— А вам известно как была написана песня 'Усталая подлодка'?
— Эээ... Нет... — Сидорцов растерялся окончательно.
— Пахмутова и Добронравов никак не могли проникнуться, ну, духом, что ли подводного флота, они поехали на север, на базу подводных лодок, и стояли на пирсе, смотрели, как лодки приходят и уходят, как женщины провожают их. Песня получилась отличная, все подводники ее любят. Я понимаю, вы не подводник, а, как раз напротив, противолодочник, но вы понимаете о чем я...
— Как раз не понимаю, товарищ капитан перв...
— Не надо, Евгений Владимирович, я здесь присутствую не как военный, поэтому давайте без чинов, для вас я — Геннадий Александрович.
— Я все равно не понимаю...
— Что же тут удивительного... Вы воспринимаете меня как чекиста, каковым я не являюсь. Я говорю с Вами не для того , чтобы выявить глубину вашего антисоветизма, а для того, чтобы понять насколько вы с вашими убеждениями годитесь для нашего дела...
Сердце Сидорцова радостно екнуло, но тут же недоверчиво сжалось. 'Так-так, — подумал он, — мягко стелешь...'
— Чье это наше? — без обиняков спросил он, — Кто вы такой, скажите наконец?
Каперанг скупо улыбнулся.
— Я представляю Спецкомитет 'Ноль'. Обычно новички (в этом месте сердце у Сидорцова пропустило удар), всегда спрашивают почему ноль. Отвечаю: в иерархической структуре КПСС насчитывается тридцать три звена. Увольте меня от вопросов почему тридцать три, и почему в масонских ложах столько же уровней подчинения. Это неважно, вы скоро поймете. Наше звено имеет номер ноль. Во-первых оно стоит выше первого звена, то есть генерального секретаря. Нет, (он успокоил жестом вскинувшегося Сидорцова) генсек нам не подчиняется, Боже упаси, но он к нам прислушивается. Во-вторых, мы вне системы.
Некоторое время оба они помолчали. Сидорцов был ошарашен, в голове его теннисными мячиками прыгали цифры 0 и тридцать три, мягко ударяясь друг о друга и звонко о стенки черепа. Собеседник испытующе разглядывал его, как бы гадая: не сойдет ли с ума? Видимо решив , что нет , не сойдет, он продолжил:
-Вы только не подумайте, что вы интересны этим вашим целеполаганием морской державы и методами достижения цели. Согласен, кое-что инетерсное именно в ваших мыслях есть, но интересно в основном то, что вы додумались до этого сами. В основном же все это нам известно, и, как вы уже поняли, мы думаем об этом. Интересны не мысли, а ваше восприятие этих мыслей, горячее, юношеское, непосредственное, иными словами сильное, но в то же время интеллектуально точное. Поверьте такое сочетание, не часто встречается.
— Я рад помочь хорошему делу, — сдержанно, с достоинством, произнес Сидорцов, изо всех сил сдерживая радостную улыбку, — но скажите причем же здесь Пахмутова с подводными лодками?
— Кое-кто, Евгений Владимирович, желает написать хорошую песню о становлении России как морской державы. Эта песня , как нам представляется, сейчас очень нужна стране. Но пока она не складывается, песня. Есть мнение , что именно Вы, сможете вдохновить кое-кого, как одинокие женщины на пирсе вдохновили Пахмутову. Да не спешите вы расстраиваться... — все силы Сидорцова ушли на то чтобы сдержать радость. На гримасу разочарования сил уже не хватило. — Я просто ввожу Вас в курс дела постепенно. Постепенно. Поверьте, песня — это очень важно.
— Но я не понимаю, как может песня... Здесь нужно другое — сталь, цветные металлы, кадры, другие организационные формы...
-Ну что же... Смешно было бы ждать от Вас терпения... — Каперанг стремительно поднялся. — Вот что, пойдемте-ка со мной, я вас кое с кем познакомлю.
Сидорцов ожидал, что этот кто-то ждал за переборкой в соседней каюте. Однако его провели к вертолету, стоящему на палубе. Вертолет был странный — его иллюминаторы были наглухо закрашены черным.
