Случайный билет в детство

Звезды блекли на светлеющем небе. Контура вершин из черных превратились в серые. Лицо начало пощипывать холодком. Я понял, что проснулся. Приподнялся и огляделся. Ребята спят, как не бывало. Огня в костре как такового нет, даже угли не переливаются. Над речкой стелился легкий туман, медленно стекая вдоль русла.

Не стоило мне подниматься, утренняя прохлада тут же затекла под одеяло. Свежо, однако. Несмотря на то, что я спал полностью одетый, сразу начал донимать озноб. На часах четыре пятнадцать. Вот блин, всего полтора часа прошло, как улеглись. Такая рань, спать бы еще и спать, только, как тут уснешь, если взбодрило не на шутку. Ребята всяко продрыхнут ещё часа три, если больше. По крайней мере пока солнце не выглянет из-за горы. Лечь и попытаться заснуть? Смогу ли согреться? От прогоревших углей в кострище еле-еле тянуло теплом. В палатках сейчас хорошо, тепло. Надышали за ночь. Олегу, Ильясу и Женьке тоже неплохо. Лежат и сопят в унисон. Лишь я как неприкаянный. Блин, если бы спал в спальнике, мне и костер бы не потребовался. Пробежаться что ли?

Поднялся, стараясь не ёжиться, чтобы не мерзнуть ещё больше. Потянулся, зевая, и... челюсть чуть не заклинило в положении 'открыто', так как увидел злополучную бутылку из-под коньяка. Савин все-таки не выкинул её вчера, и сейчас сладко спал, прижавшись к ней щекой. Подошел и вытянул ёмкость из-под щеки Олега. Тот причмокнул губами и залез под одеяло с головой.

Повертел бутылку в руках. Куда бы её деть? Разбить об камни в реке? Нет, не стоит. Мы тут часто отдыхали. Зачем нам осколки, об которые пораниться можно? Закинуть в кусты? Закопать? Отошел пару метров. Вывернул из земли небольшой валун, затем из образовавшейся ямки еще пару мелких камней вынул, потом рукой углубил эту нишу, примостил бутылку, и водрузил валун на место. Даже травинки поправил. Сходил к речке, сполоснул руки, лицо, рот, заодно избавился от легкого сушняка, и... ещё больше продрог. Теперь нужно срочно согреться, только бегать неохота. От прогоревшего костра толку ноль, хоть задницей туда сядь, а дров нет. Мы вчера в костер сунули все, до последней веточки. Но я точно знаю — где они есть.

С тоской посмотрел на 'Лысый горшок'. Проклятие какое-то. Опять на гору лезть придется. В третий раз. А что делать? Хоть согреюсь, да и Савинский топор забрать надо.

М-да, у меня как в присказке вышло — обломал немало веток, наломал немало дров. И все это деревянное крошево устилало извилистую тропу до самого верха. Сейчас, когда рассвело, лез и удивлялся, как это у меня вышло — так удачно проскакать в этом лесном лабиринте, таща за собой еловый ствол? Да, треск знатный стоял, вон, как все по тропе причесано!

Когда поднялся к той куче дров, то согрелся достаточно. Тут же обнаружил топор, а рядом...

Бедное животное напугалось, как говорят иногда ребята, до усрачки. В прямом смысле. Мелкие блинчики навоза, почти на одинаковом расстоянии, дугой уходили в сторону вершины. Похоже, что корова ночь провела на горе. Бедняга. Не дояна и молоко, небось в сливки превратились.

Тут я её и увидел. Корова спокойно двигалась вдоль склона и пощипывала траву. За ней волочился обрывок веревки.

Я набрал охапку сучьев потолще и, прихватив Савинский топор, спустился к лагерю. Только начал закладывать дрова в костер, как меня кто-то окликнул:

— Эй, парень!

На той стороне реки стоял мужичок в серой плащевке. Вид удрученно-замученный.

— Парень, ты тут корову не видал? — с надеждой спросил он.

— Видел, — кричу в ответ и показываю на гору, — там, у вершины пасется.

— Вот ведь зараза! — мужик обрадованно выругался, резво перебежал по камням на наш берег. — Не корова — коза горная!

