О моём перерождении в сына крестьянского

Зубы-то тебе вышибать бессмысленно, а вот репутацию подрихтовать...

Что характерно, в эмоциональных омутах Сарнеди и Лейты разлился елей мстительного, хорошо выдержанного удовлетворения, а пара ставших свидетелями сцены вассалов-охранников, изображавших молчаливые столбы у входа в палатку ещё с момента нашего прибытия в лагерь, просто разулыбались.

Месть сладка. О, да!

— Я тоже знаю парочку подходящих к случаю цитат... — начал было Малдейг.

— Сейчас не то место и не то время для состязания в эрудиции, — прервала его глава, что заодно можно было понять как мягкий упрёк в мой адрес. Какой-никакой, а всё же хранитель-Советник — часть рода, притом не самая малая, и не пресечь нападки на него Сарнеди не могла. — Хотя уверена, что если мой кузен хорошенько подготовится, то легко одержит верх над страдающим амнезией оппонентом.

Да, пресечь нападки — это обязательно, это важно и нужно. Но кто сказал, что нельзя вдогонку уже самой добавить хор-рошего такого пинка своему излишне ядовитому сородичу?

— Я слушала, я размышляла, я решила, — закончила глава Ассур ритуализованной формулой.

После чего во всеуслышание объявила своё решение.

— Мне надо перед тобой извиниться.

— За что?

— Ровно за то, за что ты едва ли когда-нибудь услышишь извинения от Сарнеди. Полагаю, она даже не поймёт, как это всё выглядит. Но я — что ж, я могу хотя бы постараться загладить часть своей вины...

— Я не понимаю вас, господин Сам-Знаю-Кто.

— Лучше на ты. Поверь, я сокращаю дистанцию сознательно и вовсе не с целью обидеть. Хотя тебе и верить не надо: ты сама прекрасно чувствуешь, с каким намерением я сейчас говорю. Так что да, раз уж я открыто высказал пожелание дружить, то не менее открыто заявляю: для меня дружба — это близость ума и духа, которая подразумевает общение равное, простое и без размежевания. Хотя... отчасти это тоже ведёт к умножению моей вины перед тобой.

— Я... не понимаю.

— Постараюсь объяснить. Это легко. Видишь ли, Лейта, мы направили твой путь за тебя. Даже не удосужились спросить, чего же ты хочешь. Я вот взял и перешёл на ты, хотя чувствую, как это неудобно и непривычно для тебя. Но при этом тебе привычно, что твоё мнение не принимают в расчёт, верно? А ведь ты — не просто и не только часть рода Ассур. Ты живой человек со своими чувствами и мыслями. Не вещь!

— Я...

— Подожди немного, пожалуйста. Дай мне закончить. А уж потом я постараюсь унять неуёмную болтливость свою и внимательно тебя выслушаю. С одним условием: именно тебя. Не госпожу Ассур, а женщину по имени Лейта. Так вот: я хочу и обязан извиниться перед тобой за пренебрежение твоими желаниями. Я пожелал — и пожелал эгоистично — сохранить дружбу с тобой. И госпожа Сарнеди просто-напросто подарила мне тебя. Вот так, словно солонку за столом передала: хочешь? Забирай! Как ходячее и говорящее хранилище знаний рода. Никто не спросил, хочется ли тебе возвращаться в Лес Чудес. Никто не спросил, хочется ли тебе увидеть своих потомков — хотя бы того внука, о котором ты как-то упомянула. Никто и ничего, как всегда. Но... для человека, столь ценящего свободу, я излишне вольно обошёлся со свободой чужой. С твоей. И за это хочу попросить прощения, а также пообещать, что в дальнейшем постараюсь не пренебрегать тобой так нагло. И вообще постараюсь не пренебрегать, потому что нет вернее способа убить дружбу. А вот теперь — я всё сказал. Пожалуйста, говори со мной.

— ...

— Могу снова перейти на вы, если вам так удобнее.

— ...да. Но нет.

— Да — удобнее и нет — не переходить?

— ...

— Лейта? Что-то случилось?