— Уж черезчур они секретничают, — думал лейтенант по пути. — Что за важность — песня? Ну пусть и важность, но секретность-то зачем? Кто же писать будет? Пахмутову вспомнил, — значит не она. Рождественский, может быть? А петь кто будет? Кобзон? Лещенко? Да , все -таки это серьезный поворот, если песню пишут. Черт его знает, может и правда потом из этого дело будет.
Он перестал было беспокоиться о психическом здоровье каперанга Геннадия Александровича, однако, когда молчаливый мичман , сопровождавший их в недолгом полете, завязал ему глаза широкой черной лентой, Сидорцов снова заволновался, — не является ли комитет 'Ноль' филиалом какой-нибудь Канатчиковой дачи. Он промолчал, но лицо его , вдимо , оказалось достаточно красноречивым , так что загадочный каперанг , с усмешкой слышимой в голосе, сказал:
— Потерпите, лейтенант, скоро все поймете.
Сидорцов совершенно не желал быть отравленным бесплодными, пустыми надеждами, но этот яд все же просачивался в его мозг против воли, и в его голове сама собой мурлыкалась песенка Чебурашки: Теперь я вместе с Геной, он необыкновенный, он самый лучший в мире крокодил. Учитывая, что каперанг, как раз звался Геной, Сидорцов считал песенку очень подходящей к случаю, за исключением того ее побочного действия, что она, казалось, могла свести его с ума, если загадки не кончатся в ближайшее время.
Осторожно поддерживая под руки , его свели по ступенькам, провели по лабиринтам гулких подземных (это он понял по запаху, по влажности воздуха) галерей, завели в лифт, который против ожидания пошел не вниз, а вверх. В голове у Сидорцова стало тихо, даже мячики-цифры куда-то укатились, ускакали, даже эхо шагов, казалось , не проникало в его восприятие. Зато сердце то подскакивало под горло, то обрушивалось в желудок. Во рту появился медный привкус, под ложечкой сосало. Его накрыло предчувствие чего-то страшного. Он непроизвольно напряг пресс. Это помогло, поток адреналина оставил центр тела, где создавал только дурное возбуждение, и направился в руки и ноги, помогая мускулатуре мобилизоваться для отражения неведомой опасности.
Его остановили , деликатно придержав за плечо. Дверь перед ним едва слышно зашипела, уходя в сторону.
— Вперед, — едва слышно подсказал каперанг и Сидорцов шагнул вперед, всем телом чувствуя опасность. В помещении было что-то... или кто-то... Он чувствовал объем большого тела, его тепло, дыхание , биение чужого сердца. С него сняли повязку и он зажмурился от света. Постоял с закрытыми глазами, неспеша открыл их , готовясь к тому, что... Готовясь ко всему... И он увидел. Впечатление ударило его так, что он задохнулся, словно с разбегу налетел грудью на кирпичную стену. Широко раскрыв глаза, он отдышался , сделав несколько медленных вдохов и выдохов, и успокоив дыхание, вдруг , неожиданно для себя самого, рассмеялся.
— Неплохо. — уважительно сказал за его спиной каперанг. Чего злдесь только не было. И блевали и в обморок падали. А вы смеетесь. Чему же , если не секрет? — и не дожидаясь ответа продолжил, — кажется этот человек нам подходит, не правда ли , коллега Кытху?
Черный динозавр (ничем иным эта тварь быть не могла, не было такого в природе, хотя и смахивала немного на крокодила), сидящий (сидящий!!!) за большим письменным столом, пристально глядел на Сидорцова золотыми немигающими глазами сокола, но не проявлял намерения напасть, чего молодой человек инстинктивно опасался.
— Возможно, — проскрипел динозавр. Голос был такой , будто вместо связок у него в горле были ржавые стальные тросики, но даже сквозь эту ржавчину тембра и необычный выговор, слышалась холодность тона, — хотелось бы узнать причину смеха.
Сидорцов в некотором замешательстве (уместно ли будет сказать правду) оглянулся на каперанга. Тот разрешающе кивнул.
