Главная роль

Максим потряс головой. Даже возвратись он снова в двадцатый век, в тот день, из которого перенесся в Древний Рим, города детства не найдет. Город детства изменился до неузнаваемости. К нему можно приблизиться лишь в воображении.

Вполголоса он произнес:

— Буря мглою небо кроет...

Представил, как исполнял стихотворения и поэмы Пушкина Сергей Юрский. Или как читала "Евгения Онегина" несравненная Анна Кузнецова! Единственный раз слышал ее, но, кажется, впервые прочувствовал поэму.

Максим сжал кулаки. Он не может забыть свой язык! Потерять язык — потерять память. Потерять память — потерять самого себя.

— Мчатся тучи, вьются тучи...

Сервия слушала, склонив голову. Даже Гефест одобрил.

— Звучит музыкально. Что это означает?

— Означает, что теперь я буду твоим учителем, — выпалил Максим. — Начнем с алфавита. А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ...

— Это же исковерканная латынь! — завопил Гефест.

— Ша, Ща... — почти пропел Максим.

Гефест плюнул от отвращения.

— А меня не хочешь научить? — спросила Сервия.

Максим порывисто сжал ее руку. Теперь наверняка знал: родной язык не забудет. И дети его заговорят по-русски.

Но прежде всего, он взялся за обучение скептика Гефеста. В канцелярии, в термах, и даже в трактирах зазвучала русская речь.

— Мама мыла раму, — фразу из школьного букваря Максим помнил так же твердо, как и две последующих: — Мы не рабы. Рабы не мы.

Этими перлами мудрости он и потчевал Гефеста. Вольноотпущенник явно мечтал о другом угощении. Проникновенно вздыхал, глядя на блюдо с жареной свининой. Над блюдом поднимался пар, золотистый сок вытекал на разваренный горох.

Тит Вибий беззастенчиво придвинул блюдо к себе, выбрал аппетитный кусок, выронил, зашипел, подул на обожженные пальцы. Гефест злорадно усмехнулся. Вибий изловчился, бросил свинину на кусок белой лепешки и впился зубами. Издал невнятный возглас восторга. Даже зажмурился от удовольствия. Гефест смотрел ему в рот.

— Хорошо, давай вспомним вчерашний урок, — предложил Максим.

Гефест проглотил слюну. Вибий расправился со вторым куском. Придвинул кувшин вина. В горлышке соблазнительно забулькало.

Громко хлопнула дверь. По ногам потянуло сквозняком, языки пламени в очаге съежились и заметались. В таверну ввалилось человек десять-двенадцать. Одни устремились прямо к очагу, протягивая к огню озябшие руки. Другие поспешно рассаживались вдоль стола и зычными голосами окликали хозяйку.

— Невозможно сосредоточиться, — пожаловался Гефест.

— Вчера ты уверял, что не можешь заниматься в гнетущей тишине, — напомнил Максим.

Гефест потянул носом. Скорбно добавил:

— Свинина остывает.

— Вот и поспеши, — не сжалился Максим.

Учитель был недоволен учеником. Фраза про трудолюбивую маму никак не давалась Гефесту. Максим вынужден был напомнить вольноотпущеннику древнюю мудрость (кажется, египетскую): "Уши ученика на его спине. Когда его секут — лучше слышит".

Гефест осмелился возразить, что сам он такой мудрости к Максиму не применял. Пожаловался:

— Во рту пересохло.

Потянулся к кувшину. Актер поспешно отодвинул заманчивый сосуд.

— Сначала повтори, что запомнил.

Гефест пошевелил губами, глядя в потолок.

— Педагог, — шепотом подсказал Тит Вибий.

Максим сочувственно кивнул.

— Да, это слово он, конечно, не вспомнит без подсказки.

Гефест несколько оживился.

— Грамматик, кафедра...

— Замечательно, — похвалил Максим. — Ты хорошо запомнил слова, перешедшие в русский язык из латыни. А что еще усвоил?

Гефест грустно созерцал остывшую свинину. Молчал.

Максим попробовал подольститься:

— Неужели человек, обучивший латыни сотни маленьких и больших строптивцев, не сумеет овладеть чужим языком?

