— Тем хужее ж. Если б с института, вообще больше тыщи не дал бы... У нас, как у чурок калым, невеста ваще без образования двести кусков, после начальной — сто, восемь классов — пятьдесят, десять — двадцатка, ну, а если с института — даром такой не надо.
— Говорю ж, пять, и это последняя моя цена.
— Ну, ты ж, наверное, и за военный билет тот получишь...
— Получу — не получу, моё дело. В чужую жопу не хрен заглядывать! Не то нос весь в говне будет, бушь ходить и вонять им на всех.
— А у него, кстати, кто?
— Да, почитай, и нет никого... Мать-одиночка, пьющая-гулящая. Вроде так.
— Хорошо, четыре.
— Четыре с полтиной.
— Ладно. По рукам. Эт который будет?
— Вона...
— Так... Ставим... Два крестика.
Россия. Красноярский район Астраханской области, территория Актубинского сельсовета. Дорога, ведущая к военному городку Комсомольский 14-й отдельной мотострелковой бригады, в/ч 33362. Кузов автомобиля "Урал-375". Призывники, пока ещё люди. Витёк, человек. Сержант Магомед Магомедов. Тоже человек.
16:21, 07 мая 2014 г.
Ой везу-везу-везу, скоро сдохну, не могу, — третий час уже как не уставал причитать безобразно прожорливый движок вусмерть раздолбанного трёхосника, в который нас по-быстренькому, дабы не портить пейзаж, загнали на площади у вокзала города Астрахань, куда наш поезд N 237 Мурманск-Астрахань прибыл, как ему и положено было по расписанию, к совсем без малого семи часам солнечного, однако совершенно для нас не доброго утра 7 мая сего 2014 преотвратнейшего года...
В военкомате, пару дней назад всего, раненько поутру приняли, как родного-долгожданного, помариновали в предбаннике до 9, а как работать начали, первым делом очень ускоренно прогнали по немногим имевшимся наличии врачам, которые сходу выдали вердикт, что здоров и годен аки нержавый и не обломанный на кончике штык от трёхлинейки, после чего забрили под Котовского, запустили в душ и переодели во всё новое, мухе не это самое, пятнисто-камуфляжное, так ничего себе, вроде как, ботинки только дрянь. Грубые, жёсткие и, кажись, долго не протянут, есть такое чувство. Бельё ещё, с подштанниками, показалось странным. Майка, и то камуфляжная, а рубаха с подштанниками белая. Анахронизм. Подшивка. Набор иголок с нитками. Небольшая эмалированная кружка с алюминиевой ложкой. Позапихал всё в вещмешок, вместе со своими — зубной щёткой, бритвенным станком и так далее. Затем, покумекавши чуток, поперепихал всё по-новой. Там лямки по бокам — принайтовал ими свёрнутую зимнюю куртку со штанами, а причиндалы всякие сунул в задний карман вещмешка, под клапан на пуговице. Народ постепенно прибывал, весёлые красномордые прапора во главе с на удивление пожилым старлеем, сильно прихрамывающим, все определённо успевшие уже умело — аккурат в плепорцию, то есть — похмелиться с утречка, затрахивали зашуганных и, большей частью, заметно нетрезвых призывников советами, командами и беззлобной руганью, заодно отбирая продукты и ножи. У меня, слава богу, ни того, ни другого. Всё хотел нормальный мультитул себе прикупить, да как-то не срослось. Приличных не попалось. Со жратвой тоже — ничего подходящего дома не было, мать суетилась, причитала, а дядь Саша лишь буркнул — херня, мол, вопрос, домашнее один хрен отберут перед отправкой, а сухпай выдадут, с голоду же подохнуть всяко не дадут, потому как Родине нужон — для отчётности. Старые шмотки под расписку на выброс сдал — дяд Саша велел что не жалко одевать. Кстати, и дядь Сашу видел — в форме, солидный, явно вась-вась с каким-то подполковником, кажется — две большие звёздочки — так? Придётся учить... Вот ведь не было печали. Заметив меня, подмигнул только. Эдак ободряюще. Но особой бодрости я от этого не ощутил. Дюже погано было на душе, если по-честному. Да и обстановка к иному не располагала — пьяные, но до полной утраты куража зашуганные призывники, датые военкоматские с манерами преуспевающих работорговцев, бесцеремонные медсёстры с врачами, казённого колера стены, нехорошие предчувствия гложут душу — словом, тоска тоской зелёною.
