— Пятнадцатое звено. Те, кто давал позавчера перед тобой показательные выступления. А Мари-Анж, та девочка, что упала, чуть ли не замуж за тебя собралась. Лежит в лазарете и такое про тебя плетёт — уши вянут! Ты у нас чуть ли не ангел небесный!
Катарина ехидно захихикала. Мне же весело не было.
— И как она там?
— Нормально. Два перелома, как я и говорила, ничего сложного. Заживёт, как на собаке.
— Ты не говорила. Я не слышал.
— Может быть. Но это не значит, что ситуация не была под контролем.
Молчание. Ну, вот он, момент истины, разнос за содеянное. Я внутренне напрягся, готовясь.
...Точно, угадал.
— Нас там было трое, команданте добрая душа! — заорала она, выпуская пар. — Три человека, два тренера и я, прошедшие огонь и воду! Мы разбираемся в травмах не хуже хирургов и травматологов! Я участвовала почти в сотне боевых операций, в прямом смысле боевых, как и они! Там убивали и мы, и нас, и мои напарницы получали ранения! Мы перевязывали их, и кости по кусочкам складывали!
— Где ж это вы так повоевали в мирное-то время? — съязвил я, хотя понимал, что не прав. Но молчать, когда на меня орут...
— Да куда нас только не кидали!.. — Катарина сбавила обороты. — И на Марс, и на Луну даже летали. Да и на Венере подонков хватает. Форму ДБшную цепляем, и в бой. Как простые солдаты. Или армейскую. Кстати, армейская форма мне больше нравится, сидит лучше. Это когда офицеры не хотели нашу принадлежность светить. Но бывало, что наоборот, в ангельской броне 'выступления' давали. В качестве психологического давления.
Пауза.
— Не об этом речь. Медицина у нас отдельным курсом, на несколько лет. Одним из самых главных предметов, важнее, чем владение некоторыми видами оружия. Причём как теория, так и практика — по больницам на два месяца всех распихивают, по госпиталям, чтобы зачёты получали, как медработники. Мы, ветераны, вообще можем работать фельдшерами и хирургами в отдалённых провинциях, где нет или мало настоящих врачей. И будем неплохими врачами и фельдшерами!
Она вновь распалялась, постепенно повышая голос, я же тихонько наматывал на ус обрывки фраз, понимая, что почти ничего не знал про корпус. Всё оказывается гораздо сложнее, чем виделось раньше. Боевые операции, медицина на уровне медработников...
— У нас всегда всё под контролем, каждая мелочь! Ты только разевал рот от неожиданности, что она споткнулась, а мы втроём уже сосчитали, сколько раз она перевернулась и сколько ударилась в падении, определили степень повреждений! Её жизнь была вне опасности! Ей ничего не угрожало, сердобольный мой друг! Два болезненных, но пустячных перелома, только и всего! Потерпела бы! И тут твой поступок.
— Такие крутые, блин! — я грязно выругался по-русски. — А что ж тогда ничего не сделали, раз всё увидели и определили? Вы же понимали, бежать дальше она не сможет, чего ждали? 'Время не вышло, время не вышло'! Спокойненько, без напрягов, поднялись, пошли, вынесли, помогли. Делов-то!
— Да проверяли мы! Тебя проверяли! — заорала она в ответ. Так громко и резко, что я инстинктивно втянул голову в плечи. — Тебя и пятнадцатый взвод! На предмет устойчивости нервной системы! Ей ничего не угрожало, полежала бы, отдохнула, а вот посмотреть на вашу реакцию очень даже стоило!
— Посмотрели? — ехидно оскалился я. — И как?
— У тебя выдержка ни к чёрту, — вымученно вздохнула она. — Надо заняться ею. Отдельно. И с ними нужно ещё работать. Почти хорошо, но в бой посылать пока рано.
— В чём прикол? Ради чего это всё? Ладно, я — гражданский, но они обученные и преданные девочки, за что их так 'проверять'?
— Дурак ты, Хуанито, вот и весь сказ, — подвела итог Катарина. — Ты куда пришёл? В оранжерею, цветочки поливать? Или в корпус королевских телохранителей? А что делают телохранители? Что обязаны делать, в идеале? Правильно, умирать!
