Самурай из Киото

Это был младший брат голубого кусанаги — чуть уже и короче на ширину ладони. Натабура мгновенно узнал его, хотя не видел ни разу в жизни. Учитель Акинобу однажды, когда показывал кусанаги, рассказал, что подобное оружие принадлежит только Богам. Тогда Натабура воспринял это не буквально, а как метафору. Но оказалось, что действительно в руках у Ван Чжи блеснул серебристый катана — мидзукара.

Капитан встал на колени, подставил шею и произнес:

— Все, что я знаю о вас, уже является тайной, поэтому мне положено умереть.

На какое-то мгновение он пожалел, что снова стал кабутомуши-кун: 'А хорошо бы...', — подумал он, но додумать не успел. Бог Ван Чжи махнул мидзукара, и голова Аюгаи запрыгала по траве. Тело еще стояло целое мгновение, а потом завалилось набок под весом санэ, и кровь с шипение устремилась в ручей.

— Ни одно человеческое ухо не должно услышать продолжение разговора, — сказал Ван Чжи и прикрыл веки.

Мидзукара он держал обеими руками сбоку, опустив к земле, и три капли крови упали с него. Тотчас земля зашевелилась, из нее вылез росток, вслед за ростком — жук кыш-кыш, который деловито поднялся на тяжелые крылья и улетел, победно жужжа.

— Как видите, пока летают такие жуки, племя кабутомуши-кун неистребимо. Где Карта Мира?!

— Зачем она тебе? — сделала удивленное лицо Юка. — Ты ступил на неверный путь. Теперь ты проиграешь!

Она дразнила его намеренно. Натабура понял — хочет, чтобы он совершил ошибку. Нащупал ее ладонь и сжал, желая сообщить то, что не отваживался сказать все это время. Я тоже хочу тебе это сказать, ответила ее ладонь, но будь настороже.

— Ему? — кончик мидзукара презрительно качнулся в сторону Натабуры.

Он же не счел нужным пока выхватывать кусанаги и делать его видимым, хотя Бог Ван Чжи наверняка знал о его существовании. Стало быть, думал Натабура, это не будет для него сюрпризом. Но тем не менее, я использую и этот шанс.

— Я убил твоего отца, но ошибся: надо было убить тебя, тогда бы у вас ничего не получилось.

— Значит, ты ошибся на свою голову, — бесстрашно произнесла Юка.

И они отпрыгнули в стороны. Не потому что Ван Чжи ударил и не потому что исчез, а потому что над их головами словно просвистел ветер — божественный ветер — ками-кадзэ. Он-то и сыграл с Ван Чжи дурную шутку, разбудил в Натабуре давно дремавшие силы. Однако Натабура оказался раненым, хотя в горячке и не почувствовал боли — только что-то кольнуло в спину. Эта рана была получена из будущего, но имела знак настоящего, то есть предупреждения, а значит, и самой грозной опасности.

Натабура бросился в погоню, и они столкнулись в центре лощины. Но так как каждый хотел занять доминирующее положение, то не видели друг друга, а мелькали, как ломкие грани света. Лишь ветер выдавал их намерения да свист клинков.

В бою с Богом Ван Чжи не годилось техника гэндо — отпускание тени, а также хаябуса — полет наяву. Не годилось и 'это', которое Натабура использовал у моста Сида, ибо все равно не делало его неуязвимым. Не годилась и 'колотушка' дайкуку по причине отсутствия луны и солнца, а на большее Натабура и на рассчитывал, да и не успел бы. Дайкуку была медлительна, как улитка, зато охватывала большие пространства и действовала бесконечно долго. Подходило только 'то, которое это' — ёмоо нодзомимитэ и которое срабатывало спонтанно, от испуга. Да он и не раздумывал. Сказалась школа учителя Акинобу — перед началом боя не думать, не думать и потом, не думать и после, а во всех случаях только чувствовать, как зверь. Угадал ли Натабура, или все вышло случайно, но в данном случае ни обоняние медведя, ни острота зрения кошки — ничего не имело значения, кроме внутренне взора. Поэтому еще до боя он увидел: стиль, которым владел Ван Чжи, назывался хитоо нахаба — 'прохождение сквозь', и основывался на лучших земных школах Ая и Нихон. Он подкреплялся серебристым мидзукара, но хорошо срабатывал только с обыкновенным противником, вооруженным земным оружием. Натабура же был вооружен волшебным кусанаги.

