— Причем, тут деньги! — вдруг с какой-то странной интонацией воскликнул сын раввина. — Ты не понимаешь, для меня это катастрофа.
— Не понимаю, в чем она? — Игорь ненадолго задумался. — Я тебя ни раз спрашивал, в чем состоит этот разрыв? Ты всегда отвечал как-то невнятно. Честно говоря, я так и понял.
— Чего тут не понять, — буркнул Вениамин. Теперь задумался он. — Меня с самого раннего детства воспитывали на определенных представлениях, на одних и тех же постулатов и текстах. У меня даже тени сомнений не возникали в их истинности, даже не в истинности, а в божественности. Я был уверен, что они даны нам Богом.
— Но потом ты вырос — и усомнился в них?
— Все гораздо хуже.
— А может лучше?
Вениамин бросил на Каракозова пронзительный взгляд, как будто хотел им, как минимум, его поранить.
— Тебе хорошо говорить, — пробурчал он. — Ты не варился в этом котле. А в нем проваривают до самых костей.
Игорь в последний раз разлил вино по бокалам — больше в бутылке его не было.
— Мы одолели целую бутылку, а так ничего по существу не выяснили, — произнес он.
— В холодильнике есть еще, сейчас достану.
Вениамин достал из холодильника новую бутылку и поставил на стол.
— Теперь не отвертишься, придется сказать всю правду, — проговорил Игорь, откупоривая бутылку.
— Я вдруг увидел пустоту, и в тот момент жутко испугался.
— Пустоту? — удивился Игорь.
— Да, — кивнул Вениамин. — Шла служба, мы как обычно читали главу из Сидура, и я неожиданно осознал, насколько бессмысленно все, что там написано. Еще минуту назад я был уверен, что каждое там слово идет от Бога. И вдруг понимаю, что Он не мог говорить такое, ведь там вообще нет никакого смысла, просто набор ничего не значащих фраз, в которых бесконечное количество раз повторялось одно и то же. Мне стало так плохо, что я едва не потерял сознание. Кто-то это заметил и помог мне выйти из зала. Появился отец, он спросил, что со мной, я сказал, что закружилась голова. Мой ответ его удовлетворил, и он ушел продолжать службу. Но для меня все изменилось, хотя в тот момент я это по-настоящему еще не понимал.
— Что же было дальше? — тихо поинтересовался Каракозов.
— Многое чего. Давай выпьем.
Они выпили.
— И все же?
— Я стал смотреть на все по-другому. Увидел то, что невозможно было не увидеть, но не видел.
— Например?
— То, как люди молятся. Они не понимают, о чем идет речь, но главное не испытывают никакого желания понять. А те, кто понимают, просто делают все автоматически. Они выходят после молитвы точно такими же, как были и до нее. Я задавал себе вопрос: если это так, то какой в этом смысл? И кому это надо? Уж точно не Богу. Не происходит никакого познания, никакого движения души, все слова, жесты давно выверены и повторяются бесконечное число раз. Ели ты однажды все это заучил, то затем можно воспроизводить это без конца. Тогда какой в этом прок? Сколько не пытался, так не сумел его найти. Если не проводить все эти молебны и обряды, будет все то же самое, абсолютно ничего не изменится. — Вениамин замолчал, он раскраснелся и тяжело дышал. Игорь понял, что эти воспоминания даются ему нелегко.
— Что же дальше? — спросил Каракозов.
— Я решил поговорить с отцом. Он для меня был всем, выше авторитета у меня не было. Я считал его самым умным, самым знающим человеком. Но когда я все это ему выложил, он просто впал в ярость. Я не только таким его никогда не видел, я даже не представлял, что он может так себя вести. Он едва не набросился на меня с кулаками, обвинил в отступничестве, в том, что я идиот, и ничего не понимаю. Ну и много чего еще.
— А что ты?
