Нашествие арабуру

Через коку Моке доложили, что убито четырнадцать человек, а покалеченных втрое больше.

— Зато вот... — к ногам Моке толкнули обнаженного пленного, связанного на манер мускогов в локтях, сквозь которые просовывалась бамбуковая палка.

— Спроси, — велел Моке толмачу, — зачем они напали?

Пленный оказался дерзким, глядел не на толмача, а на Моке, и отвечал громко и уверено:

— Вы взяли наших женщин!

У пленного была разбита голова и затек левый глаз, но было такое ощущение, что он все еще пребывает в горячке боя.

— Есть ли у них в деревне мясо?

— Нет мяса! — выкрикнул пленный.

— А мятежники? Мятежники есть?

— О! Мятежников много! Они придут и всех вас зарежут!

— Спроси, он бусидо?

Пленник стал выкрикивать что-то на высоких нотах. Жилы у него на шее напряглись. Кровь прилила к ранам, и они стали кровоточить.

— Что? Что? — с интересом посмотрел на толмача Моке. Он много слышал о ярости самураев, но ему еще не приходилось сталкиваться с ними.

— Говорит, что если бы был самураем, то не сдался бы. А еще он просит оружие, чтобы показать, что такое самурай.

— Дайте ему оружие, — велел Моке.

Телохранители полукругом окружили Моке. Как только пленнику развязали руки, он вскочил словно зверь. На нем были только короткие штаны кобакама. Арабуру, которые не носили ничего, кроме набедренных повязок и шкур, такая одежда всегда забавляла. Зачем надевать что-то лишнее, думали они, если можно обойтись одной тряпкой. Только прохладный климат новой родины заставлял некоторых из них одеваться, как местное население. Основная масса воинов и не думала изменять своим привычкам.

Пленный закружил на площадке, как волчок. Его крепко сбитое тело казалось сродни окружающим долину скалам. Кто-то протянул ему меч. Пленный схватился за него обеими руками и потянул на себя, не обращая внимания на то, что разрезал ладони до кости. Арабуру решил поиграть и не отдавал оружие. Тогда пленный ловким движением выбил у него меч, и арабуру, шарахнувшись в стороны, мгновенно ощетинились оружием.

Пленник дико захохотал и, невероятно быстро развернувшись на пятках, махнул мечом, не обращая его, однако, острием против арабуру. Его глаза пылали яростью, а длинные черные волосы казались летящим вороновым крылом. Корзинщики еще больше подались в стороны и нехорошо заворчали. Если бы не окрик Моке: 'Не трогать!', они бы убили пленника тотчас. Пленник стал что-то бормотать.

— Что он говорит? — спросил у толмача Моке.

— Он читает отходные стихи, — крикнул толмач.

— Стоп! — воскликнул Моке. — Хватайте его!

Он сообразил, что только придворный самурай может читать стихи, но никак не простой крестьянин. Может даже, это какой-нибудь принц, подумал Моке. У него был строжайший приказ привозить в столицу всех высокопоставленных врагов империи. Однако было поздно. Неуловимым движением пленник распорол себе живот слева направо. Уж казалось, на что Моке привык к битвам и крови, уж на что он навидался смертей — быстрых, медленных, и пыток, которые длились целыми днями, но здесь невольно восхитился: пленник повернул меч в ране и последним движением разрезал себе живот еще справа налево и вниз. Но этим дело не кончилось: он вырвал свои окровавленные внутренности и протянул Моке, глядя ему в глаза. Напоследок он что-то выплюнул. Моке невольно проводил это что-то взглядом и понял, что на земле лежит язык. Оказывается, чтобы не закричать, пленник откусил его. Только теперь силы оставили пленника, и он рухнул к ногам Моке. Он умирал долго, не отводя взгляда от Моке. Моке же стоял над ним, не в силах ни уйти, ни добить пленного. Никто из арабуру не посмел прикоснуться к нему, не решились даже забрать меч. Долго еще лагерь молча и угрюмо сворачивался, чтобы тронутся в поход. Утренний туман, словно духи долины, заполняли ее и клубился над трупом самурая. Моке пожалел о содеянном. Лучше бы я этого не делал, думал он. Плохая примета, когда враг оказывается храбрее тебя.