— Я просто подумал, вы — Гена, а он — крокодил... Почувствовал себя Чебурашкой...
Динозавр Кытху молча, без всякой реакции смотрел на Сидорцова, и даже сквозь него, так долго, что Сидорцов засомневался: слышал ли его диковинный зверь, да и видит ли он его? Не зная чем заполнить паузу в разговоре Сидорцов стал размышлять о том, что такое это существо, рассевшееся за столом , с непринужденностью, заставлявшей признать естественным , что подобные животные могут восседать за такими вот столами, и даже занимать официальные должности, видимо , немалые, соответствующие столам. — Может наши вывели? Для разведки? — подумал он, сам не веря в свои мысли. — Но при чем здесь песни?
Динозавр мигнул, но по прежнему молчал.
— Не обижайтесь, Кытху, — дипломатским неискренним голосом сказал каперанг, — вы же знаете, наши люди не искушены в палеонтологии, крокодил — первое что приходит им на ум, когда...
Динозавр неожиданно захрипел, и пошлепал здоровенной трехпалой лапой по шее.
— Он мне подходит. Пусть говорит.
* * *
Сидорцов закашлялся , хлебнул из фляжки, озабоченно взвесил ее на руке и спрятал.
Мы все молчали, и это молчание рождало новый мир, в котором (хотя вернее было бы сказать за чертой которого) нам теперь предстояло жить, уж не знаю как долго... Дивный новый мир, которым управляют динозавры, который, так сказать, пляшет под их дудку. Этакий юрский парк наоборот. Молчание навалилось нам на плечи, придавливая к земле, лишая сил.
— Так вы знали! — удивленно сказал взводный Боря и резко встал на ноги. — Что ж вы не сказали нам?
— Что знал, что не сказал? — опешил Сидорцов, глядя на взводного снизу вверх. — Боря, что с тобой?
— Знали, что они летают! — Боря неприятно улыбнулся, улыбка как трещина по расколовшейся тыкве, прошла по его лицу. Раздался металлический щелчок, показавшийся мне знакомым. А, предохранитель. — И из-за этого все. Мы не знали. Хоть намекнули бы чего от них ждать!.. Вы же знали же!.. Предатели! — его глаза закаменели и он поднял автомат. Но китаец встал перед ним, закрыв собой Сидорцова, а сзади стрелки мягко взяли взводного за руки, пригибая оружие к земле.
— Погоди... — спокойно сказал китаец, — торопиться нам уже некуда.
Желваки ходили по лицу Сидорцова.
— Ну вот что, я понимаю, верить мне для вас трудно. Ну хоть дослушайте, что ли... Не знал я ничего.
Боря вырвался из рук своих бойцов и с силой швырнул о землю автомат, глухо звякнувший от удара. Лицо его было белым, он тяжело прерывисто дышал.
— Ладно, — сказал он, — ладно... Ладно... — он сел, почти упал, на землю у дерева и уткнул лицо в скрещенные на коленях руки.
Снова наступило молчание. На этот раз мне казалось что молчание злорадно и зловеще ухмыляется:
— Куклы пустоголовые, и шагу не ступили в своей новой реальности, а уже норовят друг другу в горло вцепиться! Ну уж с этой сволочью проблем у меня не будет...
Я удивился. И с чего это мне примерещилось, что существует какая-то новая реальность, в которой у молчания могут быть из-за нас проблемы? Но я не стал заморачиваться из-за этого, ну примерещилось и примерещилось. Вместо этого я стал слушать Сидорцова, которого не пришлось понукать Леше. Сидорцов понял, может быть даже и раньше и лучше других что время в новой реальности коротко. Но это было явно не то место/время в котором можно было решиться на энергичные действия с закрытыми глазами. Поэтому спешить не следовало , никак не следовало.