— Там по тропке подняться напрямую можно.

— Ага, спасибо.

Мужичок, бормоча ругательства по поводу очень вредной животины, скрылся в лесу.

Из крайней палатки выбрался Витя. Потянулся. Увидел меня.

— Доброе утро. Почему не спишь?

— Да вот, проснулся. Холодно, а костер прогорел. Сейчас согреюсь и лягу досыпать.

— А почему не в палатке спите?

Я понимаю, что тут его особой вины, как старшего в нашей тур-компании, нет. Но Витя должен был проконтролировать размещение ребят на ночлег. Однако я и сам хорош. Телом только младше его. Так что ответил так:

— Мы решили на свежем воздухе лечь. Уж лучше, чем в душной палатке.

Про свой спальник и про ночные приключения решил умолчать. Пусть это будет нашей тайной.

Тут Григорьев обратил внимание на кособокость крайней палатки.

— Оп-па, растяжка слетела. Сергей, помоги-ка.

Вместе поправили камни, и натянули веревку. Затем присели около костра. Огонь весело трещал, облизывая сухие сучья. Я поворошил слежавшиеся еловые лапы у своего лежбища, немного откинул одеяло, для прогрева.

— Мне Лена немного порассказала про тебя. Шалопай ты, однако.

— Так уж вышло.

Только Григорьев что-то хотел сказать, но тут на склоне 'Лысого горшка' сильно затрещало, и этот треск накатывался с горы как лавина. Мы вскочили, глядя на гору. Треск приближался, и ещё кто-то орал, вроде, или мне так показалось?

— Что это? — Витя выглядел немного испуганно.

Я пожал плечами, хотя уже догадался — что это может быть. А ещё понял, что очень хочется куда-нибудь спрятаться. Теперь ясно — что чувствовал Серега Ульский, когда вышел ночью по-малому, а тут такое. Треск резко оборвался, и из леса выскочила корова, пролетела между палаток, чудом миновав растяжки, и с разбега сиганула на тот берег реки.

— ... тварь такая! — выбежал следом мужичек, — Да я тебя на колбасу пущу! Котлет наделаю, коза драная! Стой, сволочь!

Тресь! Мужик полетел кувырком, запнувшись об растяжки. Палатка тут же упала.

— Твою ...! — тут же вскочил и кинулся к реке. — Стой, зараза!

Но корова уже по тому берегу удирала вниз по реке, задрав хвост. Огромное вымя скакать ей совсем не мешало. Мужик перебрался на тот берег, пару раз оскользнувшись на камнях, и побежал следом.

— Вот это цирк! — удивленно выдохнул Григорьев.

— Ага, — согласился я, подумав, что ночью представление было не хуже.

Витя направился к упавшей палатке. Мы вновь поправили растяжки. После этого Григорьев сказал:

— Ладно, ты ложись спать, а я вон туда, — и он показал на 'Лысый горшок'.

— А что там?

Витя посмотрел на меня, немного подумал и сказал:

— Понимаешь, тут есть стена подходящая, а Лена не одобряет моего увлечения. Вот и решил, пока она спит, пройтись по стеночке немного.

— Понятно, — кивнул я. — А руку не на стене повредил?

— Ага. Потянул, когда щели зажало, чуть не сорвался в тот раз.

Я смотрю на свою левую кисть. М-да, если бы Григорьев не повредил руку, то я бы не играл на дискотеке. Какие совпадения бывают.

— Вить, а тебе что больше по сердцу — музыка, или альпинизм?

— Музыка, конечно, моё призвание, а горы... — Григорьев запнулся, помолчав немного, — без них я не могу. Тянет и все тут! Понимаю, что надо выбрать что-то одно. Как Генка Ким выбрал, но... не могу. И музыка дорога, и горы.

Я опять кивнул. И позевал.

— Ладно, — сказал Витя, — ложись, отдыхай, а я пойду, по стене прогуляюсь.

— Может подстраховать? У нас альп-шнур есть.

— Не надо, — улыбнулся Григорьев, — я без неё обойдусь.

Я кивнул — понятно, солист там и там, но сказал не это:

— Осторожнее. Руки-ноги береги.

— Само собой.

