—Иди спать, Стойкий Оловянный Солдатик.
Не смог больше. Мои слова—чужие слова чужого мира… Прибежища изнеженных, привыкших продаваться организмов. Где тело и душа на манер разменной монеты и понятия вместо чести и совести…
Не ожидавшая ласки Гретта судорожно сжала мои ноги и вдруг, вопреки всем правилам подняла лицо. В меня упёрлись широко распахнутые от удивления, мокрые глаза. Я впервые так ее назвал вслух, более того, слова вырвались на русском. Впрочем, такое и не переводится. На Аренге прямой перевод терял внутренний истинный смысл.
—Тебе надо выспаться. Завтра опять длинный день и очень много дел. А потом я тебе расскажу кто такой Стойкий Оловянный Солдатик. Ты уж поверь, это не просто длинное нелепое и смешное имя… А сейчас беги, Рьянга тебя проводит, а я еще посижу. Устал, тесно мне что-то в комнате.
Замолчал, сам не понимая зачем и кому говорил эти пустые и порядком подзатёртые словеса. Гретта было вскинулась, но вновь обессиленно вжалась мокрым от слёз лицом в мои многострадальные берцы. Строжайший запрет целовать и лизать обувь женщина помнила, но… она потерялась, не могла больше сдерживать накопившееся смятение и непроизвольно искала спасения в привычных поступках. Совершенно непроизвольно я вновь зарылся пальцами в мягкие, едва начавшие отрастать волосы. Гретта замерла настороженной птицей, но не ощутив агрессии расслабилась и замерла. Ещё через пару минут она отпустила мои ноги и почти неслышно встала. Вскоре нечаянный рабовладелец остался один.
На хутор вернулся уже в сумерках. Вечернее омовение и дойку коров заканчивали Рина и Шадди, а мама Лиза доводила до слёз несчастных пастушек, застигнутых ею на пастбище при попытке подоить бедное животное грязными руками. В свое время Старших к чистоте особо и приучать-то не пришлось, скорее наоборот. Как только бабский триумвират уверился, что по делу тёплую воду и щёлок можно безнаказанно тратить в любых около разумных количествах, хутор накрыло безумие чистоты. Дни напролёт терли и скребли все, что можно тереть и скрести. Что тереть не получалось, пытались замочить в щелоке, чтоб простирнуть на следующий день. Едва успел выставить команду с шайками и щетками из оружейно-инструментальной кладовки. Глубоко любимые Лизой коровы шокировано мычали во время утреннего обтирания перед дойкой и ежевечерней влажной чистки специально изготовленными щетками по возвращению с пастбища. Доить неимоверно перепачкавшихся за день коров Сырная Фея запретила под страхом вечного отлучения от молока, простокваши и прочих вкусняшек. Для дойки, буквально из воздуха, возник специальный закрытый загончик, откуда невменяемую маму Лизу приходилось, по-первости, чуть ли не пинками гнать. Чуток опамятовав, ввела драконовские санитарные правила. Ребятня взвыла, но мама Лиза осталась непреклонна и глуха к народным страданиям, тем более, что грозный и ужасный я ходил и посмеивался.
Так, пора прикрутить фонтан. Прихватил маму Лизу и прогулялся вместе с ней по обновленному коровнику. Едва так и недовоспитанная ребятня порскунула в разные стороны, попытался загнать ее пыл в полезное русло.
—Плохо,—я уселся на тюк прошлогодней соломы, приготовленной для свежей подстилки, и насмешливо посмотрел на привычно опустившуюся передо мной на колени женщину,—ты словно взбесившаяся малолетка, что впервые вырвалась из-под родительской опеки.
Лиза сникла. Она и не думала о похвалах, просто впервые с удовольствием занималась тем, что любила и знала. Что ж, за удовольствие приходится платить.
—Не стыдно взрослой бабе в куклы играться?
—…?—удивление прорвалось сквозь тоску от обиды и непонимания и даже приглушило страх наказания.
—Сколько у нас ртов? На сыр, считай ничего и не остается. Да и его съедаем его больше, чем ты нового делаешь… Месяц, другой и закончим подъедать ярмарочные запасы.