В час кое-как покормили горячим, потом принялись неспешно разгонять по командам. Меня пристроили в первую на очереди — видлимо, дядь Саша договорился, за что спасибо ему. Мотать таки надо отседва, и поскорее. В нашей шобле оказалость морд тридцать, одни зажатые и в грусть-тоске, другие хорохорятся, но в глазах у всех ужас застыл. Страшнее всего перемены и ожидание худшего. Выдали сухпай на два дня, значит, далече, но не так чтобы очень уж шибко — к такому выводу логично пришёл большеглазый паренёк из Колчанова по имени Вадик, с которым наскоро скорешились.
Не успел толком разобраться с великим множеством карманов, как подбежал капитан — три маленькие звёздочки треугольником и ещё одна такая же сверху — лет тридцати, явно принямши уже с утра на старые дрожжи, в сопровождении нерусского вида сержанта — три узкие полосы поперёк погона. Объявил, что мы его команда, построил, вздрючил, пару человек переставил, на первый-второй рассчитайсь, в две шеренги стройся, сержант попинал слегка и провёл перекличку, на все вопросы ответил одним словом — позже, потом ушли, пригнали ещё человек пять, снова построение, уже пошустрее, опять перекличка, под резкую вонь разнашиваемых ботинок и явственный запах страха, что будто витал над нашим не шибко строевым стадом. Затем последовал небольшой шмон, у пары балбесов отобрали по невесь каким образом зашхереной бутылке спиртного, что перекочевали в рюкзак сержанта, тем самым ознаменовав передачу прав собственности, затем, гуськом, в автобус и на станцию, Волхов-2. Точнее, Волховстрой. Даже не знал, что такая есть... Собственно, какая станция — изогнувшийся в корче поворота участок желдорпутей с плитчатым тротуаром посередине, небольшим навесом, парой скамеек с урнами и убогими пристанционными строеньями чуть вдалеке, а идти туда пришлось прямиком через пути с чисто символическим настилом, дождавшись прохода электрички. Неподалёку, за железнодорожными путями, в три большие, с обрешёткой, трубы, бессчётное количество малых и, кажется, из самого нутра своего исходил белесыми дымами Волховский алюминиевый комбинат, смердя на всю округу горелым металом и какой-то мерзостно кислой дрянью, от которой першило в горле и временами аж щипало в глазах. Очистными сооружениями здесь определённо не злоупотребляли.
Вскоре появились невесть какими путями проведавшие о нашем маршруте провожающие — мужики, бабы, тётки, бабки, дедки, девок много, в том числе и симпатичных... эти уж точно вряд ли дождутся, но сейчас от души плачут, а также парни, как постарше, так и совсем молодняк, детишки даже, постарше что, все не прочухавшиеся ещё толком после проводов, и тут началось — плачь, хохот, клятвы взахлёб... Капитан рявкал, чтоб мы держали строй, и чтоб народ к нему не приближался. Какая-то группа не в тему и не в тон завыла "На побывку едет..." Меня никто не провожал. Ну и славно. Долгие проводы — лишние слёзы. Знаю, что ма ждёт — и этого достаточно. Более чем.
А день был такой солнечный, и небом синий-синий, первая листва лишь кое-где успела слегка окаймить зелёным ветви, солнышко припекало, но ветром всё ещё тянуло промозглость с далёкого здесь стылого озера, птички верещали по кустам без перерывов и пауз, и до того от всего этого почему-то тоскливо и грустно было, что захотелось вдруг задрать лысу голову к небу да и завыть на дальнюю звезду, что смутно угадывалась за ультрафиолетом зенита.
