Закон парных случаев

Я хотел сказать, что уже нашел, но вовремя прикусил язык.

— Правда, отличие все-таки было. Если Олега я все-таки воспринимала как не слишком приятного мне мужчину, с которым нужно соблюдать дистанцию, то Камила я сначала вообще не воспринимала как мужчину. Сначала это был такой друг-подруг. Мне нравилось с ним разговаривать, мы ходили гулять, я ему рассказывала о Питере, он мне о Праге. Я приглашала его домой, мы пили кофе и болтали, без всяких намеков на что-то большее.

А потом я заметила, что Настя проявляет к Камилу какой-то повышенный интерес. Наряжается к его приходу, как малолетняя проститутка, красится, пытается строить ему глазки. Но он словно ничего этого не замечал.

Однажды я увидела в окно, что Камил идет через двор к нашему парадному. Прошло пять минут, десять, его не было. Я приоткрыла дверь и услышала голоса на площадке этажом ниже. Фактически Настя предлагала ему себя, а он отвечал, что, во-первых, не связывается с маленькими девочками, а во-вторых, любит ее сестру. И ты знаешь, когда я услышала это, ничего противного, как раньше, не почувствовала. Наоборот, мне было приятно. И не только от того, что он утер нос Насте.

Она сказала ему что-то и пошла вниз по лестнице, а он поднялся в квартиру. В тот вечер мы были одни, и как-то неожиданно я рассказала ему все. И про изнасилование, и про то, что от одной мысли о сексе делается дурно, и о том, что детей быть не может. Думала, что больше его не увижу — и было как-то очень и очень от этого грустно.

Но Камил сказал, что не надо торопиться, и тогда все будет хорошо. Мы продолжали с ним встречаться — просто как друзья. Настя не сказала мне ни слова, да и он тоже. Они и не догадывались, что я все слышала. Тем не менее, я чувствовала, что Настя затаила злобу.

Олег продолжал ходить за мной по пятам, и я не знала, как от него отделаться. Однажды даже сказала, что у меня появился другой парень, но он как будто даже не услышал. А послать его подальше открытым текстом я, честно говоря, побаивалась. Иногда мне казалось, что он не совсем нормален. У него часто болела голова, иногда он застывал, глядя куда-то совершенно пустыми глазами, и не сразу отзывался. Я надеялась, что он ляпнет в очередной раз какую-нибудь глупость, что между нами все кончено, и тогда я уже постараюсь как-нибудь сделать так, чтобы он действительно оставил меня в покое.

Но ждать пришлось долго. Только после летней сессии он заявил, что решил порвать со мной. Я и хотела бы поверить, что это наконец окончательно, но все равно боялась — уж столько их было, камбэков1 этих. И тогда решила, что рубить нужно окончательно. Чтобы он своими глазами увидел, что ему ничего не светит. Может, это было и жестоко, но я уже устала от его назойливости. В общем, я пригласила его на день рождения, где должен был быть и Камил. Услышав это, Олег как-то резко раздумал бросать меня и сказал, что придет.

Я специально пригласила его на полчаса позже, чем остальных. Когда он пришел, все уже сидели за столом. Камил — рядом со мной. Я рассказала ему об Олеге, и он обещал подыграть мне. Чтобы у Олега не осталось никаких сомнений.

Олег, похоже, сразу понял, что к чему. Я думала, он уйдет, но его вдруг начала обхаживать Настя. Накануне я сказала ей, что с моими гостями ей делать нечего, но она начала скулить и умолять, обещала помочь на кухне. И я разрешила. Она сидела напротив Олега, накладывала ему закуски, улыбалась, кривлялась, как только могла. И при этом не забывала поглядывать в мою сторону. Самое смешное, что Олег тоже ей улыбался и тоже поглядывал в мою сторону. Получалось так, что все мы играли спектакль для других. Мы с Камилом — для Олега и, пожалуй, для Насти, Олег — для меня, Настя — тоже для меня и, может быть, для Камила. Если Олега я еще могла как-то понять, то демонстрации Насти меня просто насмешили. Мстить мне, пытаясь кокетничать с парнем, от которого я не знала, как отделаться, — это было нечто. Впрочем, хотела она этого или нет, а месть ее в конце концов удалась на славу. Жизнь-то она мне сломала. Пусть даже такой жуткой ценой.