Позади, от сиденья на парящей платформе, раздался смешок. А небольшой, довольно хаотичный шторм противоречивых эмоций вихрился там и раньше.

— Случилось? Да. Можно сказать и так. Я... только что я взошла на две ступени. И получила новую особенность. Как ты это сделал?

Я остановился, развернулся, подошёл ближе и убрал зеркальное забрало со своего лица — ну, с рожи противоестественной помеси Дэйви Джонса с иллитидом.

— Лейта, я — ничего не сделал. По лестнице развития каждый шагает сам. Это сделала ты.

Шторм усилился.

— Ещё одна ступень...

— Не удивлён. Твой потенциал должен был рано или поздно найти дорогу. Прорастая, тонкие стебли раскалывают камни.

Из-под ладоней, закрывающих её лицо, раздался ещё один смешок. Похожий на всхлип.

— А ты просто полил семечко, да?

— Наверно. Слушай, ты когда-нибудь летала?

— Что?

— Полёт. По воздуху. Я тут подумал: зачем нам долго и печально тащиться по земле, когда можно за пять минут долететь? То есть не за пять, но всяко быстрее, чем с этой платформой.

— Ты и так можешь... хотя чему я удивляюсь?

— Удивление полезно, от него растёт душа. Ну так что? Полетим или поползём?

— ...не хочу ползать.

— Тогда — оп!

Протянув руки своего бронескафандра, я достал Лейту с сиденья, как морковку с грядки дёрнул, и поставил её рядышком. После чего обернулся и принялся кроить-творить, пользуясь "материалом" платформы как исходным сырьём для создания новой конструкции.

Изменить форму плотной иллюзии легче, чем делать что-то с нуля, а пользоваться уже заложенной энергией — быстрее, чем выкачивать её из моря маны.

Накативший прилив вдохновения отхлынул спустя всего минут десять, оставив после себя вполне оригинальную конструкцию. Этакую помесь безмоторного биплана со стрекозой, преимущественно прозрачную, с широким "стеклянным" кокпитом и тремя парами разгонных колец: по одной за крыльями слева и справа и последней за хвостовым оперением. Причём все кольца — поворотные. Пусть они куда менее тяговиты, чем реактивные двигатели; но ведь и масса аппарата станет вполне иллюзорной, если я захочу... и можно дополнительно облегчить всё, что нужно, простенькими чарами Падение Пера.

В общем, магия делает вертикальные взлёт и посадку естественным выбором аэронавта.

— Готово, залезай.

— А это точно полетит?

— Точно-точно. Я уже испытывал нечто похожее, но в одиночку.

Ага. Похожее. Кратно более простое. Впрочем... чары Падение Пера, да. Магия делает лишними не только ВПП, но и парашюты. Не удивительно, что я её люблю!

Ещё минута — и разгонные кольца зашелестели, приминая траву. А безымянный аппарат, словно отлитый из стекла и акрила, взмыл вверх так же невесомо, словно подхваченный ветром сухой лист — и начал понемногу набирать горизонтальную скорость, не забывая и о подъёме вверх.

— Летим?

— Летим. Нравится?

— ...я ещё одну ступень получила.

— Самое забавное, что я тоже.

— Правда?

— Разумеется. Видимо, полёт с пассажиром достоин отдельной награды. Как и быстрая переделка готовых конструкций, и, может быть, что-то ещё. Например, завершение непростых переговоров

Или убеждение зажатого человека перестать сутулиться и расправить плечи. Даже если всей моей роли в этом, действительно, только семечко полить, а так-то у этого "семечка" интеллекта и, что важнее, гибкости — да чтоб мне хоть полстолько, я бы сразу ух!

Но это разом и смешно, и страшно. Если мои догадки верны, получается, что Лейта с её привычным прогибом под окружение просто не менее привычно, ещё и с прямой санкции главы рода прогнулась под меня — и разом хапнула столько равного, вне-иерархического общения, сколько раньше не видывала даже в мечтах. Да и видела ли вообще? Знала ли, что, оказывается, так тоже можно?

И смешно, и страшно.

— Но всё равно... четыре ступени за раз, четыре!