Видать, и Ван Чжи тоже что-то понял, потому что в данном случае они словно заходили друг другу за спину, но не напрямую, а во времени. И выиграть должен был тот, кто делал это быстрее. Кусанаги и мидзукара должны были понадобиться лишь в последний момент. Пару раз клинки сталкивались, и тогда их катана высекали искры, но это было в полете. Единственное, что уравнивало их — неуверенность Натабуры в первый момент, ибо он оказался раненым. Две стычки, которые последовали друг за другом, утвердили его во мнении, что Ван Чжи специально идет по пятам — так легче ориентироваться. Запах, как невольный колокольчик — судзу, который тащил за собой каждый из людей. В данном случае запах крови. Тогда он закрылся, представил себя в коконе гусеницы, и отпрыгнул так далеко, что пейзаж резко изменился.

Вокруг была зима — холодная и вьюжная. У него появилось время обрести уверенность и изготовиться, да и рана на спине закрылась. Ветер гнал поземку. А над застругами крутились вихри. Ван Чжи возник как раз в одном из них. Они скрестили мечи. Но только лишь для того, чтобы снова разбежаться: Ван Чжи пришлось обороняться, он уже не прикрывал важно веки, как бонза, а предпочел ретироваться. Теперь уже Натабура гнался за ним, стремясь угадать, где он вынырнет. Какое-то подспудное чувство не давало ему отдаться бою бездумно: он не знал, каков предел перемещения и есть ли он вообще. Интуиция подсказывала, что все это не может продолжаться бесконечно.

Потом они столкнулись весной, когда лощина по щиколотку была залита водой. Ван Чжи решил дать бой. Здесь, под сенью цветущего винограда, он выскочил из-за священного дерева кономи с тем, чтобы поразить Натабуру в грудь, но его мидзукара даже не покрыл и половины расстояния, как встретился с кусанаги, и мидзукара не прошел сквозь него. А Натабура, пользуясь тем, что кусанаги длиннее мидзукара, так крутанул двумя руками, что Ван Чжи едва не потерял мидзукара и отделался испугом, ибо кусанаги лишь скользнул по предплечью, распоров кимоно. К тому же он ощутил сильную боль в кисти. Рот его изогнулся, как подкова. В этот момент он сообразил, что в схватке Натабура быстрее, прыгнул в лето, выхватил складной сай — похожий на наконечник яри, и встретил Натабуру блокировкой над головой, чтобы саем удержать кусанаги, а мидзукара нанести как минимум режущий удар в плечо или же поразить ударом в грудь сбоку, что в обоих случаях было смертельно.

Однако Натабура словно знал и готов был к такому варианту развития событий. Мало того, эта ситуация была настолько стандартной, что он вышел из нее с большим преимуществом, ибо, сделав поворот вправо, заступил ногой вперед и, используя кусанаги в качестве рычага и помогая левой рукой, едва не опрокинул Ван Чжи на спину, заставил его отпрыгнуть назад и открыться на долю мгновения.

Оба ударили. Но если Натабура бил на мгновение раньше и с достаточной силой, чтобы убить, то Ван Чжи вынужден был только обороняться на отходе, что значительно уменьшило силу удара, а саем махнул лишь для острастки, потому что явно не успевал. В результате Натабура разрубил мотодори на голове у Ван Чжи, и кровь залила его лицо. Сам же Натабура ощутил лишь дыхание мидзукара рядом с левым плечом и не обратил на это никакого внимания.

Неуверенность Ван Чжи сказалась на всех его последующих действиях: он стал прыгать, как блоха. Едва Натабура появлялся в поле его зрения, он исчезал, стремясь восстановить силы и душевное равновесие. Тогда Натабура понял, что если хочет победить, то должен поймать Ван Чжи не на скорости, а в промежутке между временами. Поэтому он стал передвигаться неритмично, тратя больше сил, чем противник. Но очень скоро понял, что и этот способ тоже не годился, потому что он в любом случае видел лишь тень и не успевал за ней. А потом Ван Чжи вообще исчез. Натабура искал его и искал, исходил вдоль и поперек и лето, и зиму и осень. Ему долго не удавалось увидеть даже след противника, и он уже решил, что все — тот ушел к себе, на склон Дантай зализывать раны.

