Распорядившись, он небрежно бросил трубку и повернулся к Бусинке. Она наблюдала за ним с любопытством, даже от браслета отвлеклась.
— Что, Бусинка, Новый год, по ходу, не кофе же ты со мной будешь чокаться, — подмигнул ей Боров.
— Здорово, — похоже, ей понравилась эта перспектива. Во всяком случае, в глазах Бусинки ему почудились веселые и радостные искорки.
Не совсем уверенный, что это лучший метод, он все же понадеялся, что сумеет хоть как-то реабилитировать почти испорченный вечер.
И тут он вспомнил о том, что вполне могло дополнить впечатления. Не центральная площадь города, конечно, но все же. Боров глянул на часы — семь минут еще есть, потом надо выходить.
Официант постучал в двери кабинета через четыре минуты. Забрав у него бутылку с бокалами и кивком головы велев поставить кофе на стол, Боров отправил парня. Сам открыл и наполнил бокалы. Отставил бутылку. Глянул на малышку, с интересом наблюдающую за каждым его действием и, усмехнувшись, поманил ее к себе пальцами.
Опустив ноги, она не глядя нащупала туфли, продолжая следить за ним, а у него кровь горела от этого безыскусного и открытого взгляда, полного интереса и чего-то того, что так будоражило его последние недели.
— Держи.
Ничего не объясняя, он вручил ей оба бокала и аккуратно подтолкнул в сторону двери. У вешалки притормозил, сдернул свое пальто, перекинув его через руку и, забрав у нее свой бокал, потянул Бусинку по коридору, к черной лестнице.
— А мы куда, Вячеслав Генрихович? — С любопытством уточнила его девочка.
— На крышу, — с ухмылкой ответил он, — не могу же я совсем тебя праздника лишить. Итак, ни елки, ни стола, ни фига...
— Зато вы есть.
Она прошептала это тихо. Он даже обернулся, чтобы глянуть ей в глаза, не уверенный что правильно расслышал. Но освещение здесь было настолько плохим, что он и лица ее не видел, не то, что глаза.
— А зачем нам на крышу?
Это она, что, спрыгивает с предыдущей темы? Ладно. Допустим, ему не послышалось.
— Увидишь, — пообещал он, и потянул ее дальше, крепко сжав одной рукой ее ладонь, свободную от бокала.
Как назло, еще и петли заело. И все-таки, они успели.
Она с некоторой опаской вышла на холодный ночной воздух, сразу поежилась, хоть и старалась держать бокал так, чтоб не пролить шампанское. Боров встряхнул пальто и, обхватив ее плечи, укутал девчонку в него. Притянул еще ближе к себе.
— Ну что, с Новым годом, маленькая? — Вячеслав поднял свой бокал.
— Думаете, уже пора? — уточнила она с робостью и подняла свой.
— Думаю... — он глянул на окрестности, прекрасно просматривающиеся с крыши, — да.
Он легонько ударил стеклом о стекло. Но звон заглушил грохот и яркая вспышка фейерверка, вдруг взорвавшегося, казалось, у них над головами.
Агния ойкнула и резко дернулась, прижавшись к нему всем телом. Боров спрятал довольную усмешку за бокалом и щедро глотнул вина. Не то, чтобы он то любил, но зато хорошее.
Вслед за первой, последовала вторая вспышка. И третья. Теперь фейерверки начали взрываться в ночном небе над всем городом, без перерыва озаряя их лица то золотыми, то синими, то красными всполохами. Стало шумно и потянуло порохом.
— Точно наступил, давай, пей, — подмигнул он малышке, смутившейся и растерявшейся из-за своего испуга.
То ли из-за этого смущения, то ли следуя его примеру, Бусинка залпом выпила чуть ли не все шампанское. Опустила бокал. И запрокинула голову так, что уперлась затылком ему в плечо, а спиной откинулась на грудь Вячеславу. Он не противился, продолжая крепко обнимать ее за пояс. А Бусинка с восхищением уставилась на это "светопреставление", то и дело пытаясь что-то ему показать. Бесполезно, кстати, он смотрел только на нее счастливое лицо и восхищенные глаза, слегка "поплывшие" из-за шампанского, выпитого залпом. Но девчонке необязательно было знать, что он невнимателен. Потому Боров кивал тогда, когда это казалось ему правильным.