— Не рекорд.

— А?

— Я не так давно тоже взял четыре ступени разом. Правда, там скорее вышла глупость на грани самоубийства. Рискованные эксперименты с магией — они такие. Если выжить, награда хороша. Если.

Лейта хихикнула. Совершенно по-девчоночьи. Прямо не прабабушка, а двенадцатилетка.

— Наверно, я просто сплю. Да, это всё объясняет.

— Только не вздумай выходить из ветролёта и пытаться полетать рядом самостоятельно, как во сне. Я бы не хотел выскакивать следом в попытках тебя поймать.

— Но ты бы выскочил меня спасать?

— Конечно. Как же иначе?

— А почему?

— Потому что это правильно.

— Правильно — значит, соответствует правилу. Почему? Ты же хочешь свободы!

— А что такое свобода, а, Лейта? Думаешь, отсутствие правил, возможность делать что угодно?

— Я не знаю, что такое свобода... Научишь?

Не, это не двенадцать лет. Скорее, пять-семь. Этап почемучки.

— Э, нет. Тут как со ступенями: каждый поднимается сам. Твоя свобода — только твоя, тебе решать, какой она будет и какой нет. Но я могу сказать, что такое свобода для меня лично.

— Скажи!

— Тут, наверно, лучше начать издалека. Представь себе новорождённого младенца. Спящего. Есть у него свобода, как думаешь?

— Не знаю... Наверно, нет.

— Это если смотреть в моменте. Прямо сейчас этот младенец просто лежит и спит. Вся его свобода — чистый потенциал где-то там, в будущем. Он может вырасти героем, а может мерзавцем, может чему-то научиться, а может остаться неучем, может получить высокую судьбу, а может — смесь ничтожной и малой в разных пропорциях. Всё это дело будущего: вопрос выпадающих шансов, влияния со стороны, памяти крови, способной направить путь жизни по определённому руслу, и прочих факторов, которых слишком много, чтобы ограниченное сознание могло учесть их все разом. Но в настоящем наш младенец спит. И не может почти ничего, кроме как дышать... причём дышит не по своей воле, а потому что рефлекс такой.

Я немного увлёкся. Впрочем, учитывая обстоятельства — не удивительно.

— Но вот младенец просыпается. И открывает глаза. Это делает его немного свободнее, ведь теперь он имеет выбор: смотреть или не смотреть. И сразу другой: если смотреть, то на что? Мелочь и пустяк для взрослого, но для младенца это огромный шаг вперёд, великий выбор! Первый в жизни! И единственным он не останется, ведь скоро младенец научится шевелить руками и ногами. Потом ползать. Ходить. Бегать. Хватать вещи и бросать их. Играть. Портить и ломать. Рисовать и складывать. Говорить и работать. Его свобода растёт вместе с ним и его возможностями, не так ли? — я улыбнулся и добавил, понижая голос. — А уж если младенец откроет для себя магию...

— Понимаю. Значит, знание позволяет плести всё более сложные и разнообразные чары, а тем самым расширяет возможности — и увеличивает свободу.

— В точку! Больше знаний, глубже понимание. Сильнее и шире и тоньше магия. Обширнее выбор. Больше свободы. Это всё на одной прямой, следствия одной и той же посылки.

— А как же границы?

— Ну, самая главная граница формулируется просто. Не помню уже, кто это сказал, но сказано, на мой взгляд, очень верно: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Поэтому плохо работает принуждение любого рода: мало того, что принуждающий отнимает часть чужой свободы, так он ещё и свою собственную этим ограничивает. Вместо того, чтобы делать что-то сам для себя, он теперь должен следить, чтобы кто-то другой что-то там делал или чего-то не делал. В паре из господина и раба свободы нет у обоих, точнее, она ограничена в сходной степени. Сюда же другое выражение: кто имеет раба, имеет врага. Поэтому древние гриннейцы отказались от рабства — и правильно сделали.

— И поэтому тебя так покоробило предложение взять супругу из рода Ассур...