Впрочем, вскоре и правда завыло, тревожно и требовательно — поворотом зелёно-серого членистого тела к перрону выползала, глазастой усатой головой электровоза, длинющая гусеница поезда, что приостановился буквально на минутку, вагоны не открывались даже, только наш. Старенький скрипучий плацкарт равнодушно принял в себя наших двадцать восемь, считая мою, душ, под остановившимся в перманентном недоумении взглядом показавшейся не вполне вменяемой страхолюдной оторвистой мымры блондинистой масти, для прикола вырядившейся проводницей. Капитан, как и положено начальству, поднялся первым, следом Вадик, которого, непонятно с какой стати, тоже провожала пара потасканного вида хныкающих девиц, за ним я, успев заметить, как провожающие, будто спущенные с цепи сиюминутным отсутствием надзирающего начальственного взора, рванули к отъезжающим, пошли объятия, поцелуи взасос, пихались-совались какие-то пакеты и сумки, где что-то явственно позвякивало и побулькивало. Кэп всего этого уже не видел, сержант же ничего не предпринимал. Ладно. Ему виднее.
Вагон разделялся на девять соединённых коридором прохода секций, в ряд одна за другой, в каждой по девять полок — шесть довольно длинных, по три этажеркой напротив друг друга и перпендикулярно проходу, с небольшим столиком посередине, и три коротких вдоль прохода, где нижняя полка раскладывалась в два сидячих места и столик. Последние две секции отгородились одеялами, судя по тому, что туда сразу нырнул капитан, встреченный нетрезво радостными воплями, там расположилось начальство. Ну, и ещё десятка три парней сидели уже по трём ближним к начальству секциям — те, которых загрузили по пути из Мурманска, в основном спящие, дремлющие или, похоже, лыка не вяжущие.
Сразу забил себе место в проходе. Люблю чтоб у окна, к тому же слишком короткое лежбище определённо не моя проблема. Остальные располагались по шесть человек, шумно и суетливо, не знакомясь с уже заселившими вагон — зачем? Поезд тронулся, кажется, когда пара человек ещё на перроне была. Проследив за тем, чтоб загрузилась вся команда, сержант тут же прошёл за одеяла, по пути сторожко прошерстив внимательным взглядом глубоко посаженных чёрных глаз всю свежепризванную шайку-лейку. Чем-то он мне напомнил хорошую пастушью собаку, наподобие кавказской овчарки, вполне способную обходиться без раздолбая-пастуха, определённо презирающую его, но не нуждающуюся даже в демонстрации такого своего к нему отношения. Как-то смотрел про таких фильм по телеку.
Напротив меня так никто и не сел — все забились в глубину отсеков, тут же принявшись раскладывать закусь и разливать под столами, вроде как таясь, водяру и, судя по запаху, самогон. Вскоре появился сержант и прошёлся по секциям — наших получилось покамест четыре, широко расположились, не теснясь — собрав по бутыльку с каждой группы, ну, и у кого что было хорошего из закуси. Затарившись — себе, капитану и прочему шакалью, как я понял — усвистал за одеяла. Вскоре началось, а точнее продолжилось веселье, натужное и с явственным оттенком лёгкой истерики. Все были какие-то будто потерянные, впрочем, и моё настроение трудно было б назвать приподнятым — об армии читал много, но хорошего — ничего. Во всяком случае из того, что заслуживало хотя бы минимального доверия — ура-патриотические телебайки по боку без вопросов.
Мимо проплывали привычные северные пейзажи, почки местами начали уже раскрываться, чуток зелени пробилось сквозь прошлогоднюю траву, в основном по пригоркам, а большей частью голые стволы и ветви истошно вопрошают мутновато-синее небо, где мелкими пушистыми клочьями потянулись бесконечные череды облаков, безвозвратно втягиваемых прожорливой Ладогой, изредка мелькали гиблые болотины с ломаными чёрными прутьями сгнившего леса, ещё реже — домишки, большей частью неухоженные или полуразрушенные, нагоняя ещё большую тоску.