Примерно через половину стражи арабуру двинулись на восток. После них в долине остался походный мусор: циновки, зернотерки, гамаки, и пятнадцать наспех засыпанных могил. Когда войска скрылись в глубине долины, из леса, крадучись, вышли люди, унесли труп самурая, разрыли могилы и разбросали трупы врагов на съедение диким животным. В полдень над долиной уже кружили стервятники, а на запах крови и мертвечины из ближних и дальних уголков леса собирались медведи, волки, лисы и прочие хищники. Но всех их опередили хонки, и пока не взошло солнце, они попировали на славу.

Через три дня третья армия благополучно пришла в столицу Мира.

* * *

Язаки вдруг очнулся посреди дня и понял, что он предатель. Впервые за много дней он сообразил, что ему нет прощения. Вообще, нет! На всю оставшуюся жизнь!

— О, горе!.. — причитал он, ползая кругами вокруг входа в погреб.

Причиной всему было то обстоятельство, что он проснулся трезвым. Сакэ кончилось еще два дня назад, а вчера — и пиво. Закончилась и закуска: копченые ребрышки, соленые лягушки. Как только его необъятный желудок оказался пустым, Язаки охватили страшные мучения. Они исходили откуда-то из живота, скручивали и терзали душу. Во рту поселился неукротимый демон жажды. Спасения от него не было, разве что пойти и утопиться.

Он завопил на весь квартал так громко, что с деревьев взлетели галки.

— Тикусёмо!!! Я обыкновенный тикусёмо! Больше я никто!

Все кинулись его успокаивать:

— Да что ты! Мы все такие! Гады и сволочи! Пьем здесь!

— И я? — спросил он с тайной надеждой, что он лучше, что он не такой, как они, чьи перекошенные лица выглядели страшнее самых страшных звериных морд.

— И ты, — заверили его с похмелья и даже всплакнули.

— О, тикусёмо! — ужаснулся Язаки и в недоумении огляделся, не узнавая мест.

Оказывается, все еще голубело небо, а вокруг в траве валялись черепки битой посуды, тряпки, чашки и банки из-под закуски, ягодные кусты были помяты и ободраны. Похоже, кто-то ел ягоды вместе с листвой.

Горшечник Дзигоку сообразил:

— Сейчас, друг! Сейчас достану, — побежал куда-то, пошатываясь, и не сразу нашел калитку.

Вернулся, покрякивая, под весом двух кувшинов, полных сакэ. Язаки выпил, поглядел на опустевшие рощи и безлюдную долину реки Каная, и такая тоска охватила его, что он решил повеситься. Пошатываясь, нашел в саду дерево, оторвал от подола кимоно полоску ткани, сделал петлю и сунул голову. Он никогда не думал, что совесть может так сильно мучить человека. Вздохнул он напоследок, пустил слезу о своей молодой загубленной жизни и поджал ноги.

Его вынули его из петли, влили в горло сакэ и сказали:

— Раз ты самурай, то вешаться не имеешь права!

— Да кто вы такие?! — не узнал он никого. — Почему вы мне жить мешаете?!

— Мы твои друзья...

— Синдзимаэ! — ругался он и решил утопиться.

Побежал к реке и бросился с обрыва. Однако только отбил себе живот.

Выпили снова для храбрости, и Язаки, отойдя в сторонку, приставил к горлу нож и пал на него, но стальное лезвие только погнулось, не причинив Язаки никакого вреда.

— О-о-о!.. — полуденную тишину разорвал вопль отчаяния.

Только тогда его пьяные приятели поняли всю глубину его трагедии:

— Не берет тебя смерть. Заговоренный ты.

— Это потому что я пророк, — чуть-чуть протрезвев, объяснил им Язаки. — Пророк, а, значит, бессмертный.

Допили они один кувшин и задумались. Ваноути вошел в его положение:

— Может, тебе яду какого-нибудь отведать?..

На деда возмущено зашикали:

— Человек три раза пытался, а ты здесь со своими ядами. Где мы яд-то возьмем?

— Так, х-х-х... Человек же мучается! Пусть каких-нибудь синих грибов наглотается. Я видел на огороде.