— Я сделал вид, что раскаиваюсь. И в самом деле, попробовал снова проникнуться верой. Но ничего не получалось, наоборот, я все сильней от нее удалялся. Я задавал вопросы и не находил ответов.
— Веня, и как долго это все длилось?
— Долго, наверное, года два. Сначала отец постоянно наблюдал за мной, но затем успокоился, увидев, что я веду себя вполне лояльно, строго соблюдаю все предписания и обряды. А во мне только накапливалось возмущение, я все это ощущал, как сплошной обман. Самое ужасное то, что я перестал верить отцу и всем его друзьям раввинам. А у него их много. Я ощутил в их среде полным изгоем. Это было так ужасно, что я решил покончить жизнь самоубийством.
Игорь от неожиданного признания даже привстал.
— Ты это сейчас серьезно?
— Да. Меня спасла мама, Мы были всегда очень близки, и она почувствовала, что со мной что-то неладное. Стала за мной следить. Когда я уже хотел броситься из окна, она успела меня остановить, просто схватила за полы пиджака.
— Я этого не знал — сказал потрясенный Игорь.
— А я это никому не рассказывал, даже отцу неизвестно. Мама ничего ему не сказала. Ты первый, кто об этом узнал.
Вениамин посмотрел на стол.
— Опять бутылка заканчивается, осталось на донышке, на последний глоток, — констатировал он.
— Выпьем и ляжем спать, — предложил Игорь.
Сын раввина, соглашаясь, кивнул головой. Каракозов в очередной раз разлил вино.
— Что было дальше? — спросил он.
— Я понял, что больше не могу оставаться в этой среде, я в ней все равно не приживусь. В мире так много разных знаний, теорий, мировоззрений, что глупо быть приверженцем только одного учения. Вот я и решил, что прежде чем на чем-то остановиться, надо изучить их как можно больше. Поэтому я здесь. Знаешь, Игорь, мне очень плохо, что я порвал со своими, но совершенно об этом не жалею. Было бы ужасно, если я это не сделал. — Внезапно он хрипло рассмеялся.
Вениамин посмотрел на своего собеседника, и Игорь заметил, что у него осоловевшие глаза. Две бутылки вина, наконец, сделали свое дело.
— Давай, Веня, спать, — предложил он.
— Давай, — согласился сын раввина. — И забудь, что я тебе тут наговорил. Все это ерунда.
— Совсем не ерунда, — возразил Игорь. — Для меня это не менее важно, чем для тебя.
— Правда? — усомнился Вениамин. — Впрочем, наверное, ты прав. Идем спать.
10.
Разговор с Вениамином вызвал у Игоря целый каскад противоречивых чувств. Он был поражен, что его друг едва не покончил с собой. Получается, что из-за идейных, идеологических и религиозных разногласий люди готовы идти на смерть. Мысль была не новая, Каракозов и раньше знал об этом. Но до сих пор он размышлял на эту тему абстрактно, не углубляясь в нее. А теперь вдруг ясно осознал, какое влияние имеет этот фактор на человеческую жизнь.
Получается, что многие его представления о ней, мягко говоря, не полны и не точны. Мир идей имеет огромное значение для человека, а ведь это высший его уровень. Люди могут жертвовать физическим ради идеального. Но в таком случае выходит, что мы совсем другие, чем думаем о себе. Да, многие это не осознают, в их представления они существа, озабоченные исключительно материальными заботами. Но ведь это не так, часто совершенно неожиданно выступают на первый план совсем иные причины, те, которые невозможно ни вкусить, ни выпить, ни потрогать, ни даже понюхать. Все это представляется нечто эфемерным, даже не понятно, а что это на самом деле такое? И вроде бы этим легко пренебречь, отбросить прочь от себя — и тут же забыть. А не получается, от этого не только бывает невозможно избавиться, но нередко этот фактор выходит на передний план и определяет все поведение.