А как мы научим их умирать, отдавать жизнь вместо кого-то, если будем трястись над каждой их царапиной? Они — мясо, их жизнь ничего не стоит, и они должны осознать это в полной мере, Хуан! Они должны, обязаны рисковать, и ни в коем случае не дорожить жизнью! Или ты думаешь, просто так набирают только из приютских сирот? Думаешь, мало обычных девчонок пытается попасть к нам на отборы? Да сколько угодно! Завал полнейший! Документы подделывают и приходят, типа сироты, пороги службы вербовки обивают!
Но нет, нет и ещё раз нет, только сироты, и лучше с криминальным прошлым. Воровки, бродяжки, дети алкоголиков и побирушки. У нас хватит сил сломать их и вырастить новый стержень, огромные конкурсы позволяют отсеять почти всех, кто не подойдёт, оставив достаточное количество. На это уходит несколько лет, но это отработанная методика и мы можем себе её позволить. Зато бывшие бродяжки знают, что они — пыль, мусор, и хорошего в жизни, кроме корпуса, у них ничего не будет. Они должны презирать жизнь, презирать её ценность, только тогда есть уверенность, что они станут под пули, закрыв собой нулевой объект. Только так, Хуан. Комнатные цветочки не смогут принять это, им ведомы такие понятия, как 'ценность жизни', 'естественные права человека', 'права гражданина' и прочая лабуда. Их можно сломать морально, заставить выполнять приказы, думать по шаблону, но их нельзя заставить забыть, что жизнь ценна сама по себе.
И тут ты со своей аптечкой и жалостью!..
Какое-то время ехали молча. Да, о таком положении вещей я не думал. Как все жёстоко!
— Но зачем так сложно? Ведь на гражданке работают сотни телохранителей, и они без вашей костоломной подготовки становятся под пули, когда надо.
— Мы лучшие, Хуан. И если выпускаем бойца, мы уверены, что это — боец. Нужный нам, а не олигархам на гражданке.
Мы не просто бойцы, пойми, мы ангелы-хранители Короны. Всемогущие, безгрешные, не допускающие ошибок и не думающие о себе. Эту идею корпуса и пытался донести император Антонио Второй, создавая себе игрушку, только ради неё и создал нас. А не ради смазливых девочек в обтягивающем, которые должны были с оружием в руках везде ходить вокруг него.
Вздох.
— Ну, и ради них тоже, частично. Приятно ведь окружение молоденьких девочек? Но согласись, потрахать их император мог и так, из-за одних понтов не стоит организовывать подобную структуру. Очень капризную, сложную и невероятно дорогую.
Тут я был с нею согласен.
— Понимаю.
— Ни черта ты не понимаешь!
Она в сердцах махнула на меня рукой. Ещё несколько кварталов проехали молча.
— Вы за мной следили?
Кивок.
— После инцидента с Бенито я настояла на том, чтобы ты был взят под особый контроль. Мишель поддержала без вопросов. И тебя поставили в список охраняемых объектов.
— Это как?
— Как-как! Как объект, которого мы охраняем, как ещё! — вновь воскликнула она, намекая на мою непроходимую тупость. Я скрипнул зубами. — Мы же не только Лею охраняем и её детей. У нас в списке объектов больше тридцати человек. К некоторым, вроде членов королевской семьи, прямой ветви, приставлены группы, некоторыми занимается только дворцовая стража, а мы лишь сверяемся, некоторых пасут безопасники Алисы. Но мы постоянно с этими структурами синхронизируемся.
Так и тебя поставили на мониторинг, 'снабдив' несколькими жучками. Не пытайся, не найдёшь, — усмехнулась она, видя, как я начал себя ощупывать.
— Спасибо. — Я недовольно хмыкнул. — И на что ориентированы жучки? Координаты? Прослушка? Видеообзор?
— Всё.
Я закашлялся.
— То есть как 'всё'?
— Ты тупой, не знаешь, как это 'всё'?
