Натан слушал и офигевал. Ну, ты даёшь брат! А по виду и не скажешь... Эй, скандинавка! Молчит. Четыре часа как молчит. Только бренчит нечто злобное на гитаре уже минут двадцать и молчит...блин, ну хватит мучить гитару!!! Она-то не виновата...
— Леш! Ле-еш! — он подёргал Лешака за рукав футболки.
— А? Что? — тот вздрогнул от резкого движения Натана. — Тебе чего?
— Я...эта...ключи потерял от квартиры. Дай, я копию сделаю. — Нат прекрасно помнил, что Алик свою связку забыла на Женькином усилке...
— На... — Леш протянул другу ключи. — Тока быстро.
— Ага.
Натан подхватил нагретые от Лешака железки и выпрыгнул в коридор. Ха! Он злорадно вогнал ключ в скважину и повернул его. Два раза. Для верности.
— Натан, бля, ты чё удумал?! — Леш подскочил к двери. Дёрнул за ручку. Закрыто.
За дверью смеялись. Ч-чёрт! Какие копии?! Всё ведь кругом закрыто!!! Ночь на дворе, блин!
— Лешак, вы меня за..ли! Честно! Я пока пошёл, погуляю, а вы сидите и думайте над своим поведением. Пока не помиритесь...бля, Леш! Я ж вас не выпущу!!!
Довольный хохот.
До Леша стало доходить...спасибо, брат!
Пахло кофе. Со специями. Нет, не выйду, и не уговаривай! А вот, до ванны я б дошла...
Леш, слышишь? Никуда я не уйду...не могу без тебя. Люблю. Слишком. Хотя, нет...слишком никогда не бывает.
Я всё равно тебя люблю. Слышишь, Леш?
Тихо лязгнул в ответ замок.
Леш?! Каким...кхм...образом?!
Эх, Аля, Аля...что мне этот шпингалет откинуть? Через такие-то щели...
Он присел к ней. Плакала. Долго. Отобрал истерзанный Fender, тот благодарно стукнул об пол, куда его опустил Леш.
Долго смотрел, искал что-то. Нашёл. Улыбнулся. Вытер с её лица следы туши...вернее, попытался...
— Ну, рассказывай.
— Я...уже...вроде бы, — голос бесцветный, выплаканный. Попыталась улыбнуться.— И то...там...через дверь...
Леш ни слова не понял из её сумбурно, быстро и тихо произносимых слов.
— ...Прости меня, Леш, а? Я, дура, услышала...я...мне...
Ну, вот, сейчас опять заплачет.
Ох, Аля, Аля! Это ты меня прости...
Обнял. Крепко. Нежно. Моя.
— Аля, — он строго, с хитринкой в глубине глаз, посмотрел на неё. — Я тебя и такую чумазую люблю...но не думаю, что стоит пугать...призраков...
Пусть окончательно успокоится...под душем...
— ...иди, а я пока тут...
Алик, замотанная в потёртое полотенце, встала в проёме двери. Ему была видна каждая складочка её тонкого импровизированного одеяния. Ныло сердце...как же она красива...
— За что ты меня любишь?
Бровь взлетела вверх. Правая.
Как это, за что?!
Аля...сердце не успокаивалось ни на мгновение. Что ты получила, выйдя за меня? Что я могу тебе дать? Ничего ведь, кроме нищеты и этих ободранных стен...
Себя, Леш, себя...
Она повела плечами, высвобождаясь из полотенца. Влажное тело блестело в неярком свете лампочки.
Ох, Аля...
Тс-с-с...Леш...
Щёлкнул ключ в замке. Ботинки, влажно хлюпая, не сразу слезли с мокрых ног. Продрогший и уставший Нат прислушался. Тихо...хм...что бы это значило? На кухне — никого, дверь отрыта, видно же всё. Оставляя на полу следы, он рискнул заглянуть в комнату. Ага! Вот оно как! Ха! Правильно, а как ещё могут помириться эти влюблённые...кролики? Одеяло, вон, на полу...чтоб не мешало. Одежда — там же. И полотенце.
Чёрт! Как же тебе, Лешак, с ней повезло! Ты даже сам и не представляешь! Лежит рядом с тобой, голову на грудь твою волосатую положила, ногу...тоже на тебя... обнимает. Моё, мол, не дам! Да мне, собственно, и не надо. Я просто любуюсь вами. Вернее, Леш тобой не очень, пойми меня правильно, а вот Скандинавкой...гибкая, сильная, в наколках. Тебе хорошо ведь с ней, брат? Наверняка хорошо, иначе бы не улыбался бы во сне так...многозначительно.
