По делам их (Главы 1-15)

— Стой, Дитрих, я не понимаю, — пробормотал Курт оторопело, — это что же ты хочешь сказать? Lenоcinium?

— Что это? — снова влез подопечный.

— Приворот, — улыбнулся Ланц, снова беря булавку и глядя на нее пристально. — Пошлейший. По всем правилам симпатического чародейства. Что такое, абориген? Что за растерянный вид? вас чему обучали в вашей академии? Неужто о таком не рассказывали?

— Нет, почему, мы это изучали, но как-то все оно... просто.

Сослуживец вздохнул.

— А ты думал, на белом свете остались только малефики государственных размахов?.. Хм, кому-то достанется в лучшем случае плетей: кинуть такое на инквизитора — это вам не соседского булочника привлечь... Но в этом есть и позитивная сторона, абориген: теперь ты знаешь, что пользуешься успехом у девиц.

— Это единственная? — уточнил Райзе, кивнув на булавку; Курт вяло махнул рукой:

— Не знаю. Без вас я ничего не касался.

— Хорошо. — Ланц прошагал к столу, осторожно положив булавку, и развернулся к сослуживцам, надевая вторую перчатку. — Так, стало быть. Хоффмайер, отдались к двери и не путайся под ногами. Обыскиваем ad imperatum[117]. Приступили.

Проводить обыск 'ad imperatum', поделив на сектора и заглядывая в каждую щель, в собственном жилище было странно и отдавало чем-то противоестественным; головная боль не покидала, лишь усиливаясь едва ли не с каждой минутой, а когда Райзе, уже не столь беспечно, подал голос от стола (точнее, из-под оного), стало тошно почти в буквальном смысле.

— Это уже пугает, — сообщил он, поднимаясь и отряхивая штанину. На его раскрытой ладони, тоже теперь затянутой в кожу перчатки, покоилась еще одна булавка — в точности такая, как первая. — Интересно... Хоффмайер, обернись к двери и осмотри у порога и за косяком; найдешь — руками не трогай: мало ли, что на ней.

— Еще одна, — без былой шутливости в тоне произнес Ланц от окна, пока Бруно опасливо водил пальцами по планкам двери. — Уже не смешно. Три янтарных навершия — это вам не самоцветные бусы, не каждому доступно.

— А зачем вообще янтарь?

— Повторю свое пожелание больше времени уделять своему развитию, Хоффмайер. Потому что янтарь особенно сильно вбирает и отдает природные силы... И человеческие, ежели некто оными обладает. Кому-то, абориген, ты запал настолько, что не поскупились на три янтарных бусины.

— Четыре, — возразил Курт тихо, осторожно извлекая как две капли воды сходную булавку из стены за шкафом, и услышал, как Бруно поправил его осевшим голосом:

— Пять. Есть под порогом.

— Итак, — сумрачно подвел итог Ланц, — кровать, окно, шкаф, порог. То есть, постель, где ты проводишь некую часть суток (причем в более уязвимом, нежели днем, состоянии) и каждая из оставшихся трех стен. И посредине, стол. Я даже знаю, что при этом читается... Обыск продолжим, но, уверен, больше не найдем.

Ланц оказался прав — спустя еще десять минут детальнейшего осмотра ничего нового выявлено не было.

Курт сидел на постели, опустив на руки голову и стиснув ее ладонями, Бруно по-прежнему мялся у двери, а Райзе и Ланц, мрачные и задумчивые, восседали у стола, глядя на выложенные в ряд пять блестящих игл с янтарными головками. Молчание влачилось долго, тягостно, гнетуще.

— Итак, — вздохнул Дитрих, наконец, — продолжать будем все по тем же предписаниям. Абориген, припоминай, не подмечал ли за собой чего необычного. Non factum, что все это могло сработать, может статься, это дело рук какой дурехи, которой бабушка наговорила всякой непотребщины, но — все возможно. И припоминай знакомых блондинок.

— Необычного... — повторил Курт тоскливо; с ощущением себя в образе допрашиваемого он уже начал свыкаться за последний месяц, однако боль над переносицей делала происходящее непереносимым. Взъерошив волосы, он прикрыл глаза, переведя дыхание, встряхнул головой; Ланц вздохнул.