Я непроизвольно сжал кулаки
— Вообще-то знаю! И что, вы следили, как я ем, купаюсь, в туалет хожу?
— Нет, мы следили за твоими координатами, периодически проверяя аудио и видеовыходы, на всякий случай. И когда твои координаты начали удаляться от школы в сторону дома одного из ключевых криминальных авторитетов планеты, и видео, и аудио были включены.
Да, можешь не спрашивать, я слышала всё, что сказал тебе Виктор Кампос.
— И как тебе его предложение?
Она равнодушно пожала плечами.
— Он слишком романтизировал преступный мир. Поверь, в нём нет ничего такого, за что стоило бы туда тянуться. Это мир грязи, подлости и жестокости. Это клан, Хуанито. Клан, который занимается тем, чем неприлично заниматься порядочным людям. Им достались отбросы, объедки пиршества, которыми не могут позволить себе заниматься достойные люди, контролирующие жизнь планеты. Проституция. Незаконная проституция, — уточнила она и ухмыльнулась, вкладывая весь отвратительный смысл в это слово. Ведь осталось не так много вещей, которые незаконны на Венере, этой, по земным меркам, цитадели разврата. — Работорговля. Наркота. Торговля раритетами. И, разумеется, контроль над трущобами, который никто не сможет осуществить лучше подобной структуры, работающей 'снизу'. Как видишь, преступность Венеры — это сборище грязи, в которой нормальный человек не может не утонуть.
Она помолчала.
— Да, там крутятся большие деньги, достаточно большие даже по меркам планеты, здесь Кампос не лжёт. Но нужны ли они такой ценой? Да и выйти из бизнеса, чтобы спокойно потратить их, проведя остаток жизни где-нибудь на Ямайке или Гаити, невозможно. Это до конца жизни, Хуан. И маловероятно, что жизнь окончится в постели от старости.
Я непроизвольно сглотнул. Всё ещё находясь под впечатлением обаяния этого человека, Виктора Кампоса, довольно харизматичного сукиного сына (тьфу, прицепилось), не мог рассуждать здраво. И слова Катарины подействовали отрезвляюще.
— Ещё в одном он прав, — продолжила она. — 'Организация' — это власть. Естественным путём ты так высоко не взлетишь. И если не боишься обагрить руки чужой кровью, а совесть чужим страданием, можешь смело принимать предложение.
Я усмехнулся.
— Я почему-то ждал от тебя чего-то подобного, именно этих слов.
— Это не слова, это факты, мой дорогой. К нам ты не вернёшься, ты для этого слишком красиво хлопнул дверью, но жить по-старому, являясь в прямом и переносном смысле отбивной для кого-то, не захочешь. Это шанс для тебя, малыш. Хороший шанс. В жизни такие выпадают редко.
— То есть ты всё-таки думаешь, что я приму его предложение? — усмехнулся я.
Она пожала плечами.
— Мне всё равно. Я защищаю тебя от него, пока тебе угрожает опасность. Это позиция корпуса, мы не бросаем своих. Ведь во многом угроза от него тебе исходит из-за моих плохо обдуманных поступков, я явилась их причиной. До всего остального мне дела нет.
— Не бросаете? — заметил я, вкладывая в голос всю возможную желчь.
Она усмехнулась и кивнула.
— Да. Мы можем прессовать своих, в воспитательных и любых других целях. Наказываем за проступки очень строго, невероятно строго! Но все это внутри, не вынося сор за порог бело-розового здания. В большом же мире своих мы не бросаем, вытаскиваем из любой передряги. Это тоже один из столпов, на которых держится корпус телохранителей. И пока он незыблем и нерушим, у нас будут конкурсы по двести-триста человек на место.
Я задумался, откинувшись на спинку. Да, всё не так просто.
Какие у меня есть факты?
С одной стороны бесчеловечное отношение, унижение, неуставщина, жуткий прессинг. Но с другой — защита своих. 'Мы накажем за проступок, но сделаем это сами'. В таком духе. И то, что я еду с ней в машине — подтверждение этого постулата. Меня не бросят.
Я всё ещё могу вернуться?
