А, была — не была! Пошли. Выйдем, там — посмотрим.
А как выходить? Честно, если бы не мелкий Маугли — не вышел бы. Точно бы психанул и начал бы преумножать энтропию. Насколько бы хватило ХП и патронов. Ха-ха! Я уже совсем по фазе скользнул. Ну, какие у меня хит-пойнты? Одна пуля — всё. Любое попадание — критичное. Тут не игра. Тут всё намного скучнее и противнее.
Так вот, Маугли затащил меня опять в подземелья волжских драконов. И поползли мы с ним по ходам, как в Диабло. Где — на четвереньках, где ползком. Один раз встретили местных. Чуть не случилось стрельбы. Чумазые, как шахтёры, трое подростков выставили на меня свои заточки. Едва не пристрелил. Приложил палец к губам, понял, что у меня нет ни одного подтверждения моей принадлежности к Красной Армии. Каска — в чехле из мешковины, да и та — без звезды. Пилотка зимой — без надобности, в вязанном подшлемнике хожу. Петлицы у меня и так — пустые, как и положено штрафному, так ещё и в канализационной жиже засохшей.
— Свои! — шепчу, — Красная Армия.
Не столько мне поверили, сколько узнали Маугли. У меня — ничего съестного нет. Достаю пистолет, протягиваю рукоятью вперёд. У самого рослого глаза вспыхнули. Схватился мертвой хваткой, тянет, но я не отдаю.
— Мне — к нашим. Надо.
Отпускаю пистолет. Пацанята, Маугли, кстати, с ними, вчетвером что-то быстро обсудили. Маугли — пальцами.
— Всем не пройти. Там выход есть близко. Но там, у выхода — землянка немцев с пулемётом. Входом в другую сторону, но можно нарваться. Пулемёт на наших смотрит. От него до наших — метров 60.
Щупаю карманы разгрузки. Есть граната!
— Веди.
Идём, ползём. Переходим из подвала в подпол. Опять — в канализацию. Вижу часто следы кирки и лопаты на стенах. Да тут целый Подземстрой!
Дунуло свежим воздухом. Крадёмся. Молча, парень тыкает влево. Выглядываю. Толи шахта, толи — колодец. Скобы наверх. Через одну. Воздух — сверху. Показываю жестами: "Вы — со мной?" Мотают головами. Просят ещё гранату. Скрипя сердцем, отдаю. Осталась только одна. Самому подорваться. А вот Маугли — со мной. Отдаю ему "ритуальный" клинок с нацисткой символикой на рукояти. Гитлерюгент? Или ещё какой их закидон? Так-то клинок — неплохой. Если не сравнивать с моим вибро-клинком.
Осторожно поднимаюсь по скобам. Напрасно так осторожничал. Воздух шёл не сверху, а сбоку. С трудом втиснул себя в пролом в кирпичной кладке. Оказался в угольном сарае. Часть подвала дома была раньше отведена под склад угля. Вот и загрузочное окно имеется — оттуда морозит. От подвала осталась только малая площадка — остальное — сплошной завал. Вижу ржавые трубы. Это оборудование котельной. Было. До войны. До бомбы. Или хорошего снаряда. От угля, кстати, даже пыли не осталось. Всё вынесли как раз тем путём, каким я тут и оказался.
Подхожу к загрузочному окну. Точно, окопы, деревянные рогульки с колючкой, дот. Пулемёта не вижу, но вижу зябко пританцовывающего немца в осенней шинели и кепи с опущенными ушами. Приплясывает, ногами друг об друга бьёт, руками помахивает. Шумит, одним словом, и "палится".
Застрял я на вопросе рации. Ящик в окно-то пролезет, но... окно на уровне глаз. Если я вылезаю первым — рацию не достать. И Маугли — не достанет сам. Высадить их — часовой заметит. Можно будет и не выходить. Что делать? Отсюда в него стрельнуть? Пара десятков баварцев сбежится, как на октоберфест. Бросить рацию и пацана? Пацана — можно. Не пропал до сих пор, потерпит и ещё пару недель. А вот за рацию — голову отвинтят, как перегоревшую лампочку.
Маугли толкает, показывает, чтобы подсадил. Зажмуриваюсь, сжав зубы. Он не понимает, но я-то знаю, что ему точно — край. Есть подленькая мыслишка — "и чё?". Мотаю головой. Нет.