Мы договорились с Камилом, что дождемся, когда Олег выйдет из комнаты, и постараемся, чтобы он нас застал за страстным поцелуем. Ну, как будто бы поцелуем. А вышло так, что все получилось на самом деле. Он поцеловал меня, и... Об Олеге мы просто забыли. Я даже не знаю, видел ли он нас. Очнулись мы, только когда из своей комнаты вышла Настя.

После этого Олег оставил меня в покое. С Камилом мы продолжали встречаться, целовались до одури, мне это нравилось, но близость меня по-прежнему пугала, и до самой свадьбы между нами больше ничего не было.

Примерно через месяц Виталий Федорович сказал мне, что видел Настю с молодым человеком, довольно таки взрослым. Почему-то я сразу подумала об Олеге, попросила описать этого самого молодого человека. И это действительно оказался Олег. Я как-то пыталась разговорить Настю, даже пробовала следить за ней, а потом просто спросила в лоб. Она отнекивалась, отпиралась, все отрицала, но потом все-таки призналась, что виделась с ним несколько раз. Сказала, что он полный кретин и что больше она с ним не встречается. А я, как последняя дура, поверила.

В январе Насте должно было исполниться шестнадцать. Где-то за неделю до этого я вошла к ней в комнату и увидела, как она затягивает бандаж на округлившемся животе. Вот тут, Мартин, я сорвалась и отлупила ее чем под руку попало. А потом отняла ключи от квартиры, заперла в сейф телефонный аппарат и пошла к соседу.

Теперь-то я понимаю, что была не права. Что мне просто надо было позвонить матери в Вашингтон. Но моей первой мыслью было, что в случившемся опять обвинят меня — недоглядела. Это была какая-то сплошная истерика, я просто не могла тогда рассуждать здраво.

Виталий Федорович уговаривал меня не пороть горячку, успокоиться и подумать. Убеждал, что и аборт на таком позднем сроке, и искусственные роды — это очень опасно, неужели недостаточно того, что я не могу иметь детей. Что Настя может родить и оставить ребенка в роддоме. Но я голосила, что родители меня убьют, что это угробит папину карьеру.

В конце концов мы решили, что Настя родит дома, а ребенка мы ночью отвезем к ближайшему роддому и оставим у входа. Я сходила в Настину школу и забрала ее документы, сказав, что она снова будет учиться в интернате. Уходя в университет, я запирала ее на ключ, а гулять выводила поздно вечером, чтобы никто случайно не увидел ее живота.

Настя сначала рыдала, вопила, что любит Олега и жить без него не хочет, но уже через несколько дней успокоилась и сказала, что да, так будет лучше. Все равно из него ничего дельного никогда не выйдет, а жить в нищете, да еще с ребенком ей не хочется. Мы надеялись, что все пройдет гладко, никто ни о чем не узнает, а Пушницкие поклялись молчать.

Олег пришел через неделю. До этого он звонил каждый день, но я вешала трубку, а когда уходила, по-прежнему запирала телефон в сейфе. В университете он не появлялся, оказалось, что его отчислили еще осенью. Я боялась, что он придет, пока я буду на занятиях, и пригрозила Насте: если узнаю, что она с ним разговаривала, немедленно позвоню родителям. Этого ей хотелось меньше всего, а обмануть меня она не рискнула бы — мало ли соседи услышат через дверь и расскажут мне.

Он пришел вечером. Я увидела его в глазок, приоткрыла дверь на цепочку и сказала, что Настя не хочет его видеть. И что она сделала аборт. Больше он не появлялся.

Виталий Федорович пригласил какого-то своего знакомого гинеколога, тот осмотрел Настю, сказал, что беременность протекает нормально, и предложил принять у нее роды дома за тысячу рублей. Это были очень большие деньги, в то время среднюю зарплату получали рублей сто пятьдесят. Я по доверенности получала в сберкассе рублевую зарплату отца — двести с чем-то, на них мы и жили, а за квартиру и коммунальные услуги родители уплатили вперед аж за два года. Продать что-то — означало объясняться с родителями. Я попыталась уговорить врача на меньшую сумму, но он заявил, что не желает рисковать за гроши, и ушел.