Не знаю. Она обмолвилась, что за меня просили. Следовательно, если бы такой возможности не существовало в принципе, они бы не просили. Значит, существует.
Дальше я подумать не успел, она словно прочла мысли.
— Хорошо, давай перейдём к официальной части. Я хотела оставить это на вечер, заехать к тебе в гости, но раз такие события...
Я подобрался.
— Сегодня утром мы, наконец, собрали совет офицеров по поводу твоей проблемы. В малом составе, кого нашли, но его решения законны. Пятью голосами против двух ты признан невиновным.
— Невиновным в чём? — я чуть не рассмеялся, поскольку вины за собой как-то не ощущал.
— В невыполнении приказа. Тебе приказали сидеть и не вмешиваться, ты приказ нарушил. Там было ещё и про технику безопасности, доспех и его отсутствие, но это признали фактором, не заслуживающим внимания.
Я, признаться, немного обалдел от такой наглости.
— А можно поинтересоваться, почему? Вы, приказы, устав, жесткач такой, и вдруг — невиновен. Кого бы другого вы за такое расстреляли!
Она согласилась
— Да, другого, из своих, принятых и принявших присягу. Но ты не один из нас, ты даже не 'мелочь', не новобранец, и не обязан подчиняться приказам, идущим в разрез с совестью. К тому же, ты не бросил оружие, а это очень важный фактор.
Пауза.
— Короче, ты имеешь полное право явиться для прохождения последнего, итогового теста, по результатам которого после приезда Леи будет принято решение о твоём зачислении. Это окончательно и обсуждению не подлежит.
— То есть... — я даже не знал, что на это сказать. — Я могу..?
— Один единственный тест, — перебила она. — Сложный. С риском выйти из него вперёд ногами, но иначе у нас не принято. Пройдёшь — зачислен. Не пройдешь — adios. Вот и всё.
— Что за тест?
— Скажем так, тебе надо будет пройти полосу, но сложность её не в препятствиях, а в том, что некоторые плохие парни попытаются тебя убить. Естественно, не живые, но тебе от этого не легче. Большего сказать не имею права.
— Понятно.
На самом деле понятно ничего не было. Но какие вопросы задавать, я не знал. Неожиданный поворот!
И ещё я поразился, как права оказалась мама. Они позвонили-таки! Не совсем позвонили, но если бы не дон Виктор, связались бы со мной вечером. Дескать, 'простили'.
Mierda!!!
— Конечно, я понимаю, мои слова для тебя ничто не значат, — продолжила вдруг Катарина со слащавой ухмылкой кошки, наевшейся сметаны. — Так, отдушина 'я был прав, идите вы все'. Но моя работа — сообщить. Я её делаю, и потом отчитаюсь. Я рада, что ты не придёшь, честно! Тебе у нас не место! Мир? — Она протянула ладонь.
Я кивнул и протянул свою, ошеломлённый новым поворотом сюжета.
— Мир.
— Тогда вот моя визитка. Если всё же надумаешь. Не смотри так, это тоже работа — отдать визитку. Если надумаешь явиться на тест — звони.
Она вытащила из бардачка и протянула свою карточку. В ней лаконично значилось 'Служба вербовки'. И никаких украшений или изысков.
— Скажешь оператору, чтобы соединили с Ласточкой.
— Ласточка — это ты? — усмехнулся я. — Прикольный ник!
Она кивнула.
— Только не спрашивай, почему. Просто Ласточка. Позывной.
— Понятно.
— Ну, вот и твой район. — Она кивнула на дорогу. Мы проехали шлюз нашего купола. — Где тебя высадить, чтобы не светиться?
Не светиться! Скажет тоже! После двух недель, за которые она подбирала и высаживала меня почти возле дома?
— Возле космонавтов высади, — хмыкнул я. — Прогуляюсь, в себя приду.
— Это правильно! — поддержала она. — Приходи.
Да, мне очень было нужно посидеть и поразмышлять. Или хотя бы просто прийти в себя. А возле памятников космопроходцам отчего-то лучше думается, наверное, все плохие и глупые мысли в космос улетают, а здравые прилетают.