Они простояли на крыше минут двадцать, наверное. Пока не исчезла самая последняя вспышка фейерверка и не затихли все крики празднующих на улице.
— Здорово, — с каким-то благоговейным восторгом выдохнула его девочка, все еще глядя в уже темное небо, — так здорово! Спасибо!
Вячеслав не успел сказать "не за что". Резко развернувшись в его руках, так, что даже немного покачнулась, Агния вдруг приподнялась на носочки и с силой прижалась к его губам.
Ее руки обвили его шею.
Его будто током шибануло. Дыхание стало в горле и руки сами дернулись, сжимаясь безумно сильно, пальцы впились в ее спину, продавливая ткань пальто. Вячеслав попытался удержаться и не поддаться, не позволить своим губам завладеть ее ртом, не ворваться внутрь языком. Он старался, лишь мягко разомкнув губы, позволяя ей делать то, что хочется, чтобы теперь не испугать ее. Когда все желаемое было так близко.
И будь он проклят, если это не было самым настоящим, пусть и неумелым поцелуем!
Глава 18
Девять — восемь лет назад
Все в этом моменте вызывало в ней ошеломление. И восторг от наблюдения за фейерверками, и радость от того, что Боруцкий был рядом с ней, обнимал ее, укутал в свое пальто и крепко держал руками, пряча от зимнего холода. И какая-то легкость, головокружение от шампанского, после того, как она целый день ничего не ела. И его губы, его запах, его вкус — терпкий, чуть горьковатый — будоражащий, сотрясающий своей непривычностью и необычностью каждую ее клеточку. И чуть колючее прикосновение его щек к ее губам, к ее щекам, когда она прижалась к нему в этом сумасшедшем и довольно сумасбродном поцелуе.
На Агнию обрушилось столько всего, что разум растворился, капитулировав перед незнакомыми и покоряющими чувствами. И так хотелось чего-то большего, чего-то более сильного, глубоко, близкого с ним. Но...
Секунды шли, и восхищенное эйфоричное возбуждение, удовольствие от того, что она решилась прикоснуться к нему, все больше сменялось в Агнии стыдом и отчаянием. Все было совсем не так.
Он не оттолкнул ее. Нет.
Но и не целовал в ответ так, как это было однажды. Вячеслав Генрихович, со всей очевидностью, не торопился ответить на безрассудный поступок Агнии.
О, нет, он не оттолкнул. Но и его реакция ничем не напоминала тот сокрушающий и покоряющий поцелуй, который Агнии довелось испытать однажды. Он просто мягко поддался, похоже, жалея наглую девчонку, сохраняя ей хоть какие-то остатки самоуважения своей сдержанностью.
О, Господи!
Она зажмурилась и отступила, наклонив голову, не имея сил посмотреть ему в лицо.
— Простите, — хрипло и подавлено прошептала она.
Агния попыталась высвободиться из рук Вячеслава Генриховича, но тот, как ни странно, не торопился отскакивать от нее, радуясь своему освобождению от ее приставаний. Господи, как противно-то! И стыдно. До ужаса просто.
Боруцкий почему-то молчал. И даже не дышал, кается. Во всяком случае, она не слышала звуков его вдохов, хотя на крыше сейчас было очень тихо. Даже слишком. Она готова была молиться о прежнем грохоте, лишь бы как-то избавиться от этой катастрофичной ситуации. И своего полного провала.
— Бусинка... — Боруцкий резко выдохнул. Ну, точно, он не дышал. Ему было так противно, что она к нему полезла?
Агния до боли закусила губу. И снова дернулась в сторону.
— Извините, Вячеслав Генрихович! Я... Не думала. Не собиралась... О, Господи! Извините меня! — она прижала ладони к пылающему от стыда лицу.
Он совсем не ослабил захват своих рук. И не позволил ей отступить от него больше, чем на полшага.