Ищу другой выход. Осторожно осматриваю завал подвала-котельной. Глухо. Верхние этажи сложились сюда. Этот угол только и остался. Выход — один. Через немцев.
Маугли показывает целый моно-спектакль языком жестов. Вздыхаю. Ну, будем надеется, что твой лимит везения ещё не исчерпан. Подсаживаю. Ящерицей парень выскальзывает наружу. Ни звука. Как раз и немец отвернулся — смотрит на взлетевшую ракету. Совсем больной этот немец! Как можно ночью смотреть на свет? Ты же засветил себе фотоэлементы! Ты на войне или как?
А ты — везучий, Маугли! Так сойтись звёздам! Выталкиваю рацию, там её подхватывают тощие ручонки. Вытягиваю своё тело. Кручусь по приземлении сразу в двух плоскостях, встаю на ноги, в присяди.
Парень — везучий, а вот мой лимит сегодня — давно кончился. Немец смотрит прямо на меня. Рот разинут, тащит из-за спины винтовку. Бросаю в него гранату. Был у меня уже подобный удачный опыт. В тот раз попал в лоб, в этот раз — в грудь. Немец хыкает, ствол винтовки — гуляет. Я — уже бегу к нему с ножом, занесённым для удара.
И тут он — кричит. Клинок вонзается ему в рот, крик переходит в бульканье. Но — поздно. Кожей ощущаю, как сжимается "окно вероятностей". Окровавленный нож зажимаю зубами, подхватываю собственную гранату, прыгаю на накат дота, взвожу гранату, бросаю её в амбразуру, качусь с бока на бок по накату к выходу, бью ногами в лопатки выбежавшего из дзота немца.
Взрыв. Из открытой двери — дым, пыль, крик. На упавшего немца коршуном пикирует Маугли и начинает его кромсать "ритуальным" клинком, в немом крике разинув рот, сверкая безумными глазами. Автомат в руки, заливаю зев дзота очередью во весь магазин, не перезаряжая, закидываю автомат на спину, подхватываю впавшего в берсеркерство Маугли за талию, как тощую скатку шинели, на плечо его, рацию за лямки — на другое плечо и бегу прыжками, как кенгуру, к нашим.
Крики, пули, росчерки трассеров — ни на что не обращаю внимания. Через полосу провисших рядов колючки — перепрыгиваю. Бегу, как десятиборец на полосе бега с препятствиями. Моля только об одном — не наступить на мину. Даже если в меня попадут — на адреналине — добегу. А оторвёт ногу — всем каюк!
Никогда я так не бегал. За десяток секунд бегом-прыжками из стороны в сторону легкоатлетической безумной кенгуру я перелетел через ничейную полосу. И, не сумев остановиться — дальше. Видя разинутые рты бойцов в ватниках и округлых касках — наши.
Я бы и не остановился. Меня сбили с ног. И стали пинать. Я не сопротивлялся. Кричал только:
— Рацию не разбейте!
Один из ударов был настолько удачен, что положил конец моим страданиям. Спасительное небытие забвения.
Подвал Лубянки. Шутка. Живой я, вот и радуюсь. А особисты — это правильно. Это — привычно. Сидит за столом, сколоченным из грубых досок, при свете сплющенной гильзы — пишет. Я рассказал всё, как было. Мне — скрывать нечего. И оправдываться я — не намерен.
А вопросы пошли — не по теме. Отвечаю, как есть:
— Я не знаю, почему в разведгруппу Киркина меня включили. Фамилию свою Киркин мне сам назвал, когда знакомились. Да, он сам меня отправил с рацией на выход к своим. Нет, он мне не доложил, зачем и почему. Да, места встречи — не стало. Физически не стало — дом оказался полностью разрушен и в его обломках обустраивались миномётчики немцев. Да, сам решил покинуть обусловленное место. Да, контакт с врагом — был. Убил четверых, потом ещё — двоих. Нет, доказать не могу. Нет, вербовки не было. Нет, я — боец штрафной роты. Отправьте запрос. Нет, я не указываю Вам. Нет, я не агент и не предатель.
Опять бьют. Бывает. Но, я — опытный боец-рукопашник. Мог бы и всех их положить. Даже с завязанными за спиной руками. Но, что мне это даст? Опыт свой применил в подставлении под удар ноги своей головы. Виском. Пошли вы!