Я лег, укрылся нагретым одеялом. Уснул сразу. Без снов. И, слава богу!

АВОКУ — Алма-Атинское высшее общевойсковое командное училище имени Маршала Советского Союза Конева И. С.

Глава-10.

Все-таки нет ничего лучше сна в своей постели, это понимаешь только дома. Стоило лишь голове коснуться подушки...

Рано утром вскочил и пять минут пялился на часы, соображая — что я хотел и куда собирался. При этом спать хочется зверски, все тело болит, постель нежно манит, но я уже решил ломать в себе все нехочухи, поэтому встал и отправился на спортгородок...

Когда завтракал, отец не удержался от шутки, глядя на моё замученно-довольное лицо — после хорошего отдыха, необходимо хорошенько отдохнуть. В каждой шутке, иногда правды больше, чем юмора. Этот поход и все приключения, случившиеся в горах, высосали все силы.

Вернулся в свою комнату. Сижу и в окно смотрю, пойти некуда, друг ещё дрыхнет, и самому ничего неохота. От нечего делать поиграл на гитаре. Музыка сразу начала убаюкивать. Долго бороться со сном не стал.

Проснулся в шестом часу вечера с чувством глубокого удовлетворения. Отдохнул хорошо, почитай — сутки проспал, с перерывом на физзарядку.

Родителей дома нет, лишь записка: 'Ушли к Володарским. Будем к девяти. На столе фаршированные блинчики'. Мама явно перестаралась с количеством, но я был такой голодный, что умял все, только потом удивился — обычно вряд ли столько бы съел. Когда собрался пить чай, заявился Савин, весь взъерошенный и хмурый. Сначала подумалось, что Олег просто еще не выспался, но затем стало понятно — друга явно что-то терзает. Поставил ему кружку и налил покрепче заварки. Попьет, приведет в порядок мысли, сам и скажет.

Пили чай, не спеша, смакуя каждый глоток. Потом Олег отодвинул пустую кружку и деловито заявил:

— Серег, пойдем во двор, одна тема есть.

— Что за тема?

Савин потер правое предплечье и сказал глухо:

— Короче, батя втык за гитару дал, пришлось признаться, что брал для тебя. Э-э-э... короче — теперь нужно доказательство твоей компетентности в музыкальном вопросе.

— Эко, как завернул!

— Это его слова.

Ну, вот опять! Долго еще мне будет выходить боком эта моя самодеятельность.

— Слушай, я уже заколебался постоянно что-то доказывать. Неужели без этого нельзя?

— Если бы только это, — пробормотал еле слышно Олег, и добавил громче, — трудно выйти? Друга из беды спасти?

Из беды спасти не трудно, но что означает его оговорка?

— Ладно, пошли, все-равно уже хотел выходить.

Во дворе, рядом с волейбольной площадкой, стоял стол с лавочками, на котором вечерами мужики резались в домино. Пустовал он редко, и сегодня там шла игра. Шесть мужиков азартно 'забивали' козла. В этой компании я разглядел Тихомирова и отца Олега. Из приемника 'ВЭФ', что стоял на краю столика, лилась музыка, а играющие удачно аккомпанировали стуком доминошек об столешницу Юрию Антонову и его 'Морю'. Мы подошли под самый финал песни и игры.

— Рыба! — Тихомиров шибанул костью домино по столу, так что все фишки подпрыгнули, а приемник тихо зашипел. Пока мужики обсуждали кто кого сколько раз, отец Олега, мурлыча под нос слова из 'Моря', принялся вращать ручку настройки. Я подошел и поздоровался. Мужики пожали мне руку, а Тихомиров вообще чуть из кисти сок не выдавил.

— Привет, Сергей! — отвлекся от поисков сбившейся волны Савин-старший. — Этот оболтус утверждает, что ты отлично на гитаре играешь, поэтому он проигнорировал мой запрет насчет инструмента. И я решил отложить наказание до выяснения. Так что скажешь?

Честно говоря, мне играть не хотелось. Хоть я и выспался, но состояние было каким-то... странным, что ли. Как-то тревожно на душе, будто что-то случиться должно. Надеясь, что удастся отделаться без демонстрации умения, отвечаю так:

— Он не совсем прав, Тимур Алексеевич, играю я очень даже посредственно.