— За что? — Его голос почему-то звучал так же хрипло, как и ее. И как-то... озадаченно, что ли.
— Что "за что"? — находясь не в самом лучшем и светлом состоянии разума, переспросила она, так и не решившись поднять на него глаза.
Он откашлялся. И она ощутила, как он коснулся рукой ее макушки, поглаживая. Словно пытался успокоить Агнию. Сверху вниз, от макушки к затылку. Это было очень приятно. Но и так унизительно, учитывая то, что он, вероятно, пытался просто успокоить ее как оплошавшего ребенка.
— За что извинить? — уточнил он свой вопрос, продолжая гладить рукой ее волосы, а второй обнимать Агнию за пояс.
Агния замерла. Не столько от слов, сколько от напряженного тона. Такого... такого... словно он пытался больше утаить, чем сказать. Или она просто напилась и ей чудилось и виделось невесть что во всем вокруг. И стыд все еще довлел над остальными чувствами.
— За это... — она почти выдохнула эти слова, придавленная ощущением собственного унижения. — Я не собиралась... Ну, нападать на... Не думала к вам приставать, Вячеслав Генрихович, — выпалила Агния на одном дыхании и зажмурилась.
Испытывая при этом сильное желание спрятать лицо у него на груди.
Рука Боруцкого, та, что гладила ее по голове, застыла на ее затылке. Он сам весь словно замер. На какую-то секунду стал полностью неподвижен. И вдруг как-то сдавленно выдохнул и... расхохотался, прижав ее голову к своей груди двумя руками. Так, что Агнии передалась вся эта вибрация его смеющегося тела.
Он что, над ней смеется? Ей стало еще хуже, если это только возможно. Агнии захотелось плакать. Очень сильно захотелось.
Но в тот момент, когда она готова была вот-вот разреветься, ладони Боруцкого обхватили ее щеки и он заставил Агнию поднять голову, просто не заметив ее сопротивления и неохоты.
— А это ты, типа, ко мне приставала, малышка? — он смотрел на нее с каким-то весельем, наклонив голову к плечу.
Агния не знала, видно ли ему, что она пунцовая. Однако, непонятно почему, ей стало легче от понимания, что он не сердиться и не испытывает к ней отвращения или пренебрежения. Ничто во взгляде Вячеслава Генриховича не указывало на это. Наоборот, в его глазах было что-то такое, что просто заворожило Агнию. Она даже не поняла, что Боруцкий вздернул бровь и ждет ответа. И с каждой секундой, что она молча пялилась на него, на его лице появлялось все более непонятное ей выражение.
— А... Я... Ой...Я не...— она так ничего и не смогла внятно пролепетать.
— Нет, Бусинка, пристают не так, — ухмыльнувшись, заметил Боруцкий.
И совсем неожиданно для нее, вдруг надавил на ее щеки, потянув ее на себя, заставив Агнию снова привстать на носочки, и буквально обрушился на ее губы своим ртом, выбивая дыхание из легких.
Ох! О-ох!
Вот это было похоже на тот поцелуй, что когда-то случайно "достался" ей. Нет, это было еще сильнее, еще ...
Она забыла и о стыде, и о растерянности, и о слезах. Обо всем на свете, вообще, забыла. Его руки держали ее щеки, его губы так ласкали, так давили и втягивали. А она ухватилась за эти ладони своими пальцами, потому что ей казалось, что ей без этого не устоять. И...
Она не успела все-все понять. Агния потерялась в безумном количестве еще совсем непознанных и малопонятных ей ощущений, когда он так же неожиданно отстранился, все еще удерживая ее лицо в своих ладонях.
— Пристают вот так, кроха. А ты меня, как я понимаю, с праздником решила поздравить.
Он легонько провел большим пальцем правой руки по ее щеке, забрав ту жалкую порцию воздуха, которую она успела набрать грудью.
— И тебя с Новым годом, кстати, — он еще раз прижался к ее губам.
Теперь легко и мягко. Да уж, она его целовала где-то так. Теперь у Агни было с чем сравнить. Господи!
— Пошли, у тебя там кофе стынет.