Пошли искать грибы. Но то ли Ваноути спьяну привиделись, то ли кто-то их уже съел, но грибов они не нашли.

Один Киби Макиби, демон дыр и колодцев, никуда не пошел, а сказал Язаки:

— Я тебе помогу! Только ты больше не вешайся, не топить и не бросайся на кинжал. А грибочки у меня не синие, а черные, растут в траве за огородом.

На что Язаки, размазывая пьяные слезы, ответил:

— Ты один мой верный друг, а они не друзья.

— Кто?! — спросили все хором, хотя были так пьяны, что ничего не соображали.

— Не знаю! Я вас не знаю! — вопил Язаки. — Где мои настоящие друзья? Где мой главный друг — Натабура? Где учитель Акинобу? И где этот несносный Баттусай, который презирает меня? Где они все???

— Да вон они! — товарищи стали показывать на Запретный остров и едва не попадали с обрыва. — Сплавай! Все знают, что они там сидят!

Язаки предался долгому сопению, а потом тихо сказал:

— Они меня запрезирают...

— Не запрезирают, если ты к ним с оружием арабуру придешь, — объяснил Киби Макиби.

— Как это?

— А вот так! И мы с тобой. Пора воевать! Хвати пить и бездельничать!

— Да, хватит... — вяло согласились все и тяжко вздохнули.

— Где же я оружие возьму?! — горько вскричал Язаки и потянулся к чашке с сакэ, однако с надеждой глядя на Киби Макиби.

— Недаром я демон дыр и колодцев, — похвастался Киби Макиби. — Выручу друга.

— Выручай, — Язаки успокоился и даже привычно шмыгнул носом.

— Знаю я одно место, где оружия арабуру просто так валяется.

— Просто так? — не поверил Язаки.

— Врешь! — не поверили и остальные и даже перестали пить сакэ.

— Как песок под ногами, — заверил Киби Макиби.

— Как это? — Язаки вспомнил о мшаго.

— Где?!

— Знаю, и все! Пойдем! — и полез в своей погреб.

Оказывается, никто не мог и предположить, что прямо из погреба горшечника Дзигоку можно попасть в лабиринт Драконов.

— Стойте! — крикнул Майяпан. — Стойте! Мы еще не все выпили!

— А мы вернемся и допьем, — заверили его.

— Армагеддон! — выругался Майяпан, прихватил кувшин сакэ и полез в погреб вслед за товарищами.

Долго они бродили в темноте. Хорошо хоть, что левая рука у Язаки светилась, как головешка на погосте. Выручила она крепко. Да еще кувшин сакэ — пару раз в темноте они натыкались на него, уже пустой, и с трудом соображали, что здесь-то они уже проходили.

Уселись они однажды вокруг кувшина в страшной усталости и решили больше никуда не ходить. Язаки спросил:

— Должно быть, ты, Киби Макиби, специально нас сюда заманил в отместку, что мы научили тебя пить и закусывать по-людски.

— Нет! — пал на колени Киби Макиби. — Наоборот, вы мне глаза открыли! Ведь я до этого кто был?!

— Кто?! — спросили в надежде, что он теперь проболтается о каком-нибудь своем грехе.

— Демон, сам не знаю какой. А вы!

— А что мы? — спросили собутыльники с намерением броситься на него всем скопом.

— Теперь благодаря вам я стал почти человеком.

— Как это? — остановились они в удивлении.

— Света дневного отныне я не боюсь... — пожаловался Киби Макиби. — Стало быть, превратился обратно в человека. Думаю, как человек.

— Если ты думаешь, как человек, то нам отсюда точно не выбраться, — тяжело вздохнул Ваноути. — Зря ты это затеял.

— А вот и не зря! — вскричал Киби Макиби и в отчаянии ударил кулаком в стену лабиринта.

Посыпались камни, и образовалась дыра. Киби Макиби сунул в эту дыру голову, с кокой что-то разглядывал внутри, а потом обернулся и сообщил торжествующе:

— Вот и пришли, куда надо!