В таком случае следует сделать вывод: высшее доминирует в человеке. Да, оно обычно бывает сокрыто, засунуто куда-то далеко, но все это до тех пор, пока под влиянием каких-то часто неожиданных обстоятельств начинает вдруг активно пробуждаться, выходить на первый план и оттеснять все остальное, чем до этого момента жил человек. Это такое сильное и неудержимое явление, что нередко легче покончить самоубийством, чем отказаться от своих принципов.
На следующий день Игорь поделился историей с самоубийством и частью своих мыслей с приехавшим Андреем Стахеевым. Тот отнесся к рассказу Игоря весьма неожиданно.
— Ему срочно нужна женщина, — произнес Андрей. — Любовь и секс поможет избавиться от всех этих тягостных ощущений.
— Ты это всерьез? — удивился Игорь. — По-моему, тут нужны совсем другие лекарства.
— Только эти, — убежденно ответил Андрей. — Поверь мне, я кое-что в этом понимаю.
— Объясни, — попросил Игорь.
— Все очень просто, — немного насмешливо посмотрел Стахеев на друга. — В человеке одно должно уравновешиваться другим. Например, негатив позитивом. Если же негатив не будет встречать никакого сопротивления, он овладеет им всем целиком. А если позитив есть, то он растворит негатив в себе. А лучше любви и секса для этих целей ничего не придумано.
Каракозов задумался.
— Предположим, ты прав, но как найти ту, в которую он влюбится. Ты же знаешь, он чурается девушек. Он не хочет иметь никаких контактов с гойками, как он их называет. Мы же ни раз пытались его с ними познакомить.
— Да, знаю, — с досадой произнес Андрей. — Странный он все же парень, от религии своей отрекся, а от того, чтобы иметь дело только с еврейками, нет. Хотя все это ерунда.
— Для него — не ерунда, — возразил Игорь.
— И для него ерунда, — вдруг убежденно произнес Стахеев. — Если Венька встретит такую гойку, которую не сможет ни полюбить, тут же забудет о своих принципах. Любовь и вожделение всегда одерживают вверх. Вопрос лишь в том, где найти такую особу?
— Даже не представляю.
— Вот и я не представляю. Я со многими его знакомил, но он ни на какую не среагировал. И как у него только выдержки хватает. Ладно, будем искать, — хлопнул Стахеев Игоря по плечу. — У меня есть предчувствие, что такая девушка скоро нам встретится.
11.
Начались лекции профессора Елагина, и Игорь сразу понял — это то, чего он ждал, ради чего поступил на факультет. В отличие от других лекторов Елагин говорил не столько о философии, сколько об эпохе, сути времени, смысле того, что происходило в тот исторический период.
И еще одну тему затрагивал лектор — зачем нужно изучать философию? Именно этот вопрос все больше волновал Каракозова. Он спрашивал себя: зачем заниматься наукой, которой интересуются считанные люди, и о которой подавляющее большинство людей не только не желают ничего знать, но твердо убеждены, что ее изучение — бесполезная, а то и вредная трата времени?
Для Игоря это был далеко не праздный вопрос, так как понимал, что именно он больше всего волнует его родителей. Ведь они не понимают, чем занят их сын, какой выхлоп получится от его весьма специфических знаний, которых он приобретет во время учебы? Ни отец, ни даже более лояльная мать не желают, чтобы он посвятил этому делу свою жизнь. С их точки зрения это исключительно бесполезное и бесплодное занятие.
Но не только их волнует этот вопрос, как оказалось, родителей Вениамина — тоже. И это, несмотря на то, что они люди совершенно другой культуры, других воззрений. На первый взгляд, между ними нет ничего общего, но, как выясняется, внутренняя основа весьма даже схожа. Их объединяет непримиримость к тому, чего они не понимают, что выходит за рамки их устоявшихся представлений, в чем не желают разбираться. Каждая сторона, словно скала, неумолимо стоит на своих позициях, и не намерена сделать с них ни один шаг. Такое единство вызывает, как минимум, сильное опасение.