— Понимаю, что на тебя все это, как снег на голову, но...

— Голова, — отозвался Курт тихо. — Голова болит — в последнее время чаще, чем обыкновенно. Та самая боль. Более ничего. Ни на каких девиц меня не влекло, я... — он усмехнулся, стесненно передернув плечами, не поднимая взгляда, — я их вообще не замечаю. Никаких — ни блондинок, ни брюнеток.

— Хорошо, — с чувством почти мерзостным Курт расслышал в мягком голосе сослуживца снова те самые нотки, что проскальзывали при допросах свидетелей. — Зайдем с иной стороны. Ты запираешь комнату, уходя?

— Всегда. Не ребенок.

— У кого ключи?

— У Бруно — на всякий случай, — перечислил он уныло; тот подобрался, явно ожидая обвинений. — У хозяйки. Всё.

— У меня идея, — подал голос подопечный, неуверенно сделав шаг вперед. — Я, правда, не знаю, насколько у нее есть средства для покупки янтаря такого качества, но, может, подарил кто или еще откуда...

— Не томи, Хоффмайер, — оборвал его Райзе. — Есть подозрения? выкладывай.

— Племянница нашей хозяйки. Помогает ей с домом. Семнадцать лет, блондинка, его видит каждый день, поглядывает — это я отмечал, имеет доступ к ключу. Competens [118].

— Абориген? — позвал Ланц, и он обессиленно развел руками.

— У меня спрашивать нечего. Я ее едва знаю. Береника Ханзен, явилась к тетке из какой-то деревушки во владениях герцога... Больше ничего о ней сказать не могу. Что касается подозрений Бруно... Не знаю. Не замечал.

— Но, как ты уже говорил, ты вообще мало кого замечаешь, — возразил Райзе без улыбки, развернувшись к бывшему студенту. — Словом, так, Хоффмайер: пойди-ка и приведи нашу птичку сюда. Ничего не объясняй, страшного лица не делай — побольше сердечности и доброжелательства, понял? А лучше просто скажи, что вот он просит ее придти, в любом случае, это не подозрительно. Побеседуем с девочкой.

— И что ей будет, если это она? — поинтересовался Бруно, насупившись. — Ничего же не вышло, может...

— Слушай сюда, студент, — оборвал его Райзе недовольно. — Чтобы ты уяснил, вот тебе пример: если ты решишь убить мордоворота из герцогской стражи, вооруженного до зубов, и у тебя это не выйдет, оправданием на суде все равно не будет то, что ты против него мелкота и слабак. Ясно? Судить тебя будут за покушение. Вот и ей всыплют как подобает, чтобы дурью не маялась... А теперь иди. Мы ждем.

Бруно вышел молча, одарив напоследок всех присутствующих тяжелым взглядом, и Ланц вздохнул.

— Послал же Господь разумника...

— Я вновь чего-то не вижу, — тихо сказал Курт, опять опустив голову на руки. — Вновь я упускаю что-то. Во всем этом есть какая-то логика, этому есть истолкование, и я не думаю, что девчонка имеет к происходящему какое-то касательство; если б она решилась на нечто подобное, при всей моей незаинтересованности я бы хоть что-нибудь заметил. В ее поведении не было ничего особенного.

— Твой подопечный считает иначе.

Он усмехнулся, на миг приподняв голову с ладоней, поморщившись.

— Ну, я все же себя оцениваю здраво, Дитрих. Понимаю, что не страшилище, а должность — еще одно лишнее интригующее дополнение, и не странно, что малолетняя деревенская простушка может заинтересоваться симпатичным инквизитором. Но чтобы до того — не думаю. Здесь что-то иное.

— Знаешь, — недовольно откликнулся Ланц, — от твоих прозрений мне уже становится не по себе. После первого из них вскрылся целый улей еретиков в университете, после второго мы уже месяц ищем неведомую личность под именем 'Третий', впрочем, пока тщетно, а теперь что будет?.. Пока, абориген, у нас возникло предположение, и мы его сейчас опробуем, только и всего.

— Это не она, — решительно возразил Курт, закрыв глаза. — Увидишь.