* * *
А потом — опять сорок пять! День Сурка — начался. Я — долдоню своё, особист — своё. Мы не находим общего языка, поэтому меня — бьют. И правильно делают. Отбивное мясо — оно мягче. И бывает — сговорчивее. Надеюсь, не в моём случае. Особист говорит, что не бывает железных людей. Рано или поздно — все ломаются. А он, видимо, из тех, кому по кайфу ломать человеков. Будем поглядеть. На крайняк, сбегу "в себя". Пусть Кузьмин отдувается. Вот он — обрадуется!
* * *
Нос — сломан, глаза — заплыли. Зубы — шатаются. В голове — шум, как в раковине морского моллюска. Я уже не реагирую на голос особиста. Мне — фиолетово. Делай — что хочешь. Хоть родителей в школу вызывай. Мне уже — начхать. Хочешь, покажу только что обретённую очередную степень самоконтроля? Я — буду думать, пока вы меня пытаете. Не о вас, гоблины. О себе.
Почему такой провал? В чём причина? Возвращаясь в роту из госпиталя, я рассчитывал на эпичнейший нагиб немцев через колено-локтевую позу. Я же — супермен, ёпта! Экстрасенс! Одним махом семерых побивахом! Я думал — приду, и пойду сквозь 6-ю армию, как раскалённая игла сквозь масло. А за мной — горы дымящихся трупов. И все враги умирают от моей нереальной крутости, потому что я — ну, вААще!
А что получилось? Где нагиб? Сам чуть не загнулся. И ещё, вполне вероятно — загнусь. Прямо в этом подвале. Всё своё "суперменское" тратил не на высшую математику — деления врагов на "ноль", а на возможность "унести ноги".
Почему? Почему не учуял Маугли в пустом подвале? Почему впал в апатию в самый ответственный момент? Почему вся эта эстрасенсорика отказала? Оказалась забита, напрочь, "белым шумом"?
Об этом надо основательно подумать. И посоветоваться бы с кем. С кем? Кому я могу хотя бы высказаться? Чтобы меня поняли? Никому. И не кому. Ни рвотному ротному, ни хитромудрому Кельшу, ни даже Сталину. До меня ли ему? Ни жене. Поймёт ли она? Испугается ещё. Бояться меня будет. Даже Громозеки нет. Он бы выслушал. Без толку — ну что он посоветует? Моя ментальная проекция моего же павшего соратника? Просто выслушает. Иногда и этого — много.
Не с кем посоветоваться. И значит — опять сам. Сам, да сам! Всё — сам. Думать надо. Основательно. Есть пара наработок, но и их надо обмозговывать — слишком сырые.
Первая — один в поле не воин. Какой бы ты перец не был. Были времена, когда бессмертные Боги ходили среди людей. Они были Богами. Зевс, Прометей, Гермес, Апполон, он же — Купала, Тор, и его родичи, Сварог, и его родичи, в том числе — Купала-многостаночник. О крутости этих разумных — и говорить не приходиться. Были и люди, вышедшие на уровень Богов — Геракл, Будда, Иисус. И всё же — никто из них не дожил до сего дня. Сами они не могли ни состариться, ни умереть. Но, они — могли быть убиты. И, как бы сложно это не было сделать — это было сделано.
Вывод 2: "учиться, учиться, а потом ещё раз — учиться!" как завещал великий мумия в гранитном шалаше. Учиться владеть своими данными. Оказывается — они не нагнут никого сами. Только ты.
Вывод 3: отставить самоуверенность и самолюбование. Ты — никто. Звать тебя — Никак. Ты — пыль на обочине Истории. Ты — мираж света под Солнцем, отблеск света на стене от зеркала. Ты — тень листочка от Древа Времён. Ты — лишь пунктирный план в промысле пославшего тебя сюда. И чем больше ты, Витя Данилов, будешь нос драть, тем больнее тебя будет им, носом, да и всем лицом, об Древо Жизни прикладывать. Ты — никто. Ты — средство достижения цели. И средство постижения цели. И сама цель — тоже ты. Пустота. Фотон. Мельчайшая частица не энергии и не материи. Остановись — ты исчезнешь. Живёшь, пока двигаешься. Пока летишь из А — в Б. А что это — А и Б? Пустота. А — Пустота, и Б — Пустота. В А — никого и ничего уже нет. В Б — никого и ничего ещё нет. Ты — соринка на ветру.
Очередной удар бросил меня в небытие забвения, не дав додумать такую интересную мысль.