Тихонько стянув у Лешака тапки, Нат, утонув в них, двинулся на кухню. Насколько он помнил, где-то в холодильнике было пиво. Если только его не выпили во время прелюдии к примирению.
Ч-чёрт! А они разве ссорились?
Пиво было. Одна банка. С запиской. Рукой Леша, причём, сделанной.
"Сволочь ты, dead drunk! Но порядочная"...и рожица в углу листка.
Абсолютно пьяная.
ПЕПЕЛ
— Что ты тут делаешь? — одна бровь изящно — вверх.
Хм... Странный вопрос. Пью, конечно. Ну...и на тебя смотрю немножко.
Улыбка одними губами. Помада цвета граната, какие-то сладкие манящие духи... Волосы длинные чёрные, дышит глубоко...натанцевалась. С шестом. Не стану говорить, что танцуешь ты классно — сама знаешь. Хей, бармен!
Что пью? Да дерьмо какое-то... Здесь нет водки, прикинь.
— Добавить? — спрашивает бармен.
Чува-а-ак... Ну...не глупи.
— Ромка, плесни мне джина, — говорит Лара.
Ромка плеснул. А мне — пива бутылочку.
Э! Э, золотце, зачем тебе моё пиво?!..
— Как "Ветра"? — спрашивает и выливает полбутылки себе в стакан.
Маньячка. "Ветра"? Круто. Что Алик?.. Да ладно тебе. Злюка.
Слышь, ты реши, что пить будешь, и дай мне тоже что-нить... А...даже так? Хм... Эй, так близко? Учти, я только одной рукой за стойку держусь...
Ромка, уйди, не видишь — ты тут лишний...
— Лара... — зову негромко, — я сейчас со стула упаду... Эт ничего?
Смеётся. Мож куда-нибудь в другое место пойдём, а?
Это кто первый спросил? Ах, я... Ч-чёрт, все вы такие, женщины... Веди, куда хошь...
Трамвай звенит, чтоб собака дворовая с путей ушла... Машины, машины... Лара, чёрт! Ха! Стой, стой, нас с тобой задавят тут и даже не извинятся. Стой, говорю, я тебя не пущу никуда. Во — светофор...
Ты мне ухо откусишь... Учти, я отомщу!
— Совсем подурели! — бабка какая-то мимо прошла...
Какой этаж?.. О, давай в лифт! Ладно, как хочешь... Домой так домой...
Тих ты, не упади!..
Кто-то спит? Брат? Ладно...
Запускает пальцы мне в волосы...длинные, подвижные, настоящие пальцы пианистки... Что у неё за привычка? Руки горячие... Хочу тебя... Здесь. Сейчас. Она улыбается, как кошка... Это загадочно, это всегда заставляет насторожиться. Не люблю котов, эти твари всегда сами по себе, эгоистичны, никогда не угадаешь, что у них на уме... Поэтому перестаю её целовать и пытаюсь разглядеть в сумерках выражение глаз... У меня во рту — сладковатый привкус её помады и горький — духов... Вот я знаю, чего хочу, а ты?..
— Тебя бы в ванне замочить... — шепнула мечтательно и облизнула пересохшие губы.
Шёпот был таким тихим, что никто кроме меня не услышал бы его...
— Что? — усмехнулся я. — Ты меня сюда мыться привела?
Нет...не разглядеть зелёных глаз... Пожалуй, я сам очень смахиваю на кошачьих...как ни странно признавать это... Я ценю свободу как ничто другое.
— И мыться тоже, — она чуть прищурилась, поймала мою руку у себя на бедре, сжала ладонь.
Это интересное ощущение, когда ты крепко держишь кого-то за руку...твои пальцы между его пальцев...в какой-то момент перестаёшь осознавать, где граница...где кончаешься ты...
— Пошли, мустанг, — она решительно потянула от стены куда-то по коридору.
Непередаваемо пахнет теплом. Теплом, проникающим сквозь тебя, словно ты весь покрылся льдом за долгие годы и сам не заметил этого... Дождь, мороз и чёрные скелеты деревьев... А заметил только сейчас, когда лёд начал медленно оттаивать. Оттепель... Ты стоишь в этом тающем снеге и разводишь руками — что происходит?..