Тогда Виталий Федорович пообещал помочь. Он хоть и не был гинекологом, но роды принимать ему приходилось не раз. Однако получилось все совсем не так, как мы рассчитывали.

По всем расчетам выходило, что рожать Настя должна была в начале мая. За месяц до этого я перестала ходить на лекции, рассчитывая потом придумать что-нибудь жалостливое. В конце концов, Виталий Федорович вполне мог бы достать мне если не больничный, то хоть какую-нибудь медицинскую справку. Сам он собирался поменяться дежурствами так, чтобы в начале мая у него оказалась целая свободная неделя. Но схватки у Насти начались 20 апреля, ночью.

Я побежала к соседу, но на мои звонки никто не открыл. Потом уже я узнала, что Виталий Федорович был на дежурстве, а его жена уехала в другой город навестить родственников. В панике я позвонила на вахту общежития, где жил Камил, наврала, что я секретарь чешского посла, и потребовала немедленно разбудить и позвать к телефону пана Камила Кабичка.

Камилу пришлось ждать, пока сведут мосты, и приехал он, когда роды были уже в самом разгаре. Настя пыталась было протестовать, но я прикрикнула на нее и пригрозила, что если она не прекратит выпендриваться, рожать будет самостоятельно. Все-таки Камил был какой-никакой, а медик, другого в наличии не было. Он сказал, что самостоятельно роды не принимал, но в теории процесс представляет, несколько раз при нем присутствовал и помогал. Я и этим похвастаться не могла, хотя кое-какие книжки все-таки прочитала, в том числе и институтский учебник акушерства и гинекологии, вернее, ту его часть, которая была посвящена родам.

В начале шестого утра ты наконец родился. Камил перерезал пуповину, хлопнул тебя по попе, и ты заорал басом. Я унесла тебя в ванную, вымыла, прочистила нос и рот, запеленала и вернулась в комнату. Камил стоял около Насти и хмурился. Он отозвал меня в сторону и сказал, что должен отойти послед, но... не отходит.

Мы посмотрели учебники, пытались сделать массаж, заставляли Настю глубоко дышать, чтобы стимулировать схватку. Наконец послед отошел. Камил рассмотрел его и сказал, что, похоже, он вышел не весь, часть осталась в матке. И тут началось кровотечение, сначала небольшое, потом вдруг кровь хлынула ручьем. Настя бледнела на глазах, потом потеряла сознание. Я положила ей на живот пузырь со льдом, пыталась приподнять таз — все было бесполезно, кровь продолжала литься.

На Камила было страшно смотреть. Он сказал, что это атоническое кровотечение, остановить которое без лекарств и инструментов невозможно. Что в роддомах в таких случаях ампутируют матку и делают переливание. И что мы уже ничем не сможем ей помочь. Даже если скорая чудом приедет через десять минут, до больницы ее все равно не довезут.

Она умерла через пятнадцать минут, не приходя в сознание. Кровь собралась лужей на подстеленной клеенке, потекла на пол. Ее было так много, я даже представить себе не могла, что у человека столько крови.

"Что мы будем делать?" — спросила я.

"Надо быстрее уйти отсюда, — сказал Камил. — Вернешься к обеду и позвонишь в милицию. Я смогу подтвердить, что мы провели ночь вместе. Гуляли по городу, потом были у меня в общежитии. А когда ты вернулась, обнаружила труп. У нее начались роды, раньше срока, ей некого было позвать на помощь, и она родила сама. А потом началось кровотечение, и она умерла".

Я пошла уже к двери, но тут заплакал ты. И я поняла, что не смогу бросить тебя вот так — в пустой квартире, рядом с телом умершей матери. План наш рухнул, мы не могли уже отнести тебя и оставить у дома малютки. Ведь если Настя умерла во время родов, то куда тогда делся ребенок? Впрочем, все это уже было неважно. И еще... Еще я понимала, что это именно моя вина. Это я фактически заставила ее рожать тайно, дома. А ведь могла позволить им с Олегом сделать то, что они хотели. Получить разрешение на брак в роно и расписаться. И тогда она рожала бы в роддоме. И не умерла бы. А даже если бы и умерла, моей вины в этом не было бы. Ну, родители все равно, конечно, обвинили бы в этом меня, но это было бы ничто по сравнению с тем, что я испытывала в тот момент.

