Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Наконец, он глянула на себя в зеркало. Да... Если и бывают ангелы с волчьим взглядом, то выглядеть они должны именно так.

— Телевизор хотя бы включите, — попросила она, — От вашей духовной музыки даже у ангелов уши сохнут. Там как раз репортаж будет про ваше собрание на Калинина. Посмотрите на себя, порадуетесь немного. Ну пожалуйста. Ангел просит!

Сначала реакции не было, а потом один из сектантов подошёл к телевизору и щёлкнул кнопкой. Радио, правда, не выключил. В тёмных глубинах зеркала вспыхнул пёстрый прямоугольник телеэкрана.

Ведущая программы новостей посмотрела прямо в глаза.

— Сегодня утром президент сделал важное заявление...

Сонным ранним утром по проспекту Чемберлена бежали два волка. Один был огромный, поджарый, с короткой шерстью на лбу и длинной мордой. Он гнался за вторым — чуть поменьше, с чёрной полосой на хвосте и смартфоном в зубах.

Люди, которые ехали на работу, смотрели на них с удивлением.

Конкретного плана у Лакса не было. Он знал, что списки здесь, знал, что они, скорее всего, никак не защищены, потому что Кинель считал себя слишком занятым, чтобы ставить пароль на мобильный. Ещё там должны были быть звонки, дела секты, переписка и много интересного, Но куда с ними бежать — было неясно.

Они могли бы пригодиться Мантейфелю, но где он расположен, Лакс не знал. Ещё можно было пытаться отнести его Апраксину, но Лакс понимал, что даже в волчьем виде эта фантастика. Поэтому у него был другой план — довольно наивный, но единственный, который он успел придумать.

А пока он просто убегал. Спрыгнув на крышу гаража, он быстро сориентировался и побежал в ту сторону, откуда он приехал. Эти места были ему хоть немного знакомы.

Он миновал два квартала высоких зданий в классически-тяжеловесном сталинском ампире и понёсся вдоль парка, ограждённого пузатыми гранитными колоннами.

В животе проснулся голод, а в глаза вдруг сыпануло песком. Лакс подумал, как мало он ел, и как сильно ему хочется спать. Даже там, в клетке, он мог бы вздремнуть вместо того, чтобы строить хитрые модели. Только сейчас он заметил, что голова гудит, как котелок, а мир вокруг вращается и того и гляди опрокинется.

Лакс поднажал, прислушался и вдруг услышал дыхание. Оно было мерным и беспощадным, как у паровоза, и этот паровоз приближался. Можно было не оглядываться, чтобы понять, что это такое. Кинель был больше и сильнее, у него были длинные лапы, он отдыхал всю ночь. И он приближался.

Лакс поднажал, взлетел по ступенькам моста и побежал на другой берег. Женщина с сумкой, шедшая навстречу, вскрикнула и прижалась к перилам. Солнечный свет резал глаза и приходилось бить лапами сильно-сильно, потому что земля качалась и так и норовила перевернуться.

Он буквально скатился с моста — серая лента реки уже завязывалась петлёй, готовая его ухватить — и побежал к раскинувшейся чуть дальше площади с серой иглой обелиска посередине. Перед обелиском плясал в железной звезде оранжевый Вечный Огонь.

Там уже было больше людей, они казались чёрными столбиками, расставленными по краям площади в зловещем беспорядке.

— Что за псы?

— Бешенные что ли?

— И где их хозяин?

— Волки, смотри-ка!

— Распустили совсем.

— И не боятся!

— И правда волки.

Три человека в серых куртках и с сумками, на углу площади вокруг развёрнутой карты, так и отпрянули. Один из них скинул на землю сумку и принялся в ней рыться.

— И куда милиция смотрит?

— Известно куда. Митинг сегодня у этих, как их там...

— Не митинг, а погром!

— Значит, правильно нам сказали. У этого Апраксина и вправду серые по городу бегают.