— Значит, будем трясти хозяйку и, опять же, эту Беренику, пока не скажут, кому они давали ключ от твоей комнаты или кого впускали в твое отсутствие. Бруно ты не подозреваешь?

— Нет, — ответил он, не задумавшись. — По многим причинам. Этот — не мог. Если он захочет мне зла, он затеет драку или, в крайнем случае, прямо попытается убить, в открытую, но бить в спину больше не станет. Тем более, столь мелочно. Да и хозяйка не стала бы мне вредить — не в ее это духе и не в ее интересах.

— Значит, племянница, — подытожил Ланц коротко.

Курт не ответил, и до самого возвращения Бруно в комнате висела тишина.

Подопечный не вошел сразу — открыв дверь, пропустил девушку вперед, мягко подтолкнув в спину, когда та замерла у входа, глядя на собравшихся с непониманием. Когда подопечный закрыл за собою дверь, Ланц поднялся неспешно, будто ненароком толкнув одну из булавок, закружившуюся по столу на янтарной головке; взгляд Береники Ханзен мимовольно скользнул вниз, на столешницу, и Курт видел, что сослуживец пытается прочесть в нем страх или хотя бы узнавание, однако взгляд остался прежним — непонимающим, но не испуганным. Ланц скосил глаза на Курта, чуть заметно поведя рукой, и он встал, подойдя ближе.

— Здравствуй снова, Береника, — произнес он, стараясь не говорить ни излишне мягко, ни чрезмерно строго.

— Доброго дня... — пробормотала девушка тихо, отступив назад. — Почему здесь... Почему вы все на меня так смотрите? Я что-то не так сделала?

— Сначала я хочу спросить об этом у тебя, — возразил Курт. — Ты сделала что-то не так?

— Нет, почему вы так говорите...

— Потому что ты кое-что сделала. И если ты прямо сейчас скажешь, что именно, сама...

Береника дрогнула ресницами, и вот теперь — явственно, безошибочно, четко — Курт увидел в серых глазах страх, подлинный, очевидный, и не просто перед теми, кто собрался в этой комнате, а перед тем, что почти уже забыла, и теперь вспомнила вдруг, вспомнила — и испугалась...

Ланц увидел это тоже.

— Ну-ка, отойди, — велел он, шагнув вперед, и оттолкнул Курта в сторону. — Мне уже порядком надоело сюсюкать со всей этой публикой. Просто забирай ее к нам, будем говорить по-другому.

— Нет! — она хотела крикнуть, но голос сорвался, и вырвался только надсаженный писк. — Только не в Друденхаус!

— Брось, Дитрих, — настороженно возразил Райзе, — на нас и без того висит смерть этого студиозуса. Не цепляй на нас еще и девчонку.

— А мне плевать! Мне уже набили оскомину эти вопросы, уговоры и попытки выяснять 'по-хорошему'. Хватит валандаться, — отрезал он, беря девушку за локоть, — пойдем.

— Нет, не надо... — просяще шепнула Береника; Райзе поднялся.

— Дитрих, это плохая идея — если мы потащим девчонку к палачу, ты испортишь Гессе отношения с хозяйкой. Ты же не можешь вот так просто волочить на дыбу всякого.

— Почему это 'не могу'? Имею полное право — и на дыбу, и в колодки, и куда сочту нужным, вплоть до помоста!

— Господи, нет! — она сорвалась в плач, почти в истерику, и, видя, что колени ее вот-вот подогнутся, Курт рывком высвободил локоть девушки из рук Ланца, прижав ее к плечу и обняв одной рукой.

— Тише, тише, — успокаивающе произнес он, гладя Беренику по голове, — тише. Нет, конечно, нет, что ты. Сядь, пожалуйста.

Она почти упала на табурет у стола, захлебываясь в рыданиях; Курт присел на корточки рядом, упершись в пол коленом и взяв ее руки в свою ладонь, мягко поглаживая по плечу.

— Успокойся, Береника, я им не позволю; Дитрих, ты же видишь — то, о чем мы спрашивали, она просто забыла. Если ты дашь ей успокоиться, она все вспомнит и расскажет, без палачей и подвалов. Ведь так, Береника? — уточнил он тихо, и та закивала, стиснув его руку.