Как вдруг Натабура словно врезался в невидимую стену — это и был предел перемещения по времени. Там, дальше, царило лето и, словно в малиновом сиропе, застыли Юка, Афра и Язаки. Так вот, Ван Чжи решился на подлость — он вернулся, чтобы напасть на них, безоружных, и забрать Карту Мира. Вряд ли Юка долго могла противостоять ему со своим тика-катана.

Натабура закричал, чтобы они бежали — хотя бы туда, дальше, за ближайший поворот, и тогда у него будет шанс вернуться, успеть, хотя бежать — целый год. Однако его никто не услышал, и тогда он в отчаянии что есть силы ударил кусанаги в невидимую стену, ударил еще и еще. Разбил ее на мелкие осколки, сделал один-единственный шаг — самый короткий в жизни, ощущая, что время стало вязким, как мед. И прежде чем упасть, махнул кусанаги, чувствуя, что руки стали вялыми, как тряпки, и всего лишь на излете задел киссаки затылок Ван Чжи.

Упав, Ван Чжи произнес:

— У тебя были хорошие учителя...

Но Натабура его не услышал.

* * *

— Где он? Я убил его?! — спросил он первым делом, когда очнулся.

Юка, склонившись, брызгала на него водой, а Афра, повизгивая, с бешенными глазами бегал рядом и норовил лизнуть в лицо. Язаки с умным видом сидел в двух шагах и молился: 'Амида... Амида...' Значит, все нормально, понял Натабура, испытывая умиление ко всем троим, особенно к Язаки, ибо спокойствие пузатенького Язаки означало только одно — опасность миновала.

Затем он что-то вспомнил, перевел взгляд и обозрел лощину: ни чернокрылых кудзу, ни Бога Ван Чжи — никого не было. Как же так? — удивился он, поднимаясь. Неужели приснилось? Его слегка качнуло. Первым делом он поднял кусанаги, отер его о траву и вложил в ножны, а только потом огляделся: на краю поляны, под деревьями и зреющим виноградом лежала туша. Она была такая огромная, что занимала треть пространства, и над ней уже кружились мухи.

— Кто это? — Натабура с недоумением оглянулся на Юку.

— Он... — кивнула она, судорожно сглотнув. — Он... рыжий Чжи...

— Не может быть... — удивился Натабура, подходя ближе.

Удивило абсолютное отсутствие духов и демонов всех мастей. Должно быть, Боги не в их ведении. Впрочем, это нас не касается, равнодушно подумал Натабура. Юку только жалко. Натерпелась она с детства от этих самых Богов. С сильными мира лучше не связываться. Самое время убраться, пока сюда не явился кто-нибудь пострашнее.

— Теперь он совсем другой...

Только по рыжими волосами, завязанным в пучок, и по шраму на левой щеке в виде креста он узнал своего врага.

— Смерть придала ему прежний божественный вид, — объяснила Юка. Щека у нее болезненно дернулась, а глаза стали, как у больного животного — тоскливые и печальные. — На Земле он мог существовать только как человек. Он выбрал обличие дзидая. Ходил и пакостил. Убивал людей. Но ты должен быть благодарен ему: его кровь, смешанная с водой, оживила тебя.

— Хоп! — искренне произнес Натабура, встал на колени и сотворил молитву покаяния:. "Наму Амида буцу! Я не хотел убивать вашего брата, — сказал он Богам. — Но я выполнял свой долг и не преступил Законы'.

И тогда по вершинам лощины пронесся ветер, а на землю упали ровно семь багряных листьев, и они поняли, что прощены и что надо спешить, ибо впереди у них важное дело. Но прежде Натабура на правах победителя снял с Бога Ван Чжи волшебный мидзукара и с поклоном отдал Юке.

— Теперь он твой. Владей во все времена.