— Да! Именно. Одно дело, если девушка сама захочет связать с кем-то свою жизнь. Это может стать началом добровольного, свободного, взаимовыгодного союза. Равных отношений меж непохожими. Совсем другое, если девушка превращается в плату за... даже вслух не хочется такое говорить. "Подчинись власти рода, и я награжу тебя, подчинив тебе частичку этого рода". Отдай свою свободу, чтобы забрать ещё немного чужой свободы. Видал я такие награды в... известном месте! Спасибо, не возьму.

— Однако взять меня с собой ты согласился.

— Да. Потому что уж я-то точно не собираюсь тобой помыкать. Предоставлю столько воли, столько власти над собой и миром, сколько смогу, не поступаясь своей волей и свободой. А если ты, скажем, утомишься сидеть в гостях, то по первому слову доставлю, куда захочешь. Ну, в пределах разумного: в Чащобу я тебя не повезу. Но, к примеру, слетать до Мелира, чтобы там ты смогла начать карьеру в гильдии Жезл и Кинжал — это запросто. Хочешь?

— Ты же тогда не получишь знаний Ассур...

— Прямо сейчас — нет. Но это же не значит, что я не получу их вообще? Зато высок шанс, что я получу их с процентами в виде знаний от наставников гильдии: я успел разобраться в твоём понимании долга и не думаю, что ты нарушишь даже подразумеваемое обещание. По крайней мере, по своей воле. Ну так что, летим в Мелир?

— Нет!

— Как хочешь. Просто помни: достаточно попросить. А пока — задавай вопросы.

— И ты ответишь. Честно и прямо. Или не ответишь, но лишь потому, что ответ может навредить.

— Да, ты уловила принцип.

— ...забавно. Все вопросы сразу разбежались по углам. Хотя... почему люди всё-таки используют принуждение, если свобода лучше?

— Свобода-то лучше, но принуждение проще. И входит в привычку. Тут опять же можно вернуться к нашему воображаемому младенцу. Вот он лежит, не умеющий даже ползать. Он нуждается в неустанной заботе. Если его не пеленать, не кормить, не подмывать, не лечить — он ведь не выживет. Родители привыкают, что дитя не самостоятельно, что оно требует заботы. Что решать за него правильно. И... для младенца оно так и есть. Для ребёнка так и есть. Но дети растут, и вскоре для родителей начинается тихий кошмар. Ведь несмышлёнышу неведомо, что огонь жжётся, что ушибы болят, что играясь с острым, можно выколоть глазик, а сунув в рот что-то не то — отравиться. Родители хотят ребёнку только лучшего, а чтобы ему было больно или неприятно — не хотят. Поэтому они запрещают ему лезть в огонь, убирают подальше ножи, не дают лезть грязными пальцами в рот. А дитя лезет. Оно ж бесстрашное и сущеглупое, запросто может утворить такое, что хоть за голову хватайся...

— ...и ему начинают запрещать, — подхватила Лейта. — То и это, даже без объяснений, потому что дитё глупое для объяснений, а опасности уже вот, рядом, их надо избегать. И надо делать так и вот так, а почему — опять не дитю понять; пусть сперва делает, а если нет, его накажем. По-родственному, ласково и любя. Лучше самому хворостиной огреть, строгий наказ давая, чем смотреть, как заигравшийся глупец валится с дерева и шею сворачивает. Так делай, так не делай, старшие знают лучше, старшие заботятся о тебе, сиди смирно, будь правильным, так надо, это хорошо, а это вообще закон для всех...

— ...и вырастает дитя в принуждении, простом и привычном, а когда доходит до собственных детей — начинает принуждать их, потому что как иначе-то? Всегда так было, предки так жили и нам так велели. Сказано, что рабы не хотят свободы, они хотят стать господами. И так повторяется раз от раза, по кругу: не любившие, когда их учат хворостиной, сами берут её в руки. Смирявшиеся с чужой волей насаждают свою тем, кто слабее. Ведь свобода приносит не только возможности, но и опасности, поэтому очень многим кажется, что сидеть в очерченных границах уютнее. Предсказуемей. Проще. Морщить мозг не надо, можно экономить на умствованиях, ехать по колее, как сказано, не отклоняясь.