Гефест поднатужился. Даже вспотел. Тит Вибий участливо смотрел на побагровевшую физиономию приятеля. Гефест закрыл глаза. Поглубже вздохнул. И гордо выпалил:

— Мы не рыбы. Рыбы не мы.

...Сервия оказалась ученицей более прилежной. Правда, в письме, после приветствия, она сразу переходила на латынь — щегольнула знанием русского лишь в первой фразе, но Максим был благодарен ей и за это.

Жена подробно писала о том, как скучает:

"Желая развеяться, посмотрела в театре Помпея две трагедии".

Максим только руками развел: "Н-да! Повеселилась!"

Порадовав себя таким образом и "возвратившись домой с красным носом и заплаканными глазами", Сервия продолжала развлекаться. Отправилась на праздник Луперкалий. Там она "подобно другим бездетным женщинам, так усердно подставляла руки под удары бичей, что вернулась вся исхлестанная" и теперь носит повязки.

Максим молча хлопал глазами. В Риме многого насмотрелся, но праздник Луперкалий превосходил всякое воображение. Юноши, одетые в козьи шкуры, мчались вокруг Палатинского холма, хлеща встречных широкими ремнями. От плеток полагалось бы разбегаться. Так нет, молодые римлянки рвались получить удары. Верили: исцелятся от бесплодия. "И Сервия! Казалось, благоразумная женщина!"

С трепетом принялся читать дальше.

Сервия несомненно полагала, что успокоила и порадовала мужа. Больше о себе не писала. Переходила к другим новостям.

"Тит Вибий у нас в особняке не показывается. Говорит: занят, не может вырваться ни на день".

Фраза эта породила множество воспоминаний, Максим заулыбался.

...Тит Вибий явился на Палатин и сообщил, что последует за Максимом в Германию. Мол, он римлянин и хочет посмотреть империю.

Гефест опечалился. Хромому вольноотпущеннику нечего было и мечтать о дальней поездке.

— Очень приятно — остаться в одиночестве!

— В одиночестве? Возвращайся на Авентин, сразу сотня учеников сбежится, — предложил Тит Вибий.

— На русский приналяг, — вторил Максим, — время пролетит незаметно.

В благодарность за дружеские советы, Гефест громко хлопнул дверью.

Следующим днем в двери постучалась молодая, бедно одетая женщина, державшая на руках близнецов. Спросила Тита Вибия.

Максим оторвался от свитков, Гефест отложил собрание речей Цицерона. Из другой комнаты выглянула заинтересованная Сервия. Над ее плечом мигал любопытный глаз Лавии.

— Вибий! — закричали Максим с Гефестом в один голос. — Вибий!

Гефест умолк, желая передохнуть. Максим, обученный возвышать голос, не срывая, повторил зов. Затем, любезно улыбнувшись, предложил гостье сесть. Пояснил:

— Вибий только вернулся из терм. Почивает.

И снова закричал:

— Вибий!

Гефест и Сервия его поддержали. Истошно завопили разбуженные близнецы.

Послышалось шлепанье босых пяток по полу, и явился Тит Вибий — всклокоченный, в неподпоясанной тунике.

— К тебе, — пояснил Максим, указывая на притулившуюся в уголке женщину.

Гостья пыталась утихомирить близнецов. Тит Вибий хлопал глазами. Максим, Сервия и Гефест ждали развития событий.

Дети затихли. Женщина поднялась. Дрожащим голосом осведомилась: неужели Тит Вибий их покинет?

— Э-э-э... — промямлил Вибий.

Максим с Гефестом многозначительно переглянулись: "Ловок! Когда успел?" Судя по лицу Вибия, он был крайне озадачен.

Пока женщина, заливаясь слезами, сообщала, что разлуку с ним не переживет и спрашивала, что ей, несчастной, теперь делать, Вибий скреб в затылке.

Гефест возмущенно толкнул приятеля локтем:

— Не молчи! Слышишь, как убивается?

— Я ни разу ее не видел, — растерянно зашептал Вибий.