Он бы, наверное, и поцеловал бы ее со всей нежностью, на которую был способен, и со всей горячностью сердца, но рядом крутился Язаки, и насмешек потом не оберешься, — смутился покраснел и отвернулся.

Эпилог

Судьба Богов

Путь их лежал к далеким горам Асафуса, где их ждала Богиня Аматэрасу. В чем Натабура уже стал сомневаться. Могла бы и помочь, ворчал он в тонкие усы, но так, чтобы никто не слышал. Особенно Юка. Вроде уже отошла. Не хотел он выглядеть в ее глазах трусом. А то заставили драться с Богом. Учитель Акинобу наставлял, что после такого надо срочно покаяться в грехах, чтобы на судьбу не легло проклятие. Сколько раз они отмаливали в монастырях и меньшие провинности. А здесь! Шутка ли, убить самого Ван Чжи. Нет, это хорошим не кончится, тревожно думал он, наблюдая, как Юка, ловко переступая через камни, обходит косо точащий из земли обломок скалы.

Было холодно. В асанака набивались камушки. Порывами налетал ветер, и спасения от него не было. А ей хоть бы что — идет уверенно, улыбается непонятно чему или кому. Обернулась. 'Я здесь!' — махнула рукой. Привычная. Язаки примолк, не скулил, как обычно. Его теплые дзика-таби оказались как нельзя кстати, только большой палец на правой ноге торчит. Хитрец. Даже Афра перестал мотаться по окрестностям, но нет-нет да и делал круг, чтобы обследовать местность — тогда Натабура чуть-чуть приотставал и поджидал его с тем, чтобы вдвоем догнать ушедших. Тогда Юка делала вид, что устала, и тоже поджидала их, опираясь на палку. Он поймал себя на мысли, что у него появилась привычка опекать пса, который, похоже, ничуть не возражал против этого, словно у них возник тайный союз на все времена. Впрочем, и с Юкой у них возникла странная связь — тонкая, как невидимая нить. И куда бы ни шел, и чтобы он ни делал, она тянулась за ним и не рвалась, только на сердце было одновременно и сладко, и больно.

В расщелинах прятался лед. Ручей меж камней, который ниже еще тек, здесь, в каменной пустыне, окончательно замерз и лежал ледяными наплывами. Потом полетели снежники — полоса за полосой. Афра с жадность набросился на них, потом долго тряс головой и побежал, побежал, вернулся и пристроился рядом, радостно блеснув глазами, но тут же притих, полагая, что хозяин ни в чем не ошибается и что они все равно куда-нибудь да придут.

Если бы знать куда, думал Натабура, хотя за долгие годы привык к бродяжничеству. Даже с учителем Акинобу они, предпочитая равнины и леса, забирались в такие холодные пустыни всего лишь один раз — когда посещали великий Тибет, куда ходили за Махамудра Падмы Сиба. Учитель Акинобу планировал еще одну экспедицию, но началась война, клан Тайра был разбит, а страна погрузилась в распри, и неизвестно, закончились они или нет.

Но вроде бы Юка уверенно держит направление. Хотя какое здесь направление — долина, и все, думал он.

В час овцы, который верно и определить было невозможно, они сделали короткий привал, устроившись в каменной нише. Афра нетерпеливо уселся на жесткий зад и на всякий случай закрутил хвостом, нервно позевывая, стремясь разжалобить и Натабуру, и Юку, и Язаки за одно.

Сложились, что у кого было. Натабура хорошенько покопался в кармане хакама и нашел спинку сухой рыбы с чешуей. То-то его всю дорогу мучили запахи. Видать, прежний хозяин одежды был большим любителем вяленой рыбы. Юка предложила наётакэ — ровно три стебля, сладкого и душистого — то, чем Натабура пренебрег, когда они проходили через бамбуковый лес, потому что, во-первых, они есть не хотели, а во-вторых, все были возбуждены поединком с Ван Чжи и разговоры велись только об этом. Вот если бы заговорили о еде, я бы, наверное, нарвал охапку наётакэ. Но в горах тяжело несли даже соломинку. Язаки со вздохом выложил из бездонных карманов горсть красного риса.