—Но, коровы…
—Цыц, рабыня,—я хлестко врезал по плечу тонкой палочкой длинной в полтора локтя которую прихватил путешествуя по коровьему раю,—ты мне об этом должна была сразу сказать. Понравилось вкусненькое жрать, а все заботы хозяину?! Забыла как с мясом навертела…
Плечо почти не болело, так, ныло слегка, синяк будет, но с ударом розгой смешно сравнивать, не говоря уж о плети, потому сразу забыв о боли, Лиза напряженно пыталась проследить за прихотливыми извивами моих мыслей.
—Молчишь, ленивое животное. Привыкла хозяйскими мозгами жить. Посудой звенеть, коров доить, да на пастбище бегать и твои малолетки смогут. Долго ещё от настоящей работы ныкаться собираешься? Смотри, сыром-то можно и с поротой задницей заниматься.
Ловите челюсть…
Лиза оторопела. Дурой она не была, знала и умела гораздо больше, чем коров обихаживать да на кухне шуршать. Сыроварня, вообще, шла по разряду отдыха, что называется, для души. И к тупым закидонам самцов рода человеческого давно привыкла, и настоящую опасность, что называется, нутром чуяла… Не было сейчас в хозяйских нападках тупой злобы взбесившегося на пустом месте самца. Да и не особо она боялась мужицкого гнева. Так, неизбежное зло. Перетерпеть и забыть. И будь на месте малопонятного Чужака Рэй или Григ, она бы даже не взволновалась. Упасть в ноги, привычно стерпеть привычное избиение. Сколько раз это уже было… сколько раз ещё будет. Жизнь течет…
—Все щенков под юбками прячете… Не боитесь, что в задницу вцепятся?
Конец палочки больно уперся снизу в подбородок, заставил поднять голову и взглянуть в рассерженные глаза страшного меня.
"Рассерженные?"
Вымороженные до жестокости сильнейшим напряжением ожидания.
Лизины мысли засбоили словно ноги у лошади перед нежданным препятствием и порскнули вспугнутыми зайцами в разные стороны.
"Ну! Включай же мозги, Сырная фея. Сколько мне еще Карабаса Барабаса изображать?! А Карлсона даже не предлагайте, лучше уж буду Чудищем из "Аленького цветочка".
Шевели мозгами, женщина! Это у Грига они давно превратились в кусок промаринованного винным уксусом мяса. Бравый ополченец после переселения в Хуторской всего раз попытался поступить по-хозяйски—добыл Рьянгу. Да и то ему просто сказочно повезло, хотя баран сделал всё, чтобы облажаться. Кота в мешке покупал. Ещё и заплатил самым идиотским способом, а такое сокровище отхватил. Узнал бы заводчик, так сам себя бы загрыз от злости и зависти. Вот и не верь, после такого, что дуракам везёт. Удача прёт буром. По дурному, иначе не скажешь…
А хутор с самого начала его постройки тащили вы, бабоньки. Горбатились, да еще и козлов этих ублажали. Думай Лизка! Ты сейчас самая адекватная в вашей совсем не святой троице.
Зита лишний раз мне на глаза не лезет. Подгадил ей сынок, ой как подгадил…Да и слишком уж кручёная она баба. Шейн не только худосочные стати от мамки поимел. Умишко она же приправила, хоть и в полной мере. Но после всего Зита еще долго не сунется с советами. Не дура, понимает, что нет ей веры.
Я и не верю. Выверты крысёныша так, сбоку припёка, мелкий дополнительный повод для раздумий и подозрений. В крестьянской работе она больше на подхвате. Хозяйская жена, больше руками поводить, ежели что. Так что пусть Шейн зубками поскрипит под мамкиной юбкой, а я посмотрю так ли уж ее сильно от страха и переживаний корёжит, как она мне демонстрирует.