Лакс вылетел на проезжую часть и почувствовал, что проваливается в черноту. Но поднатужился и снова мог себя контролировать. Выдохнул, подпрыгнул, увернулся от автомобиля, и побежал в сторону обелиска. Визг тормозов окатил его дрожью, словно ведро холодной воды. Серый, беспощадный паровоз Кинеля был вполне рядом, он наползал, пожирая и переваривая, дальше, впереди, билось в железной броне зыбкое сердце огня.

А рот пекло. Потому что в зубах был смартфон, а в смартфоне списки, и именно в этот узел были завязаны все железные нити, которые связали Кинополь накрепко и превратили его в одну огромную клетку. Тот, у кого были списки, мог всё и знал всё обо всех — достаточно было вычеркнуть. И именно списки скрепили Коалицию, возвели вокруг Кинополя невидимую стену, превратили его в неприступный лабиринт без входа и выхода и если ты был в нём, то выйти мог только на небо.

Его нельзя было царапать зубами, нельзя было ронять, нельзя было игнорировать. Именно из-за права составлять списки, из-за этой власти, а вовсе не из-за чьих-то амбиций и лилась кровь уже девятый год — от Триколича-старшего девять лет назад до его внука сегодня. Это и был Кинополь, чёткий, разграфлённый, разбитый на стаи. Кинополь, порождающий сам себя. Город волков, всегда готовый наслать на них гончих.

Сердце, казалось, вползло в горло и душило своими тяжелыми ударами. Лапы подкосились и Волченя почувствовал, как в спину впились зубы, длинные и острые, словно иглы. Лапы разъехались и он упал на шершавые гранитные плиты. В глаза бросилась чернота. Из последних сил, уже не глядя, он дёрнулся вперёд и швырнул смартфон в вечный огонь.

Короткий сухой удар. Завоняло горящей пластмассой. Зубы на хребте разжались, послышался рык и невидимый лапы звонко ударили об асфальт. Лакс сжал веки, потом открыл. Громадный волк кружился вокруг Вечного Огня, потом изловчился, нырнул, схватил что-то зубами и отпрыгнул с утробным воем. Шерсть на морде почернела и тлели, обламываясь, роскошные усы. В зубах у волка был смартфон, тающий, словно мороженное, но всё-таки целый.

"Наверное, ещё можно восстановить, — подумал Лакс, с трудом поднимаясь на лапы, — достать пластиночку и всё... А даже если нельзя — у него наверняка остались копии... там, на запароленном компьютере. Да уж, Волченя, ты попал"

Крошечная красная точка прыгнула сперва на обелиск, потом на обод огня и, наконец, замерла, подрагивая, на груди у Кинеля. Тот подался назад, но точка прекрасна знала этот манёвр и подалась вслед за ним. Чёрные капли пластмассы упали на шерсть. А потом хлопнул выстрел.

Кинель вздрогнул, подался вбок, но там его уже поджидала ещё одна точка. Вторая пуля вошла за ребро, как раз туда, где у волка (а Лакс прекрасно помнил анатомию псовых) прячется сердце. Оборотень повалился, как чучело, почти бесшумно, и ещё сильнее сжимая зубы на полурастаявшем смартфоне. Из-под правого бока расплывалась лужа ярко-алой крови.

В толпе закричали, взвизгнули тормоза сразу нескольких машин, где-то далеко справа защёлкали фотоаппараты...

Олег Кинель, ликантроп и отцеубийца, отбыл в тот лес, где никогда не бывает зимы.

— Ну и чего ты смотришь? Второго волка забыл? Одного снял, второй пусть бегает?

— Сейчас я его достану, не суетитесь.

Третий из охотников Мантейфеля вскинул свою винтовку и навёл её на второго, меньшего оборотня с чёрной полосой на хвосте. Тот, похоже, оценил уже своё положение и бежал в сторону парка имени Леонида Андреева. Ноги у него заплетались и было заметно, что оборотень жутко устал.

Красная точка пробежала по асфальту, вскарабкалась по ещё кровоточащей спине и замерла в основании шеи. Охотник уже готов был выстрелить, но тут чья-то чёрная рука схватилась за ствол и рванула его вбок.