Яркий белый свет в ванной резанул глаза, гладкая плитка под ногами, лёгкий сквозняк пробежал по телу от стягиваемых джинсов...отблеск зеркала...а потом — окружила вода... Погружаешься в воду, будто паришь...летишь...тело теряет свой привычный вес... Волосы расползаются, захватывая всё новое и новое пространство, как змеи, приобретают более тёмный оттенок... Не чувствую себя... Чувствую только её влажную руку на лбу...
— Не боишься, что я тебя утоплю? — она немного нагнулась вперёд, и жёсткие пряди её длинных чёрных волос опустились мне на лицо.
— Нет, не боюсь. Топи...
Мятный запах шампуня... Её глаза...серьёзные...тёмные...грустные... мягкие... Пузыри шампуня по воде...
Блеснуло лезвие опасной бритвы в её руке... Ты уверена?.. Ты уже брила кого-нибудь? Он выжил?.. Улыбается. Когда она улыбается, её лицо полностью меняется. Становится ясным, тёплым...становится старше. Хорошо... Хотя, разве это от меня зависит? Ты уже проводишь лезвием по моей щеке. Я сижу спокойно, я не двигаюсь...делай, что хочешь... Тебе неудобно — придвигаешь свою табуретку ближе. Ты смешная...работаешь, как скульптор в порыве творческого экстаза...Как художник... Медленно, точно, уверенно, но в тоже время...немного опасливо...
Чуть прищурилась и прикусила нижнюю губу... Держишь меня за подбородок. Ты взялась за реставрацию какой-то древней скульптуры и теперь боишься её повредить...изменить...убрать больше слоёв, чем нужно, сделать её недостоверной, испортить...оставить свои следы... Не буду тебе ни в чём мешать... Ты...хочешь вернуть первоначальный вид?.. Не нужно... Ты не бойся. Если что-то и изменишь, быть может, это к лучшему.
Выдохнула и вскинула испуганно брови. Что такое?.. Чуть порезала щёку... Да я даже не чувствую. Капля крови у тебя на пальце медленно скатилась к запястью. Ага, у меня всё-таки есть кровь... Видишь? Это ж хорошо...
— Больно?..
Нет, что ты... Иди сюда. Иди ко мне... Сердце сильнее забилось, я теперь глаза твои очень ясно вижу... Колючие... Я тебя хочу... Нет, не ложись на плитку, она холодная... Чёрт...чёрт, прости, я уже разогнался! Такие острые локти и коленки... Кто тебя создал... Какой-то гениальный злой мастер, любящий острые углы... Бог... Дьявол... Я бы тоже, пожалуй, хотел что-нибудь создать... Можно?
Неслышно приоткрылась дверь, откуда-то издалека позвал детский голосок:
— Мама...
Что?..
— Ма-а-а...
Я поднял глаза, не успел сообразить даже — ты вылетела из ванной, как стрела, от тебя пахло испугом и злостью. Схватила за руку стоящего в дверном проёме малыша в синей пижаме и скрылась с ним в тёмноте коридора. Я и лица его не успел разглядеть...маленький такой...
Мама?.. Ты — мама?
Холодный бордюр ванной. Ну, не я же... Надо джинсы натянуть, что ли... Где мои сигареты... Пустая пачка. Чёрт... Пустая пачка, пахнущая табаком и умирающая зажигалка с тлеющим пламенем.
Блин, что-то в голове не укладывается...
Торопливые шаги в коридоре.
— Уходи, быстро, — сказала коротко, не глядя в глаза.
— У тебя сигареты есть?
Прищурилась. В чём дело? Почему ты так смотришь на меня?..
— На, возьми, — кинула пачку из кармана халата, — теперь уходи.
Почему?..
— Убирайся, быстро!
Злишься. Ты злишься и от этого дышишь ещё быстрее обычного. Твоё лицо бледное, белое, оно застыло в одном непонятном мне выражении, а губы будто стали тоньше и твёрже.
— Это твой сын? — закуриваю не спеша.
— Бля, какой ты сообразительный! — бросила в меня футболкой. — Пошёл отсюда... Убирайся!
Толкает меня в спину. Ты уверена? Впрочем, я уже в коридоре... Нет, я уже за дверью. Бросила мне вслед куртку и ещё что-то — мне всё равно, пусть валяется. Хлопнула дверь решительно. Ты прикрываешься злостью... Все чем-то прикрываются... От чего-то... Зачем-то...