— Да, конечно, — едва разборчиво прорвалось сквозь плач, — майстер Гессе, я вспомнила, я все вспомнила, я сейчас...

— Вот видишь, — чуть обернувшись к Ланцу, произнес он наставительно, — она все вспомнила. Я на тебя не злюсь, Береника, мне просто надо знать, что произошло. Ты ведь должна понимать, при моей должности это не шутки.

— Я понимаю, — всхлипнула она, — я все понимаю, правда! Но я вам зла никогда бы не причинила, честно!

— Я верю, — кивнул Курт, накрыв ее руки второй ладонью, — я тебе верю, просто расскажи, что было, и все. Ты впустила ее, когда меня не было; так?

Девушка кивнула, судорожно втянув слезы, и он осторожно продолжил:

— Береника, успокойся, припомни все и просто скажи, как все было, я не стану ни в чем тебя обвинять.

— Я не хотела вам вреда, клянусь! — повторила та отчаянно. — Она ведь такая... Она просто сказала, что хочет видеть, как вы живете, где, какой вы, я ведь не могла заподозрить, что благородная дама может сделать что-то плохое!

Это было похоже на вспышку — точно бы в полной темноте на просмоленный факел упала искра, и он запылал, вмиг озарив самые темные уголки, явив все, что было до сей поры потаенно, неясно, скрыто во тьме; терзающий лоб пыточный крюк впился в мозг в последний раз, рвя его на части, и все утихло — внезапно и совершенно.

— Разумеется, — выговорили губы сами собой, не чувствуя себя. — Я понимаю.

Свет полыхнул и исчез, оставив вокруг и в сердце, в душе безгласную полумглу, бездну, холод...

— Что она сказала тебе? — чувствуя вокруг могильную оторопелую тишину, выговорил Курт, слыша собственный голос словно бы извне — размеренный, участливый; лишь пальцы, лежащие на ладонях девушки, дрогнули, едва не стиснувшись в кулаки. — Что ей любопытно увидеть мое обиталище, так?

— Она так сказала. Она сюда пришла потихоньку, одна, она так краснела, и я не посмела отказать ей — у нее были такие несчастные глаза! Она ведь просто-напросто хотела побыть в вашей комнате, только и всего; Господи, я не впустила бы кого-то другого, но графиня — ведь это не первая встречная, и не станет же она красть что-то, ведь так?.. Я... я подумала — ничего не будет плохого, если она побудет здесь; ведь это, в конце концов, уже такое испытание для благородной дамы — явиться вот так, самой, к мужчине в дом... Я не могла ей отказать, — повторила Береника тихо, глядя ему в глаза просительно. — Она предлагала денег, а я не взяла — я не посмела наживаться на таком!

— Понимаю, — губы улыбнулись — снова сами, будто он вдруг разбился надвое, и одна половина замерла в растерянности, а другая продолжала жить, как жила, и чувствовать, как прежде, а именно — ничего... — Я понимаю. Ей отказать сложно.

— Она была так обходительна... — прошептала девушка, обессиленно всхлипнув. — Она говорила со мной, будто я не... Понимаете, она ведь славная, не надменная, она со мной говорила так попросту, она такая милая, красивая, добрая, я подумала — вам посчастливилось, что такая дама обратила внимание; я не могла заподозрить, что что-то может быть не так! Простите меня, я не понимаю, что происходит, но я вам не хотела зла!

— Я верю, — повторил Курт тихо. — Ты умница, что вспомнила все сейчас, Береника. Скажи теперь, когда это было?

— Я забыла, — жалко пробормотала та. — Честно, майстер Гессе, я не помню, это было очень давно, с месяц назад, и точного дня я вспомнить не могу, простите, это правда, я не помню...

— Ничего, не страшно, — кивнул он, улыбнувшись снова и, неспешно поднявшись, снова погладил ее по волосам, удивляясь тому, что не дрожит рука. — Успокойся. Все хорошо, все правильно. Ты молодец. Это все, Береника? Может быть, она еще что-то сказала? Даже если ты ей обещала никому не говорить, понимаешь ведь, что перед моим чином ты можешь своим словом поступиться. Было что-то еще?