Охотник повалился на асфальт, отчаянно пытаясь удержать оружие. Второй человек — в маске и чёрной униформе — схватил его сзади и дёрнул так, что ружьё просто вылетело из рук.

— Какого хрена? — орали над ухом, — Мы из Мантейфеля!

— Ну и что с того? На землю!

Телевизор был настроен на какой-то польский канал. Это радовало — можно было попытаться вслушаться и угадать, что там говорят. Она часто так поступала на контрольных по французскому, особенно на тех, к которым не готовилась — ведь если посмотреть на текст как бы в общем, то знакомые слова сложатся в нечто вроде решётки, и в эту клетку ловился основной смысл.

Она не знала, что сейчас делать. Поэтому было приятно отвлечься и задуматься над чем-то привычным.

Речь ведущей была ещё непривычна. Копи вслушивалась, пытаясь понять хотя бы общую тему, но как только слова начали ей казаться знакомыми, кадр сменился общим планом митинга на знакомой площади Калинина.

— Ура! — Копи застучала ногами, — Наш Кинополь показывают!

Камера снимала под таким углом, что казалось, будто на площади не две сотни человек, а все жители города. Причём эти жители были такими, что город очень хотелось пожалеть. В кадр попали даже рогатины с насаженными на них головами. Головы ей были не знакомы, а вот рогатины она уже видела в "Лесной сказке".

Крупным планом — потное лицо Варфоломея Гудзенко:

— Наконец-то русские люди собрались и очистили город от азербайджанской нечисти. Сделано святое дело, и заметьте, никто не осмеливался нас остановить.

Но этого мало. Надо окончательно очистить город от оставшихся черных и жидовско-коммунистической власти. Мы объявляем ей войну. Надо наконец создать истинно Русскую республику, о которой мечтали священномученики Власов и Каминский. Народный сход объявляет вне закона антинародный режим и заявляет о начале люстраций: теперь русским людям наконец можно выместить все обиды!

Не будет пощады тем, кто жалеет о погибшем режиме. Мы сотрём их в пыль и на этой пыли двинемся к новому, европейскому счастью. Не жалейте никого! Надо всех, кто служил прежней власти и служит теперешней, можно убивать смело! Нет им не пощады, ни места в будущем.

Голос за кадром пытался переводить, но быстро устал и ограничился кратким пересказом о свержении действующей власти, убийстве инородцев и необходимости террора против масонов с последующим созданием истинно Русской республики и объявления войны Русской республике ложной. Копи очень захотелось избить этого горе-синхрониста академическим словарём.

Сообщили, что репортаж был подготовлен при поддержке нашего "репортера" Виктора Монрепова. А потом началась реклама.

В комнате между тем висело прежнее безмолвие. Потом сектанты в масках переглянулись и, не сказав ни слова, осторожно, почти на цыпочках вышли.

Она попыталась подняться со стула. Наручники цеплялись за ножку, но если бы удалось её приподнять...

Снаружи послышался топот и какие-то крики, а потом застучали выстрелы.

Волчица старалась не обращать внимания. Надо было выбраться из кресла, а дальше можно было что-нибудь придумать.

Радио умерло. Музыка доиграла и надо было сказать что-то ещё, однако говорить было нечего. Только ровная тишина напоминала, что антенна цела и передатчик работает, но в рубке никого уже нет.

...Копи была на корточках и больше напоминала черепашку с домиком, когда дверь распахнулась.

— Что это она?

Копи видела только кожаные сапоги. Положение было странным. Она попятилась к окнам, пытаясь придумать какой-нибудь ход.

Сапоги шагнули к ней, невидимые руки взялись за спинку. Она уже приготовилась вернуться к зеркало, но тут один из витражей лопнул и рассыпался цветными осколками. В нём появилась чёрная голова в уже знакомой ей маске.

Однако у этой головы был автомат и она разговарила:

— Руки за голову!

Стул отпустили и он повалился на пол. Копи взвывал и упала на бок.

