невозмутимой громады самой планеты.
Когда-то за пределами орбиты Титана вращались три ледяных спутника: Япет, Гиперион и ретроградная Феба. Все, что осталось от этих трех лун, — это след из обломков. Тонкое, бесцветное, без признаков структуры кольцо из ледяных глыб, светящееся красным в свете умирающего Солнца, окружало планету примерно до ее шестидесяти радиусов, бледный призрак своего великолепного предшественника.
И где были другие спутники?
Луиза пролистала свой информационный стол. Когда-то у Сатурна было семнадцать спутников. Теперь — насколько она могла судить по их орбитам — остались только Титан и Энцелад. И от Энцелада вообще мало что осталось; маленький спутник все еще вращался по орбите примерно на четырех планетных радиусах от Сатурна, но его траектория была гораздо более эллиптической, чем раньше. Его поверхность — всегда изломанная, неровная — превратилась в щебень. Не было никаких признаков маленьких человеческих аванпостов, которые когда-то сверкали в тени его изогнутых хребтов и изрытых кратерами равнин.
Остальные спутники — даже безобидные острова из водяного льда шириной в десять миль — исчезли.
Луиза вспомнила древние красивые названия. Пан, Атлас, Прометей, Пандора, Эпиметей... Имена теперь почти такие же древние, как мифы, из которых они были взяты; имена, пережившие объекты, которым они были присвоены.
— Луиза?
— Прости, Прядильщица.
— Все еще в трауре?
— ...Янус, Мимас, Тетис, Телесто...
— Да.
— Думаю, кто-то должен это сделать.
— Прядильщица, что здесь произошло?
— Битва, — тихо сказала Прядильщица. — Очевидно.
Калипсо, Диона, Елена, Рея, Гиперион, Япет, Феба...
НИК расправил свои крылья длиной в сто миль, затмевая обломки разбитых спутников.
Милпитас сидел в своем кабинете. Со всего храма доносились крики, вопли, выкрикиваемые слова, слишком неразборчивые, чтобы он мог их расслышать.
Крики, казалось, раздавались все ближе.
Он убрал намагниченную поверхность стола, убирая бумагу, ручки, планшеты с данными в ящики. Он сложил руки и держал их над столом.
Дверь в его кабинет открылась.
Отступник извне парил в воздухе. С точки зрения Милпитаса, он был почти горизонтален: как будто бросал вызов планировщику, который пытался вписать его в свою упорядоченную, структурированную гравитацией Вселенную.
Отступник развел пустые руки. — Я не собираюсь причинять вам боль.
— Я знаю вас, — медленно произнес Милпитас.
— Возможно, и знаете. — Отступник был высоким, довольно мускулистым; на нем был практичный комбинезон, снабженный дюжиной карманов, которые были набиты неопознанными инструментами. Он носил короткую стрижку, но не чисто выбрит; вид у него был уверенный, даже возбужденный. Милпитас попытался представить себе этого человека без волос — и с чуть меньшей чертовой уверенностью в себе — в стандартном сером комбинезоне Суперэта и с более подходящей осанкой: возможно, сутулые плечи, сложенные перед собой руки...
— Меня зовут Морроу. У вас были определенные... неприятности... со мной. — Отступник оглядел офис, словно вспоминая какой-то неприятный опыт. — Я был здесь несколько раз, когда вы пытались объяснить мне, насколько я ошибался в своих мыслях...
— Морроу. Вы исчезли.
Морроу нахмурился. — Нет. Нет, я не исчезал. Милпитас, вы говорите как ребенок, который верит, что как только объект исчезает из поля зрения, он больше не существует...
Милпитас улыбнулся. — Что вы знаете о детях?
— Теперь много, — сказал Морроу. Он, в свою очередь, улыбнулся, вполне владея собой. — Я не исчезал, Милпитас. Я отправился куда-то еще. Я совершал экстраординарные поступки, планировщик — видел замечательные достопримечательности.
Милпитас сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла. — Как вы вошли?
— Мимо ваших часовых? — Морроу улыбнулся. — Мы вошли сверху. Прошло несколько секунд, и мы не шумели. Ваши часовые были расставлены так, чтобы следить за приближением с другой стороны палубы; они и представить себе не могли, что кто-то может проникнуть через их головы. Они даже не знали, что мы были в здании, пока мы их не вывели из строя.
— Вывели их?
— Они без сознания, — сказал Морроу. — Лесные жители используют определенный тип лягушачьего яда, который... ну, неважно. Часовые невредимы.
Милпитас попытался придумать, что бы такое сказать — какие-нибудь слова, с помощью которых он мог бы вернуть контроль над ситуацией. Он почувствовал нарастающую панику; внезапно его приказы не были выполнены. Он чувствовал себя так, словно находился в сердце какой-то огромной умирающей машины, тыкая в кнопки и рычаги, которые больше ни с чем не были связаны.
Голос Морроу был нежен. — Все кончено. Знаю, вы верите, что поступаете правильно, ради людей. Но это к лучшему, Милпитас. Больше смертей было бы непростительно. Вы понимаете это, не так ли?
— А миссия? — с горечью спросил Милпитас. — Цели Суперэта? Что из этого?
— Это еще не конец, — сказал Морроу. — Пойдемте со мной, Милпитас. Там есть замечательные вещи. Миссия все еще актуальна... Я хочу, чтобы вы помогли мне — помогли нам — достичь ее.
Милпитас снова закрыл глаза; внезапно он почувствовал себя невероятно старым, как будто энергия, которая поддерживала его большую часть тысячи лет, внезапно иссякла.