Курю на ступеньке лестницы. Босиком. В сумерках. Не хочу даже футболку натягивать... Меня хватило только на джинсы и то с трудом...
Тишина лестничного прохода...уныло висящие голые лампочки у высокого потолка...коврики у дверей...пыль в углах площадки...слой краски на слое краски... надписи на стенах, тщательно кем-то замазанные и всё равно проявляющиеся... перила с треснутым деревом...Топот где-то внизу...тяжёлые сапоги по ступенькам... Голоса... мужской, женский, детский...
Сигарета в моей руке...
Голоса ближе, усталая беседа...полуулыбки...отдышка...позвякивание вёдер... старики с внуками возвращаются с прогулки...нет, из леса — у них в руках корзины с грибами, ведро, сумка...за плечами — рюкзаки защитного цвета...
Сигарета в моей руке...
Испытующие незлые взгляды...притихший разговор... Сапоги мимо, осторожно... запах грибов, сосен, шишек...леса...поезда...масла... Нет упрёков.
Сигарета...
Говорят, что некоторые двинутые люди обладают способностью читать мысли других.
Огонёк тлеет...
Разве для этого надо быть двинутым?
Тишина и сумерки. Слева чуть скрипнула дверь — какая-то хозяйственная соседка решила потрясти свой коврик. На ночь глядя.
— Ты всё ещё там? — голос сквозь дверь справа.
Коврик бьётся о поручень. А пыль летит вниз... Кому-то на голову... Мне, если б я сидел этажом ниже. Из приоткрытой соседской двери доносятся звуки телевизора и виднеется синий свет...
— Да.
Коврик скрылся, бросая подозрительные взгляды. Синий свет исчез.
— Почему ты не уходишь? — она там, за дверью.
Мне почему-то кажется, что она сидит на полу, прислонившись головой к двери и обхватив руками острые колени.
— У меня голова мокрая... — гляжу на лампочки у потолка.
Мне плохо её слышно, ложусь на пол у двери и смотрю на потолок, к которому улетает мой дым. Щурюсь и чётко различаю светящуюся нить накаливания. Вокруг лампочки летает одинокая заблудившаяся муха. И тихо, убаюкивающее жужжит.
— Хочешь, чтобы я открыла дверь? — спрашивает Лара.
— Нет...
Муха там, у потолка, принялась летать восьмёрками...жужжать ей было уже лень... Неужели она не понимает, что кроме старой лампочки здесь больше ничего нет?
Лара рядом, за дверью. Между нами нет даже полуметра... Почему она не идёт спать?.. Опускаю ноги на несколько ступенек вниз — так гораздо удобнее. Лестничные площадки надо делать пошире. Определённо. Шершавые ступеньки...
Тишина...
— О чём ты думаешь? — спрашивает она.
Не знаю...
— Полжизни провёл в коридорах и на лестницах, — улыбаюсь и ударяю по ступеньке.
Она говорит, что это грустно. У неё усталый голос...
— Нет, — заверяю, — совсем нет. С чего ты взяла? В коридорах ты видишь гораздо больше...людей, дверей... Вариантов...
Чувствую, как сушит губы сигаретный дым. Зажигаю новую и затягиваюсь... Почему я так много курю?.. Потому что нравится? Привычка?.. Потому что необходимо?..
— У тебя замечательный сын...
Она долго молчит. Мне даже начинает казаться, что она ушла...Но нет.
— Мне двадцать два года, ему — семь, — говорит Лара. — Считай.
Двадцать два?.. Хм... Ты выглядишь старше... Но причём тут это? Разве от этого он менее замечательный?..
— Я не умею считать в уме, — качаю головой.
И, собственно...не хочу. Муха скрылась из поля зрения. Её куда-то сдуло прочь от лампочки... Я выдыхаю дым... Где же...муха?.. А, вот она...решила полетать вокруг... Не бойся. Я здесь. Господи...хоть я в тебя и не верю...как же хорошо с мытой головой... Даже мысли проясняются... Но веки становятся тяжёлыми, меня тянет в сон... неудержимо...невероятно...
Она молчит. Потом спрашивает тихо:
— Тебе там холодно?
— Нет. А тебе? — спрашиваю и смотрю на дверь.
Она молчит. Может быть, нет, но я чувствую, как меня окутывает густой туман сна... А тебе?..