— Понятно, было темно, — согласился Гефест.

Вибий вздохнул и собрался признать себя счастливым отцом.

Женщина, роняя слезы, сказала:

— Не уезжай. Другого такого человека нет в городе. Мы с мужем бедствуем. Когда мне пришла пора рожать, не нашлось даже денег на повитуху. Никто не хотел нам помочь. Никто, кроме тебя, хотя ты едва знал моего мужа, а меня и вовсе не видел.

Вздох облегчения Вибия больше напоминал ликующий вопль.

Сервия зевнула и скрылась в своей комнате. Максим склонился над письмами, Гефест — над речами.

— Не уезжай, — повторила женщина. — К кому нам обратиться, если снова случится беда?

Вибий кое-как успокоил и выпроводил гостью. На лестнице ее догнала Лавия и сунула в руки теплое покрывало.

Не успели хозяева расположиться за обеденным столом, как в дверях показалась супружеская чета. Эти явились благодарить за новую квартиру и привели восьмерых детей.

Инжир, финики, изюм, смоквы и орехи, поданные расторопной служанкой, были мгновенно поделены на восемь частей и исчезли в прожорливых ротиках. Умоляя Вибия не уезжать, родители отступили. Дети задержались дольше, рассчитывая на новое угощение. Двое успели подраться и разбить вазу александрийского стекла — свадебный подарок Максима Сервии. ("На счастье", — объяснил Максим опечаленной жене. Сервии понравилась примета. Собирая мужа в дальнюю дорогу, преданная супруга перебила, кажется, всю посуду в доме.)

Следом пришел несостоятельный должник, избавленный от рабства. Долго благодарил и закончил тем, что попросил еще денег.

Затем пожаловала целая делегация убеленных сединами стариков. Максим с Гефестом, заявившие, что хотят спокойно пообедать, нашли убежище в комнате Сервии. Вибию пришлось отбиваться от посетителей самостоятельно.

Вечером, держа на голове мокрое полотенце, Вибий недоумевал.

— Кто же им сказал, что я уезжаю?

— Невозможно догадаться, — заметил Максим, поглядывая на Гефеста.

Тот сделал равнодушное лицо.

— Старики заявили, — Вибий приподнялся на ложе, — что готовы поставить мне памятник, как знаменитому гражданину.

— На твои деньги, — подсказал Максим.

Вибий не соизволил услышать.

— Подумать только, памятник, — голос его растроганно дрогнул. — Как знаменитому гражданину!

— Разве ты можешь уехать от таких соседей?! — патетически воскликнул Гефест. — Никак не можешь!

Больше Тит Вибий не заговаривал об отъезде.

...Максим неспеша, с наслаждением читал письмо Сервии. Заново переживал свой последний день в Риме. Жена хотела проводить его до ворот, но Максим запретил: боялся слез. Они простились дома, при закрытых дверях — бессвязным, прерывистым шепотом, на смеси двух языков. Позднее, опамятовавшись, Максим сообразил, что сам говорил на латыни, а жена — на русском.

Расставшись с женой, Максим выслушал напутствия бестиария. Германец убивался. Максим отправляется к Рейнским берегам! Максим увидит великую реку и на дальнем берегу — лес. Родные земли бестиария. Как бы хотелось ему бросить все и последовать за другом.

— Бросить все? — ревниво переспросила Лавия, прижимавшая к груди младенца. — Может быть, бросить всех?

— О чем ты? — поспешно переспросил германец, поднимая на руки сына.

Максима каждый раз пронизывала дрожь, когда видел малыша в огромных лапищах бестиария. Удивлялся, как это Лавия остается спокойной. Вынужден был признать: огромные ручищи, способные узлом вязать железо, прикасались к ребенку мягче шелка и нежней пуха.

С дружищем Кастором бестиарий обошелся не так бережно, и только вмешательство Марцелла избавило Максима от серьезных увечий.

Марцелл с Игнемой вызвались пройти с ним до городской стены.

Возле Колизея Максим невольно замедлил шаг. Внимательно оглядел величественное здание: здесь он принял свой первый бой в древнем Риме.