Савин-старший вопросительно взглянул на сына. Олег покраснел и умоляюще посмотрел на меня.

— Давайте гитару, — вздыхаю.

Тимур Алексеевич обернулся, и достал из-за лавки инструмент в брезентовом чехле. Извлек шестиструнку и протянул мне. Мужики освободили место на лавке, а я, устроившись и проверив гитару на звук, вопросительно взглянул на Савина-старшего.

— Что сыграть? — И покосился на Олега. Но он благоразумно молчит в сторонке. Всегда бы так молчал.

Мужики загомонили, предлагая варианты. Я даже головой тряхнул. Ну и вкусы у них... пожелания такие, блин... а Шаляпина не спеть?

— Тихо, мужики, — прервал всех Тихомиров, — пусть сам решает.

Долго думать не стал, приемник Антонова транслировал, вот его и сыграем. Взяв аккорд, сразу начал:

— Есть улицы центральные.

Высокие и важные...

С витринами зеркальными,

С гирляндами огней.

Лица у мужиков посветлели. Антонов всегда был популярен.

— А мне милей не шумные,

Милей одноэтажные,

От их названий ласковых,

Становится светлей.

Около столика потихоньку начинает собираться народ. Сидящие у подъезда бабули замолчали и повернули головы в нашу сторону. Даже тетя Лида, развешивающая белье на балконе, замерла с простыней в руках.

— Пройдусь по Абрикосовой,

Сверну на Виноградную,

И на тенистой улице я постою в тени.

Вишневые, Грушовые,

Зеленые прохладные,

Как будто в детство давнее ведут меня они.

Недаром я выбрал эту песню. В ней ностальгия — грусть по хорошему прошлому, самые лучшие воспоминания о друзьях, приятные на слух названия улочек... кстати, недалеко Вишневая улица есть, и из-за того что на ней Травина живет мы её Черри-стрит называем.

— И может на Сиреневой,

А может на Каштановой.

А не на этих улочках,

Тогда на Луговой...

И тут вижу, как к лавке несется кокер-спаниель абрикосового цвета, а следом идет Марина. Мне очень приятно её видеть, особенно сейчас. Но как вовремя она подошла! Теперь я улыбаюсь только ей.

— С любовью встречусь первою,

Негаданно-нежданно я,

И вновь бродить по полночи,

Я буду сам не свой.

У меня даже игра изменилась, как-то живее стала. Последний куплет пропел в таком же тонусе, как тогда, на дискотеке. И опять смутился, когда захлопали.

— Отлично! — воскликнул Савин-старший.

— А я говорил, — хихикнул Олег и тут же увернулся от отцовского подзатыльника.

— А кто эту песню написал? — спросил Тихомиров.

— Как кто? — опешил я. — Антонов написал, Юрий... который... 'Море'...

Вопрос был написан на всех лицах. И тут до меня дошло — опять, блин, получилось как с 'Зурбаганом'. Ведь знаю много текстов песен, но спроси дату выхода любой из них... не скажу, только год, разве что. И ошибиться легко — все эти песни были для меня хитами восьмидесятых, и я никогда не задумывался о точной дате их появления. Нет, надо завязывать с эстрадным энтузиазмом, или просто петь то, что просят, того же Шаляпина...

Ещё стоит посидеть и тщательно вспомнить года выхода хитов, чтобы потом опять в такие ситуации не попадать. Насчет песни пояснил, что первым в голову пришло:

— Как-то по радио транслировали, вот и запомнил. А вы разве не слышали?

Ясень пень — не слышали. Она, может, уже написана, только не озвучена. Надо линять, пока вопросами не завалили. Передал гитару Савину-старшему, но тот качает головой:

— Э нет, парень, ты так просто не отделаешься.

— Да-да, — вторят остальные, — ещё давай.

С тоской посмотрел на гитару, с угрозой на Олега, затем умоляюще на Марину...

Меня спас дядя Миша.

— Так, мужики,— сказал он, и подмигнул мне, — отстаньте от парня, не видите, не до того ему. Кто там у нас последний остался? Месите домино, а Алексеич пока волну поищет.