А очнувшись — не смог к ней вернуться. В нужный настрой не попадал, некогда стало.
Освободили меня. Почти. Из подвала вытащили, в машину посадили. Не развязали. В сопровождении бойцов с цветами безопасников на отворотах повезли в штаб армии. Там меня ждал майор. Приказал развязать, меня развязали. Тру затёкшие руки.
— Присаживайся. Вы — можете идти. Вон!
Он закричал, я плюхнулся на табурет, конвоиры — вышли. Очень самоуверенный майор. Даже слишком.
— Рассказывай.
Я стал излагать. Майор — сверялся с бумажками из папки.
— Вот и всё, — закончил я.
— Понятно, — майор захлопнул папку, — свободен. Тебя доставят в расположение твоей роты. Служи доблестно, умри — достойно. Иди.
— Вопрос — разрешите?
— Нет. Иди.
Выхожу, стою, туплю. Подходит мужичёк, похожий на молодого Никулина, спрашивает:
— Ты — Кенобев?
— Я. А ты?
— А я тебя везти должен. Поехали?
— А что тянуть кота за подробности? Поехали. Где твой пипелац?
— Чего?
— На чём едем?
— А-а, вон — моя ласточка.
"Ласточка"! Полуторка, убитая в хлам. Шины — лысые, доски кузова все пробиты пулями и осколками. Вместо стёкол — грязная фанера и смотровые щели в ней. Подкрылков просто нет. Да уж, "ласточка"!
— Мне — в кузов?
— Там — битком, — махнул рукой "Никулин", — в кабину.
В кабине — деревянная лавка, отполированная седалищами самого "Никулина" и его пассажиров. Поехали. Трясёт. Морщусь. Всё тело болит.
— Я — стараюсь, — говорит "Никулин".
— Не надо. Бывает. Пешком — всё одно хуже.
Водила пристаёт с вопросами, но у меня — не тот настрой, чтобы сказки сказывать. Едем по фронтовым дорогам. Разбитым, забитым хламом и развалинами зданий, битой техникой. Обгоняя или пропуская пехоту или технику, пушки, танки. Одни передислоцировались туда, другие — оттуда. Обычная ротация войск. Это только на первый взгляд, поверхностный и неосведомлённый, кажется, что это глупо — убрать отсюда полк пехоты и роту танков и заменить на другой полк и роту танков. А смысл — есть. Не скажу какой. Военная тайна.
Вот я и на месте. Прощаюсь с "Никулиным", благодарю его, иду по руинам Сталинграда. Встречные — подсказывают дорогу.
Дохожу до прошлых наших позиций. Теперь тут — тыл. Связисты-радисты возятся. Дрова колют. Машут мне рукой — туда. Это я — дорогу спросил.
— Только — пригнись. Дальше — стреляют.
Иду ходами сообщения. Правда — стреляют. И даже — мины кидают.
Рота. Вся рота — в одном доме. В остатках дома. Одно крыло — три этажа. Другое крыло — четыре этажа. Перекрытия частично — на 1 и 2 этажах. Остальное — просто зубы красного кирпича. От роты — 3 дюжины человек. Вместе с ротным, политруком, старшиной и санинструктором — бабёнкой с похотливым блеском в глазах.
— Явился? — спросил равнодушно ротный.
— Явился. Готов и всё такое. Жду приказаний, указаний. В разведку — больше не пойду.
— Куда ты, на хрен, денешься? Ты у меня вот где! — ротный мне показывает кулак, — будешь делать, что скажу. Ромашку мне тут устроил — буду — не буду. Иди. Там тебя твой зверёныш ждёт.
— Маугли?
— Как? Странное имя. Пусть Маугли. Припёрся — не выгонишь. Кормим, не звери же мы. Почему сюда пришёл?
— Наши старые позиции ему показывал. Язык — до Киева доведёт.
— А-а! Иди, уж. Опять от тебя голова начала болеть. Какой язык? Молчит, зверёныш, как рыба об лёд. "Язык"! — передразнил он, махнув на меня рукой.
Куда идти? Вышел. Чуть не был сбит с ног. Маугли! Повис на мне, всхлипывает беззвучно. Его отмыли, подстригли, переодели в ушитую форму красноармейца. Самый маленький ватник, застёгиваемый на женскую сторону — ему чересчур велик. Самая маленькая шапка — не держится на голове, упала.