— Не могу! — крикнула она, — Связаны!

— Отвечай, что здесь происходит!

Копи задумалась и выдала:

— По-моему, ангелическое жертвоприношение.

XXXII. Вечный огонь

Гудзенко торжествовал.

Он полез на сцену, потому что боялся волков. Убитые и сожженные, они вдруг снова показались в толпе, о чём-то поговорили с армянином на джипе и тот, свернув флаг, сдал назад, развернулся и поехал прочь. Варфаломей понял, что надо спасаться и отступил на сцену, то самое место, куда непросто забраться и откуда ещё сложнее стащить. К счастью, до официального начала оставалось ещё полчаса и отец Вальтер Ким ещё не явился. Поэтому никто ему не препятствовал.

На сцене его встретили аплодисменты. Надо было что-то говорить. Он подошёл к микрофону и понял, что настал его звёздный час.

Всё стихло. Мир был большой доской, с которой стёрли всё, оставляя только Варфоломея Гудзенко, который будет сейчас говорить, и тонкие, из серой бумаги склеенные контуры Советского Прошлого. Достаточно нескольких слов, чтобы они лопнули от сильного звука, от всесокрушающего слова Правды, от тщательного перечисления их недостатков. А людей внизу уже не было. Было громадное каменное колесо из пёстрого гранита, которое можно было катить по своему усмотрению.

"Ну, сейчас я их поведу!"

О чём говорить — он не знал и поэтому решил говорить о том же, о чём говорил обычно. Только раньше он говорил в болото, а теперь у него была гранитная глыба, которую можно было швырнуть куда угодно, хоть в море, хоть в прошлое. У него возникла идея начать с небольшого — сломать памятник Калинину, например — но он тут же сообразил, что времени мало и его хватит только для больших дел.

Он начал, мешая в кучу всё и даже не пытаясь высказать связную версию. Версии мешают, они заставляют проверять и откидывать некоторые ужасы. А крик говорит всё сразу, он входит в ухо и превращает в животное. Гудзенко не разбирался, конечно, в этологии и даже не знал этого правила. Но он сам был таким животным и просто не умел говорить иначе.

Тело этого животного уже барахлило, неумолимая старость впивала в него когти, от которых застывают морщины и ноют внутренности. Думать о ней не хотелось. И тем больше мысли оставалось на тот ужас, который он мечтал разорвать.

Варфоломей говорил обо всём и сразу. Об инородцах, которые проникают в город и захватывают рынки своими омерзительными фруктами. О тяжёлом наследии Советской Власти. О беспределе банды Гамидова, которая вернулась и держит в страхе весь город, убивает людей и сожгла летний лагерь в заповеднике. О заповеднике, который загажен отходами летнего лагеря. О хозяевах заповедника, которые забрали летний лагерь себе. О странной комиссии, которая забрала себе заповедник вместе с лагерем и хозяевами заповедника. О гибели наших лесов. О коррупции, криминальной хронике, закрытии заводов и грязной экологии. О дураках, которые идут в проповедники и моральных уродах, которые становятся пастырями. Об Обществе Анонимных Маньяков. О сотрудниках Отдела 08. О лесных братьях и отрядах НКВД. О водопроводе. И обо всех остальных ужасах и адских муках, про которые можно было прочитать в "Ежедневном Кинополе", разделы "Криминальная хроника" и "Наши беды".

Он заметил, что волки пропали и понял, что их прогнал его голос. Зато появились люди с чёрными камерами. Они нацеливали их, словно пушки, но не чтобы стрелять, а чтобы увековечить. Это было просто здорово.

Теперь встал вопрос, на что обрушить это гранитное море. Калинин не годился, он был слишком мелким. Городская администрация была чем-то мутным, она стояла на границе старого и нового времени. Генеральский дом был рядом, но как цель был нелеп и второстепенен. Где расположено городское ФСБ, он не знал, хотя в резиденции их предшественников ему бывать случалось. Гудзенко посмотрел в сторону парка, вспомнил лесных братьев и генерала Власова — и понял, что станет его целью.