— Не знаю, смогу ли я, — честно сказал он. Кто-то в глубине храма наконец заглушил клаксон; последнее, леденящее душу эхо его вопля отразилось от тесного, вызывающего клаустрофобию металлического неба.
20
Капсула плавно и бесшумно заскользила вниз, к Титану.
Луиза вцепилась в свое сиденье. Корпус был совершенно прозрачным, так что казалось, будто она — закутанная в скафандр, с неловко воткнутым в нее катетером — беспомощно висит над бледно-коричневыми облаками Титана.
Над ней НИК сложил свои огромные крылья.
Титан, крупнейший спутник Сатурна, сам по себе был целым миром: около трех тысяч миль в поперечнике, больше, чем Луна Земли. По мере того, как она снижалась, облачный ландшафт приобретал вид бесконечно плоской, текстурированной плоскости. Огромные системы низкого давления закручивались спиралью в фотохимическом смоге по всему миру, и маленькие высокие облака неслись по стратосфере.
Первые тонкие струйки воздуха обвивались вокруг стен капсулы. Звезды над головой уже начали затуманиваться.
Внезапно капсула резко упала. Ее вдавило в сиденье. Затем маленькое суденышко дернуло вбок, тревожно раскачивая.
— Лета, — печально сказала Луиза, потирая позвоночник.
Луиза оставила Прядильщицу в комнате отдыха, чтобы следить за продвижением капсулы на информационном столе. — С тобой все в порядке? — тут же спросила Прядильщица.
— Мне стало лучше... Я не ранена, Прядильщица веревок.
— Ты знала, что должна была ожидать такого обращения. Толщина атмосферы Титана составляет сто миль: достаточно возможностей для создания погодных воздействий. И там, в верхних слоях атмосферы, дуют сильные ветры.
В кабине стало совсем темно; непрозрачная атмосфера полностью окутала капсулу, и только свет кабины отражался от прозрачных стен.
Прядильщица продолжала: — А ты знала, что на Титане есть времена года? Сейчас весна; следует ожидать сильной турбулентности.
По мере того, как капсула опускалась все ниже, она содрогалась от нового натиска; на этот раз Луизе показалось, что она действительно услышала скрип ее конструкции.
— Весна, — пробормотала Луиза. — Где песни весны? Эй, где они?
— Луиза?
— Джон Китс, Прядильщица веревок. Неважно.
Теперь толчки маленького корабля, казалось, уменьшились; должно быть, он прошел через стратосферу с сильным ветром. Она немного ослабила ремни, которыми была привязана к сиденью. За корпусом огни кабины высвечивали хлопья аммиачного льда, и тонкие струйки мутного газа поднимались мимо капсулы и исчезали из виду.
— Чертовски темно, — пробормотала она.
— Луиза, ты падаешь в месиво из метана, этана и аргона. Там смог из фотохимических соединений, образующихся в результате воздействия солнечной магнитосферы на воздух — я вижу много цианистого водорода и...
— Я все это знаю, — прорычала Луиза, вцепившись в сиденье, когда капсула снова накренилась. — Не зачитывай мне всю эту чертову таблицу данных. Фотохимические соединения — это не то, за чем я сюда спустилась.
— Что тогда?
— ...Люди, Прядильщица.
Когда-то это был самый густонаселенный мир за пределами орбиты Юпитера: на Титане располагались самые отдаленные города человечества. Несомненно, — подумала Луиза, — если где-то что-то и уцелело после обрушившегося на внутренние миры опустошения, то это было здесь.
Ей нужно было увидеть, что происходит. Луиза ударила по панели управления перед собой. Стены капсулы стали жемчужно-прозрачными. Она вызвала виртуальное изображение, смесь радарных и других данных.
Под ней, в виртуальных окнах капсулы, пейзаж Титана складывался сам по себе, словно из элементов сна.
Она накренила капсулу и повела ее, скользя над грубым виртуальным изображением, в пятидесяти милях над поверхностью.
В центре Титана находилось каменное ядро, покрытое толстой мантией замерзшего водяного льда. Под плотным покровом атмосферы восемьдесят процентов поверхности твердого льда было покрыто океанами жидкого метана и этана, сильно загрязненных более сложными углеводородами. Оставшаяся часть "сухой" ледяной суши была слишком редкой, чтобы сформироваться в крупные континенты; вместо этого гряды водяного льда, выступающие над метаном, образовывали цепочки островов и длинных полуостровов.
Что ж, океаны все еще были здесь. Луиза прокрутила в голове древние, знакомые названия: море Койпера, архипелаг Галилея, океан Гюйгенса, залив Джеймса Максвелла...
Но от людей, которые когда-то дали название этой местности, не осталось и следа. На самом деле, выглядело так, как будто их никогда и не было.
Когда-то эти океаны со сложным составом бороздили огромные корабли-фабрики, оставляя за собой высокие маслянистые следы; на этих гигантских кораблях производилось достаточно продовольствия, чтобы прокормить весь Титан, а также большинство других спутников-колоний в системе Сатурна. Сейчас здесь не было кораблей. Возможно, если бы она поискала достаточно внимательно, то обнаружила бы следы огромных металлических корпусов, погребенных на ледяном дне химических морей.
...Но теперь, казалось, что-то приближалось из-за резко изгибающегося горизонта: особенность, которая не вязалась с ее памятью. Она наклонилась вперед на своем сиденье, пытаясь разглядеть, что происходит впереди.