Когда они все в лихорадочном нетерпении расширили отверстие, то увидели в неясном свете далеких факелов огромный зал с помостами, на которых лежали мшаго и ежики. А когда проникли внутрь и осмотрелись, то поняли, что попали в главный арсенал арабуру и что здесь хранятся и яри, и нагинаты, и катана. Кроме этого арабуру складировали пращи, камни для них, сосуды с зажигательной смесью, луки всех известных конструкций, колчаны, полные стрел, палицы, боевые ножи, топоры, разнообразные доспехи, кольчуги, сапоги, копья, дротики, копьеметалки и еще множество диковинных вещей, которые они рассмотреть просто не успели. Скрипнули двери, потянуло сквозняком, и в отдалении меж колонн замаячили факелы.

Язаки, горшечник Дзигоку, старший черт Майяпан и дед Ваноути забились в самый дальний и темный угол. К счастью, вошедшие не дошли до зала, где была дыра в стене, а стали забирать то оружие, которое было ближе к выходу. Они складывали его в мешки и уносили. Когда в подвале остался один учетчик, Язаки шепотом скомандовал:

— Уходим!

Они едва успели набрать по охапке мшаго и поспешно бежали, так как в арсенал снова наведались арабуру.

* * *

Натабура все еще горевал об Язаки. Он часто вспоминал, как они самым чудесным образом спаслись из волшебной страны Чу, как они штурмовали Нефритовый дворец регента, и уже давно не чаял увидеть друга, как вдруг он явился сам — заросший щетиной по уши, нечесаный, неухоженный и злой, как вепрь. Воняло от него, конечно, соответствующе.

— Друг! — Язаки бросился на шею.

Натабура не успел и рта открыть, как Язаки оттащила охрана:

— Как ты смеешь бросаться на императора?! М-м-м!

— Какого императора? — очень и очень удивился Язаки и, вытаращив глаза, посмотрел на Натабуру, одетого в обыкновенное кимоно, но с тонкой золоченой кольчугой под ней.

— Великого и Солнцеподобного! — поучали его, держа за руки и за ноги и раскачивая, чтобы бросить в воду. — Поплывешь дальше!

Натабура опешил. Он сидел на берегу и ловил рыбку. Натабура еще не привык к своему нынешнему положению и не знал, как правильно себя вести, чтобы не уронить достоинства. Увы, теперь он должен был соблюдать этикет, и тут на него такая напасть. Конечно, он опешил. Его опередил Афра, который воспользовался беспомощностью Язаки и облизал ему лицо.

— М-м-м... — мычал Язаки, не в силах отвертеться.

— Стойте! — крикнул Натабура в последний момент, когда Язаки должен был улететь в воду. — Стойте! Отпустите его.

Он бросил удочку и обнял Язаки:

— Я уже боялся, что не увижу тебя!

— Я плохой друг, — покаялся Язаки со слезами на глазах.

— Нет, это я плохой друг, — вторил ему Натабура, — даже не искал тебя.

— Если бы ты нашел меня, ты бы уже не захотел быть моим другом, — с тяжелым вздохом покаялся Язаки.

Охрана из пяти самураев, переминаясь с ноги на ногу, не знала, что ей делать. Река текла величественно и неизменно.

— А это кто? — спросил Натабура.

— Ваноути ты знаешь.

— Знаю. Привет, Ваноути!

Прибежал Митиёри и бросился на шею деду.

— Это старший черт кецалей Майяпан.

— Майяпан! — воскликнул Натабура. — Мёо — светлым царем Буцу ты приходил ко мне во сне.

— Точно! — воскликнул Майяпан и сразу вспомнил, что дорога к Ушмалю ему заказана из-за доноса рыжего харчевника. — Я хотел тебя спасти от тюрьмы Тайка.

— А это Киби Макиби.

— Демон дыр и колодцев... — учтиво представился Киби Макиби.

— Бывший, — уточнил Язаки.

— Да, бывший, — все так же учтиво согласился Киби Макиби.

Его мучила жажда. Он уже сожалел, что пошел с людьми, и совершенно забыл, что навеки стал человеком.

Такие же сомнения мучили и Майяпана. Он и сам не знал, почему пришел к мятежникам. Доносов он не боялся и рассуждал так: все пошли, и я пошел, а еще мне нравятся их напитки. Подумал он, подумал и решил остаться.