Жизнь странная штука. Всего несколько дней назад мама Зита ради своего недопёска на верную смерть перла не задумываясь. Скрутил её тогда материнский инстинкт. На нервной почве, видать, слабину дала. А сейчас, поди ж ты, уже и варианты просчитывает! Впрочем, сам виноват. Выказал слабость, вот и огребаю сложности. Вполне заслуженно, огребаю, сам себя испугался. Как допёр, что нужно было не брагу вонючую жрать, да домашний теянтер низкобюджетных ужасов устраивать, а тупо садить упрямую бабу вместе с пащенком на колья, так и потёк, что гнилой помидор. Сам для себя сказочку сочиняю о неимоверной незаменимости лучшего менеджера всея Аренга сочиняю.
Чего уж путного ждать от тупого попаданца. Я только тогда до самого донышка и прочувствовал, что другие они здесь. Руки, ноги, башка два уха—всё как у меня, а Sapience'ят иначе. Это как в матанализе—уравнение одно, но совершенно иные начальные условия и граничные значения. С ними по ихнему надо…
Гретта бедолага, до сих пор пытается себя в кучу собрать. Ну не оказалось в той амбразуре пулемета. Амбразуры и той, считай, не было. Но самый настоящий Стойкий Оловянный Солдатик той ночью был, хоть и корёжил его столь же настоящий огромный страх. По самому краю прошла. Выдержало маленькое сердечко, не взорвалось кровавыми брызгами. Жива, цела и почти что здорова… Ну, а что всё это её, словно, по земле размазало… бывает. Просто силы кончились… что ли.
Так, что твоя это амбразура, Лизка-скотница, только твоя…
Драконово средневековье. Ну почему нельзя созвать нормальное производственное совещание, назначить их директорами, себя генеральным, выдать направляющий пендаль и пусть рулят. Все же так просто. Эти бабы, по мозгам, не хутор, совхоз-миллиардер не запыхавшись вытянут, вон как гамадрилов с яйцами вместо мозгов в руках держали, те до сих пор не поняли, кто определял политику партии. Мужики, ить! Папашку их с мамашкой да по башке коромыслом. От души и со всего маху… Столбы да опоры. Пеньки трухлявые! Сплошной геморр, да морока с расстройством. Мозги если и были, в стручки стекли еще в ополчении. Братаны-акробатаны… Туды его в качель, три разá в перехлёст да чере задницу с присвистом!
Я тут бабам и нужен-то, чтоб гамадрилов дебильных гонять, на вышке бдить, да планты великих свершений измысливать. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы мешалось не сильно. Скажи им такое в прямую, ни в жисть не поверят, зато перепугаются до донышка и в такую раковину залезут, что хрен доорёшься-достучишься. Устали бабы юлой крутится, детей прикрывать, спины под плеть подставлять, да под самцов своих недоделанных моститься. Им в мечтах стена каменная мститься, как чудо великое. Отдохнуть… пожить спокойно… а тут я с мечтой и верой в прекрасное далеко… Цирк им вместо стены и опоры устраиваю. Жизнь… мать ее.
Давай, Лизонька, давай, бабонька… собирай мозги в кучу.
И… раз!
Выход силой."[61]
На безжалостно вздернутом лице блеснули задавленными слезами бессмысленные, затуманенные страхом глаза.
"Ах ты ж сучка недотраханная! Лишка страху то, ай лишка! Ну как же, бабе мужика, тем более хозяина, бояться положено! Особливо если извечные женские штучки мимо кассы. Ишь как ресницами-то своим коровьими заслонилась. Перепуганная покорная рабыня безропотно ждет незаслуженного жестокого наказания. Станиславский бы удавился от зависти.
Война и немцы. Детский сад, штаны на лямках и галстук бабочкой на заднице. Одно слово—баба…"
Ещё удар сердца, веки с ресницами резко взлетели вверх и я напоролся на острый, внимательный взгляд.
Выход волей.