Поставил на столик вещмешок... С какого века сей гаджет? Неужель нельзя было что поприличнее придумать... Впрочем, проверенная временем конструкция. Сгодится. Сухпаи поклал сверху — две картонные коробки. Достал верхнюю, открыл — три банки консервов, две мясокрупяных и одна с тушёнкой, пакет сухарей, пакет супа, две пачки галет, сахар, чай в пакетиках... В самом низу — как положено — открывашка. Сразу не догадался — просто небольшая стальная пластинка с загнутым сбоку коротким лезвием. Живём. Пока, в смысле.
Достал из-под клапана кружку с ложкой. Сходил к титану, нацедил кипяточку, заварил супчик. Нормально. Оказывается, проводницы у нас две. Вторая — точно такая же бикса на исходе ресурса после капремонта, только что перекрашенная рыжей и пополнее. То и дело запираются с призывниками в купе, как понял, на предмет плотно пообщаться. Из тамбура густые клубы дыма, судя по запаху, далеко не только табачного. Впрочем, на фоне остальных запахов — ничего особенного. Пока снедал, пару раз подсаживались, предлагали присоединиться в смысле выпить-покурить, один раз Вадик из Колчанова, у которого всё же нашлись тут друганы откуда-то со Званки, потом ещё какой-то недоносок прыщавый, датый до состояния нестояния. Отвечал, что здоровье не позволяет, после желтухи. Не сразу, но поотвяли.
Только чайком собрался всё это дело запить, помешивая и придавливая пакерик черенком ложки — удар по локтю, ошпарился, больно, блин! Двое придурков, один наш, другой с той команды, что села раньше, что-то не поделили, один покатился вдоль по коридору, второй за ним, я его легонько прихватил за ручонку и успокоил на пол, дабы не поломал себе чего. Пьяный, это дело такое — то так дроборазнется, что, кажется — ничего целого в этой тушке остаться в принципе не должно, ан нет, даже без синяков, а другой раз буквально на ровном месте — и готов. Совсем, в смысле. Надо внимательнее быть, то есть, конкретно, мне, они ж не сразу начали, сначала надсаживались друг против друга, орали, пыжились, надувались злобой... Сержант, вон, сразу выскочил, я ему — мол, всё нормально уже. Кивнул, и обратно. Смотрю — трезвый, однако. Здоровенный, кстати, мужик — только сейчас обратил внимание. Не так чтобы очень большой, чуть крупнее меня, но сила звериная чувствуется. Даже крепко датым сразу вдомёк — едва только навис слегка над скандалистами, с чуть отставленными в стороны — для большей внушительности угрожающе фронтальной проекции тела — локтями явно нехилых ручонок с жёсто стиснутыми у брючных швов увесистыми кулаками — и базар увял.
Так, в общем, и ехали. Дверь, что в тамбур между вагонами, как понял, заблокирована, а двери самого вагона открывались покамест лишь однажды, в Бологом, где подсадили ещё одну команду, поменьше нашей и всего лишь с прапорщиком во главе, сразу умчавшимся за едва успевшее качнуться вслед одеяло. На фоне немного освоившимихся уже наших и предыдущих эти выглядели какими-то особенно испуганными и неприкаяными. Наверное, и мы так же смотрелись, когда садились. В ожидании ужасов. А ужасов никаких-то и не было ведь — пока. Поезд тронулся. Вышел сержант — собрать дань. Новые разместились — и пошло-поехало по накатанному.
Постепенно парни достиглили кондиции, когда подвыпивший мышь начинает требовать кота Ваську для побивания оному морды лица. Шумно мигрируя между отсеками, обсуждали, как будут дружно давать отпор дембелям. Ну-ну... Едва познакомившиеся, причём по пьяни, сами все из себя такие разные, к тому же ничего не знающие и не умеющие, против спаяных полугодом унижений относительно бывалых уже парней, да ещё и, скорее всего, поддерживаемых командирами. Впрочем, мечтать не вредно. Вредно всерьёз путать мечту с реальностью.