Игнема, смеясь, вспоминала, как увидела Максима на арене со львом.

— Сразу поняла: Рим обрел нового героя.

Повернулась к Марцеллу.

— А ты не хотел ему помочь. Да еще торговался с ланистой из-за бестиария.

— Не знал, что обрету друзей и спасителей. Иначе был бы щедрее, — улыбнулся Марцелл.

Они направились дальше. Максим неохотно уезжал из Рима. Дело было не только в том, что он покидал Сервию и остальных. Рим проник в его сердце. Возможно потому, что своими арками, колоннами, квадригами напоминал другой город, любимый с детства.

Они приблизились к храму Весты. Теперь остановилась Игнема. Взгляд ее скользил от крыши к ступеням, от мраморных цветочных гирлянд к дверям, украшенным бронзой и золотом. Максим с Марцеллом переглянулись. Оба понимали: Игнема скучает по оставшимся в храме подругам. Весталки жили особняком, были друг другу ближе родных сестер.

Двери храма растворились. Игнема быстро попятилась. Священные девы Весты одна за другой спускались по ступеням и усаживались в ожидавшие их паланкины. Шествовали неторопливо, величаво. В белых одеждах, белых покрывалах, белых головных повязках.

Весталок снова было шесть. На место ослушницы пришла новенькая. Крошечная девочка в белой одежде выступала гордо, как взрослая. Белая лента стягивала ее коротко остриженные рыжие волосы.

Священные девы удалились. Игнема смотрела им вслед. Не выдержала, взбежала по мраморной лестнице, коснулась запертых дверей храма, и медленно, задерживаясь на каждой ступеньке, направилась вниз.

В это мгновение близ храма остановились рабы, несшие богатый паланкин. Из паланкина вышла женщина, одетая в пурпур и золото. Максим узнал ее тотчас. Эту женщину невозможно было забыть или с кем-нибудь перепутать. Величественная фигура, высокий рост, массивные черты лица. И ощущение удивительной силы.

Домиция стояла, опершись на перекладину паланкина. Вокруг нее тотчас собралась толпа зевак. Поглазеть на бывшую императрицу жаждали многие. Полагали, Домиция молча возносит молитву богине Весте. Зачем бы иначе остановилась подле храма? Не для того же, чтобы рассмотреть сходившую по ступеням женщину. На эту женщину никто и внимания не обратил. Никто, кроме Домиции.

Августа разглядывала ожившую весталку. "Узнала Корнелию, — в этом Максим не сомневался ни секунды. — Рассказы о чужеземке и слушать не станет".

Игнема замерла на последней ступени храма. Даже так оказалась ниже Августы. Игнема уступала Домиции в росте, но не уступала в силе духа. И не опускала взгляда под пристальным взглядом Августы.

Домиция медленно повернулась. Заметила Марцелла. Слегка кивнула: не сомневалась, что его увидит. Поискала глазами еще кого-то. Увидела Максима. Снова кивнула.

— Прорицатель, — в низком голосе слышалась чуть заметная насмешка и явственное одобрение. — Оказывается, ты не только предсказываешь будущее, но и воскрешаешь мертвых?

Домиция выдержала паузу. Зеваки напряженно прислушивались. Необходимо было запомнить каждое слово Августы, чтобы потом ошеломить знакомых!

— Мой покойный супруг, Домициан, был бы поражен, — насмешка в голосе Августы усилилась. — Он-то воображал: жизнью и смертью распоряжается император.

Домиция села в паланкин и подала знак рабам. Игнема, Максим и Марцелл, улыбаясь, смотрели ей вслед.

...Максим бережно свернул письмо жены. Он вспоминал Рим, оставшихся там друзей и неожиданно задумался. Появившись в Риме, он словно помог каждому, с кем встречался, найти свое амплуа. Тит Вибий принялся опекать соседей, Гефест — обучать детвору. Августа Домиция стала заговорщицей, Нерва — императором. Корнелия-Игнема сменила чуждую ей роль весталки на роль жены и хозяйки дома. Бестиарий вместо жалкой участи гладиатора получил свободу и почетное звание телохранителя.