...И вот я говорю, говорю, а этот Кытху, змей пернатый, сидит и не шелохнется. Глаза пустые, неподвижные, хоть бы хвостом повел. Я и не знаю, слышит он меня или нет, и если слышит, то что думает об этом. И от этого тоска меня взяла такая, все что я говорил, а говорил я то, во что верил, все мне показалось пустым, глупым и ненужным. И ведь я же ничего не понимал, все гадал почему же это песню должен слагать такой вот гад. Откуда он взялся, мне и в голову не пришло. Слишком я был ошарашен. Я только еще боялся все время что он на меня бросится. Сидит-сидит себе неподвижный как громадная зубастая жаба, а потом — хлоп! — и нет кузнечика Сидорцова...И я все время старался быть готовым, отпрыгнуть. И он это заметил, и говорит своим ржавым железным языком: не отвлекайся, лейтенант, если я захочу тебя убить, ты и моргнуть не успеешь, а будешь вскрыт. Как банка шпрот, говорит. Только я не хочу. И смеется по-своему, думает что про банку хорошо ввернул. А глаза такие же неживые. И я ему поверил. И расслабился. Так что когда мы здесь оказались, я ждал что они себя покажут. Но думал: пуля-то быстрее. А пуля — дура.
Слушая Сидорцова я старался впитывать в себя каждое слово, инстинктивно чувствуя что в ближайшее время от полученной информации будет зависеть моя жизнь, все наши жизни. Но тут я не удержался — покосился на Плаксу, и видя как она живо регаирует на все что переводила ей Косма, как выразительны ее прекрасные (Плаксы , а не Космы) теплые глаза, я подумал что описание Сидорцова имеет отношение видимо, именно к конкретной особи, — этому самому Кытху, а не ко всему виду. И среди них люди есть, — нелогично заключил я и переключился на Сидорцова, боясь пропустить хоть слово. Однако пока предавался биологическим наблюдениям, большой кусок рассказа проскочил мимо моего внимания. Теперь между китацем и капитаном разгорелась дискуссия:
— Эта теория впечатляет... — говорил китаец, он явно был увлечен разговором, — Но... какой в этом смысл, для чего все это? — китаец недоуменно развел руками, лицо его выразило простодушную надежду ученика на то, что учитель сейчас развеет тайну и все тайное станет явным... — Зачем они это делали? Какая им выгода?
Сидорцов задумался, можно ли было верить , что эта простая мысль не приходила ему в голову:
— Многие века они были нам, людям, добрыми садовниками, помогли преодолеть многие опасности, немного, почти незаметно, меняя сюжеты нашего развития своими песнями... Что они с этого имеют? Чувство глубокого удовлетворения. Это же их долг, религиозный долг, они таким образом отправляют службу своему Текущему. Это то что я знаю. — Он пожал плечами, с самым искренним видом, — во всяком случае, те храйды, поющие, которых я видел ... а я видел троих... они были вроде консулов... так вот , они были так убедительны... у меня просто вопросов таких не возникало...
— Да , брат , я вижу у тебя многих вопросов не возникало, которым стоило бы возникнуть — озабоченно сказал китаец. Сидорцов вспыхнул. Китаец успокаивающе продолжил:
— Нет, я не в упрек, я к тому , насколько убедительны могли быть существа , которые поворачивали целые реки человеческих судеб. Что им стоило повернуть мнение одного человечка...
— Ты уверен?.. — Сидорцову идея явно не понравилась.
— Отложим пока. Возможно ты прав. Некоторым образом это напоминает мне библейских ангелов. А все же интересно почему Россия до сих пор не великая морская держава?.. Но давай дослушаем твой рассказ.
— Я говорил о садовниках... Так было, — продолжал Сидорцов, — пока они не скурвились, наверное, так будет понятнее, — отвернулись от вечного, занялись суетным, перестали служить своему Богу, стали работать на себя. Случилось это вроде бы из-за войны. Черные сцепились с белыми. Война не только хорошее оправдание для всякого блядства, но и хороший повод, да и причина тоже...
— Странно это слышать от военного... А что они не поделили?
— Сейчас уже никто не помнит. То есть информации много, но она вся... идеологическая... то есть брехня... но, смотри , одни черные, другие белые... Глаза разные опять же... думаешь, это недостаточный повод для войны?