Не ожидая ее ответа, Вячеслав Генрихович обхватил ее плечи рукой и потянул Агнию в сторону двери на черную лестницу.
И она послушно пошла, совершенно сбитая с толку. Зато полностью забывшая о своем стыде.
Она пыталась к нему "приставать"? Его Бусинка, его девочка...
От одной мысли об этом у него в груди становилось тепло и весело. Зато все, что ниже, сжимало тисками все того же настойчивого желания и потребности.
Да, пожалуй, это была самая хорошая новость за последние долбанные месяцы, полные сумасшедшего желания и ненормального, жесткого контроля не то, что над каждым его шагом, а и над взглядами. Очень хорошая. Настолько, что даже сейчас, в семь утра первого января, уже давно отвезя ее домой, Боров не мог перестать смаковать этот момент.
Тот поцелуй на крыше — он однозначно не был родственным или уважительным. Она пыталась завладеть его вниманием. Как женщина. Блин, знала бы Бусинка, как давно все его внимание поглощено только ей — обрадовалась бы? Или ужаснулась?
Устало вздохнув, он провел большим пальцем по брови, прижал к переносице, пытаясь унять давление в висках. Закурил.
Вячеслав так нормально и не отдохнул этой ночью. Да и как тут спать после такого?! У него до сих пор кровь стучала в висках, а пах твердел, стоило Борову припомнить, как ее губы прижимались к его рту. Вся она прижималась к его телу... Его маленькая, хрупкая и такая смелая девочка...
Мать его так!
Как же его допекло. Боров понятия не имел, что именно помогло ему остановиться и как-то суметь разрядить обстановку на той гребанной крыше. По правде сказать, больше всего на свете ему хотелось не просто "показать" ей, как именно надо целоваться, чтобы "приставать" (хотя, кого он обманывает, у нее и без его уроков охренеть, как хорошо вышло завести его). Он в тот же момент был готов ко всему. Ведь, чего больше? Она сама поцеловала его. Без всякого принуждения или давления с его стороны. Казалось бы — бери и пользуй. Наконец-то появился шанс получить все, что в течении мучительно долгих месяцев изводило его мысли и тело.
Только вот то смущение, растерянность и прострация Бусинки, когда она решила, что обидела его своим поцелуем. Ее неуверенность в себе, и явное непонимание всего того, что именно желала и она, и сам Боруцкий — прессовали мозг похлеще любых нотаций, морали или законов.
Она определенно не была готова к чему-то более сильному и близкому.
Е-мое. Поцелуй настолько выбил ее из колеи, что Бусинка за вечер больше ни слова почти и не выговорила. А если и лепетала что-то — все невпопад. Только смотрела на него своими глазищами и кусала губу, доводя его до исступления тем, что он не знал, как это все разрядить. Да еще и себя усмирить.
Бл...! Боров не был фанатом самокопания. Он никому бы не позволил и копаться в своих мозгах, в этом плане ему и Федота с его стихами хватало. И он, точно, слабо сек в мыслях девчонок. Однако, как ни странно, он почти понимал то, что увидел сегодня в глазах своей девочки. Ее тело реагировало на него, на все его поступки и просчитанные, да и не очень, касания и действия. Она... увлеклась им. Она хотела его. Да. Но насколько она понимала, чего именно хочет?
Судя по тому ступору и растерянности на крыше — и приблизительно не осознавала.
Он желал ее так, что у него внутренности узлом сворачивались не то, что в присутствии малышки, а от одной мысли о ней. И Боров серьезно опасался, что если хоть на секунду даст себе послабление — не будет возврата, он не просто позволит себе преступить черту. Он набросится на Бусинку. Набросится как изголодавшаяся по сексу скотина. И он слабо мог аргументировать даже для себя, чем это будет отличаться от изнасилования, даже если первоначально она не будет против. Вячеслав был достаточно честен с собой, чтобы признать, что начав, вероятно, просто не предоставит ей ни единой возможности отказаться. А она, определенно, не была готова к чему-то такому... жадному и потному, не имеющему в себе ни хрена возвышенного или романтичного. Что, он не сомневался, представлялось ей именно так.