Камил уговаривал меня не делать глупостей, но я уперлась и заставила его уйти. Запомни, тебя здесь не было, сказала я ему. Ты иностранный студент, если ты окажешься замешан в этом деле, тебя просто вышлют из страны. А со мной все будет в порядке.

Что было дальше — помню какими-то обрывками. Приехала милиция, я рассказала все, как было. Кроме того, что я принимала роды у Насти не одна. Ее тело увезли, я осталась с тобой дома. На следующий день прилетели родители. Настю похоронили, как-то торопливо, скрываясь от родственников. На кладбище были только мы, соседи и Клава. Родители практически со мной не разговаривали. После похорон отец улетел обратно в Вашингтон, мама осталась.

Через неделю меня вызвали к следователю и сообщили, что возбуждено уголовное дело. Меня обвиняли в причинении смерти по неосторожности, выраженной в преступном легкомыслии. Я вздумала принимать роды дома, не имея медицинского образования, хотя должна была вызвать скорую.

А дальше выяснилось, что я забрала из школы Настины документы. Кто-то из соседей, не Пушницкие, другие, видели, как мы гуляли с пузатой Настей во дворе. В женскую консультацию я ее не отвела, родителям ничего не сообщила. И вывод сделали правильный: я хотела, чтобы Настя родила дома — чтобы никто ничего не знал. Чтобы потом избавиться от ребенка — иначе для чего такая секретность?

Камила тоже вызывали к следователю, но я категорически запретила ему говорить, что он знал о Настиной беременности. Мне это никак не помогло бы, а ему только навредило бы. Перед судом он сказал, что не оставит меня, как бы все ни обернулось.

Адвокат пытался меня вытащить, но... Это была совсем молоденькая девочка, неопытная. Она суетилась и только все портила. В результате я выглядела в глазах судьи и заседателей отвратительным, омерзительным монстром. Конечно, мама могла найти адвоката и получше, однако не захотела. Наверно, в тот момент ей хотелось, чтобы меня наказали как можно суровее. Мне дали два года колонии общего режима. Суровее не придумаешь.

— А Олег? — спросил я, когда мама замолчала. — Как он узнал, что Настя умерла?

— Даже не знаю. Следователю я не говорила, кто твой отец. Сказала, что Настя это от меня скрыла. Как-то сам узнал, видимо, уже после похорон. Или, может быть, кто-то все-таки знал, что они встречаются. Но на суде он был и даже в качестве свидетеля выступал.

— Тогда почему он сказал, что вы убили его ребенка? И почему он хотел отомстить отцу, если судили тебя одну?

— Наверняка он не поверил, что я принимала роды у Насти одна. Он ведь знал, что Камил студент-медик. А насчет тебя... Тут дело было так. Еще до приговора ему стало плохо. Он дал показания, потом сел в зале на скамейку. И вдруг начал кричать, упал на пол, начались какие-то судороги. Что-то вроде эпилептического припадка. Приехала скорая, и его увезли в больницу. А оттуда перевели на Пряжку. В психиатрическую. Там он долго пробыл, почти год. Это мама мне потом рассказала. Когда его выпустили, он пришел к ней. Сказал, что у него опухоль мозга. Хоть и доброкачественная, но неоперабельная. Спросил о тебе. Он ведь знал, что ребенок жив. А мама возьми да и скажи, что ты умер. Испугалась, что он попытается тебя забрать. Все ж таки отец. Хоть это и не было доказано, но мало ли. Генетические экспертизы тогда уже делали. Вот, пожалуй, и все. Два года ты был под опекой бабушки, хотя и жил с Клавдией, потом мы с Камилом тебя усыновили. По правде говоря, мне совершенно не хотелось уезжать в Чехию, но он меня убедил, что так будет лучше для тебя. Я ведь там так и не прижилась окончательно. Впрочем, здесь теперь я тоже вряд ли смогла бы жить.