Сквозь страх и недоверие…
21.04.3003 год от Явления Богини.Хутор Овечий.Ночь
Нужно было бы Ринку будить—мыть любимого хозяина—ее прямая обязанность, но Алекс пожалел уставшую за долгий день соплюшку. Да и нужды особой не было, огромная бочка на крыше моечной, наверняка, полна хорошо прогревшейся к ночи воды. Хуторская молодь предпочитала уличные души. Без особых удобств, зато быстро и нет нужды драить потом моечную. Старшие, тем более на глаза не лезли. подальше от хозяйских глаз, поближе к кухне. Ежедневное мытьё местными пока воспринимали как излишнюю глупую роскошь. Огромная же деревянная купель, что Чужак приказал соорудить в моечной вызывала почти суеверный ужас. Хозяйская прихоть, привилегия-с, не для сирых лапотников. Посягательство на огромную лохань а ля Древняя Япония воспринималось хуторянами чуть ли не как святотатство.
Прохладная вода ласково приняла усталое тело, подарила приятную легкость. Тусклый свет масляных светильников не напрягал глаза и впервые за нереально длинный день Алекса наполнил покой бездумья. Тишина, полумрак, треск горящих в печи поленьев и отблески огненных сполохов по бревенчатым стенам… Колготня последних дней отдалилась и он оцепенел растворившись в неспешно потоке времени.
Из нирваны вытолкнуло неясное беспокойство, вслед за тем холод основательно остывшей воды рывком вернул все чувства. Дрова прогорели и печь рдела красными углями. Обострившийся слух уловил чуть слышный шорох в соседней комнате. Алекс насторожился, но тут же не услышал, а совершенно внятно, хоть и не понял каким образом, почуял, что грызущая во дворе очередной мосол Рьянга совершенно спокойна и вновь расслабился. Однако, в бочке уже было холодно, потому пришлось вылезать. Растёрся вместо махрового полотенца куском толстого грубого полотна и, как был, голышом, дошел до печки. Засунул в топку три больших полена, с непонятным интересом долго смотрел как их постепенно охватывает пламя и только потом соорудил подобие римской тоги из лежавшей на лавке у входа простыни. Еще раз оглянувшись на разгоревшиеся поленья, легко толкнул тяжелую дверь и перешел в предбанник, он же—раздевалка, он же—комната отдыха.
Полностью раздетая Гретта едва заметно покачиваясь сидела на коленях у входной двери. Прямая спина, расправленные, слегка напряжённые плечи. Самую малость великоватые ладони безжалостно вцепились короткими ногтями в великолепные бёдра. И совершенно пустой взгляд. Услышав шум открывшейся двери, женщина медленно повернула голову и Алекса заворожило нереальное зрелище широко раскрытых глаз на неподвижном лице. Оживающих, начинающих блестеть и светиться жизнью.
Стряхнув оцепенение, сделал широкий шаг и опустился на одну из широких пристенных лавок накрытых вытертой от старости оленьей шкурой. Повозился пытаясь сесть поудобнее. Потом сполз на пол и откинувшись опёрся спиной о лавку. Совершенно неосознанно, Чужак устроился точно напротив огромных глаз. и негромко приказал:
—Рассказывай.
Гретта вздрогнула, медленно, словно в трансе повела головой. Склонилась, попытавшись привычно уткнуться лбом в хозяйские ноги, но полулежавший на полу мужчина чего-то такого ожидал и успел перехватить… Пальцы его правой руки жестко вцепились в короткие волосы, а левой он охватил женщину за талию.
"Да пошло оно всё! Хозяин я или где?! Рабовладелец или так, погулять вышел?!"
Алекс.21.04.3003 год от Явления Богини.Хутор Овечий.Ночь
Пару минут возни, несколько удивлённых полузадушенных писков… и небольшая комната с тёплым полом из широких хорошо выглаженных досок превратилась в весьма комфортное и уютное логово. Устроившись прямо на голых досках я полулежал опираясь на задвинутый в угол тяжеленный сундук прикрытый неплохо выделанной огромной мохнатой шкурой. Ещё одну такую же, но старую я сдёрнул с соседней лавки и затолкал под спину. Моя добыча столь же удобно пристроила свою упругую попу прямо на полу у меня между ногами, соорудила из моих бёдер неплохие подлокотники, а живот превратила в подголовник. То ли женщина окончательно успокоилась, то ли смятение перешло некий предел, но выглядела она спокойно и даже весьма активно повозилась устраиваясь поудобнее в импровизированном кресле.