Почему-то картина воспоминаний в очередной раз прервалась. Каракозов огляделся вокруг. Его удивило то, что окружающее пространство вдруг стало менять цвета. Они еще не были яркими, но кое-где появлялись зоны светлых оттенков.
Каракозовым овладело предчувствие, что сейчас случится нечто важное. Разноцветная палитра внезапно погасла, вместо нее, словно из ниоткуда, снова возникли картины прошлого.
Им всем троим нравился Елагин. По вечерам, возвращаюсь с занятий, по дороге затаривались банками пива и закусками и, придя к себе, спорили об его лекциях. Причем каждый их воспринимал по-разному.
Для Вениамина главным являлось то, что Елагин ничего не отрицал, не противопоставлял разные течения, а постоянно искал между ними синтез. Одно всегда дополняет другое, любил повторять профессор, нужно только найти это дополнение. Для сына раввина было важным то, что каждое направление вносило вклад в общую копилку. Несмотря на разрыв, он болезненно воспринимал критику, тем более неприятие иудаизма.
Стахеева же более всего привлекало буйство и интеллектуальное разнообразие эпохи постлатонизма, в ней можно было найти едва ли не любой вариант взгляда на мир. По натуре Андрей не любил останавливаться на чем-то одном, это в равной степени касалось девушек и философских систем. Ему доставляло удовольствие с ними знакомиться, как с чем-то новым, но вовсе не превращаться в их адепта.
Для Игоря же ценность состояла в том, что он ощущал, как начинает меняться и расти вместе с изучаемыми мыслителями. Он пока четко не мог выразить суть того, что переживал, но не сомневался, что это крайне важный процесс становления его личности. Ведь он поступил на факультет не только для того, чтобы познать мир, но и чтобы стать другим человеком.
На одной из лекции Елагин объявил, что организует специальный факультатив по Плотину и набирает желающих в нем заниматься студентов. Вечером, как всегда за пивом, они обсудили этот вопрос и единогласно решили записаться.
На следующий день после лекции Елагина, они подошли к нему записываться. Он явно этому обрадовался.
— Молодые люди вы единственные, кто выразили желание участвовать в семинаре. Я уже стал думать, что желающих не окажется.
— Нас очень интересует Плотин, — за всех ответил Стахеев
— А можно узнать, чем именно? — поинтересовался Елагин, но при этом почему-то посмотрел не на Стахеева, а на Каракозова, словно приглашая его к ответу.
— Мне кажется, он один из самых необыкновенных людей, из когда-либо живших на земле, — ответил Игорь. — Это уже веская причина для изучения его жизни и учения.
Елагин пристально посмотрел на студента.
— Согласен, этого действительно для начала вполне достаточно. Хотя этим Плотин не исчерпывается. Надеюсь, через некоторое время у вас будет более обширные представления обо всем, что связано с этим человеком. — Елагин на несколько секунд замолчал. — Есть только один нюанс. К сожалению, для нашего семинара нам не выделили аудиторию, поэтому придется заниматься у меня дома. Если вы не возражаете, в ближайшее время можем начинать. Чаем, бутербродами и печеньем обязуюсь обеспечить. Ну как?
Они переглянулись и почти синхронно кивнули головами.
— Мы согласны заниматься у вас, — ответил Стахеев.
12.
Через два дня Елагин подошел к Стахееву и через него пригласил их на семинар к себе домой. Почему-то он выделил именно его, сделав тем самым главным или ответственным за посещение факультатива. Игорь неожиданно для себя испытал не сильный, но различимый укол ревности; выходит, что профессор считает, что среди них самым главным является не он.
Их встретил хозяин квартиры. Одет Елагин был не по— домашнему, как можно было ожидать, а в строгом костюме с галстуком — именно в такой одежде он читал лекции в университете.
