— Ага. Юным девам при любом удобном случае положено, — глубоко вздохнув, шагнула я вслед за мужчиной в подсвеченную фонарем темноту.
Сначала были ступени. Не крутые и не очень узкие. Да и не так далеко. А потом мы попали в... водопад, только изнутри. То есть он теперь получался "занавесью из струй" на огромном "окне" в круглой каменной комнате. А после Стах поднял свой фонарь повыше:
— Сейчас надо немного подождать, но, главное ты можешь видеть уже сейчас, — и я увидела. В самом центре ее, на квадратном постаменте высилась скульптура ... — "Кентавр и нимфа". Есть очень древняя легенда об их любви. Именно ее герои здесь и увековечены.
— Кентавр и нимфа, — с придыханием повторила я и пошла по кругу. Кентавр стоял, широко расставив задние ноги. А перед ним, в объятьях — она, нимфа. Спиной прижатая к крепкому мужскому торсу и с закинутыми на плечи любимого руками. А девичья шея выгнута в страстном поцелуе. И вся эта... скульптура излучала такую огромную силу, что у меня самой вспыхнули щеки, а через несколько мгновений и со зрением что-то случилось. Потому что все вокруг окрасилось в нежно розовый цвет.
— Ты это видишь? — отставив к лестнице фонарь, засмеялся Стах. Я развернулась к нему и тут только поняла, что дело вовсе не во мне — рассветное солнце, вынырнувшее из-за леса в аккурат напротив, окунуло нас всех в свои первые цвета. И струи падающей воды. И каменные неровные стены и кентавра с его возлюбленной. Все сейчас было раскрашено самым могущественным волшебником. — Этот грот мама подарила отцу за год до моего рождения. Она хотела сказать, что в мире вечны лишь солнце и еще наша любовь. И больше ничего. Не будет их, исчезнет и сам мир. Ты понимаешь, любимая? Не надо бояться...
Обратно мы возвращались обнявшись и молча. У меня перед глазами был "розовый" рассветный грот, а в ушах — последние слова моего любимого: "Не надо бояться". Поэтому, я периодически запиналась на ровном месте, а Стах меня терпеливо на руках подтягивал:
— Ты, наверное, спишь?
— Я больше не буду.
— Чего не будешь? — недоуменно склонился мужчина. — Спотыкаться?
— Бояться... не буду.
— Ну, вот и хорошо. Надо почаще "по душам" разговаривать, — смеясь, вынес он вердикт.
А у самого дома, нам наперерез, из-за кустов неожиданно вывернула еще одна обнявшаяся парочка. Хотя, почему, "неожиданно"? Мы несколько мгновений молча друг на друга пялились. Первым не выдержал Стах, громко хмыкнув. Потом смущенно расплылся Русан, потерев рукой подбородок. Последними и очень звонко присоединились мы с подругой. Да так, что из-за угла дома выскочил Хран с удой наперевес:
— Ёшкин мотыляй! Накрылась рыбалка!
А Тишок, брякающий пустым бидоном, нервно почесал меховой бок:
— Никакой ответственности. Ну, вы чего, мужики?
— Да как это, "накрылась"? — праведно возразили над моей головой. — Русан, ты готов?
— Конечно. Рыбалка — это ж святое.
Вот так вот. А мне тут про другие вечные ценности "по душам" втирали. И, судя по взгляду Любони, не мне одной...
ГЛАВА 5
— ...и звал меня "Фемой", кхи-хи... Годочков до четырех. Ну, а "Серафимой" я недолго побыла. Потом сразу в "демоны" представилась.
А знаете, почему? Строгости он не любил, гордая порода — кентаврийская кровь. Да до сих пор...... глаза прищурит и...... а один раз, в шесть лет Фрону за косу оттаскал за одно это обидное... Она после сюда ездить...... И обычай у них, у местных — кому девка сережку свою отдаст, тот...... — Стах, вошедший в комнату, обогнул свою нянечку в кресле. Лишь глянул на нее строго, с демоническим прищуром и направился прямиком ко мне, взгляда по дороге не сменив: "Что ты серьги свои разбрасываешь? Фрона их нашла и расплавила на...
— Евся. Да, Евся.
— Чего?! — встрепенулась я и... проснулась окончательно.
Склонившаяся надо мной Любоня спешно приложила к губам пальчик:
— Тише. Тетушка Серафима, того. Так что, давай отсюда, только осторожно. Или вы с ней на пару будете носами клевать?
— Что-то расхотелось, — зевая, протерла я глаза.
Время, щелкая настенными часами-домиком, приближалось к полудню. За окном притих в набежавших с неба тенях сад. Сама же радушная хозяйка спаленки (попробуй ей, откажи) утомившись под грузом воспоминаний, посапывала носом в бантик чепца. Да так сладко... Я накинула на нее подхваченную с кровати шаль, а потом вслед за подружкой, боком выскользнула на террасу:
— Ну, что будем делать? — глянула с прищуром на Любоню, застывшую тоже, в живописно задумчивой позе: не то петь, не то плясать.
— А пойдем к тебе. Ну не переться же к мужчинам на озеро в такую-то жару? Заодно поболтаем.
— Пошли.
Моя собственная комнатка показалась сейчас такой прохладно — зовущей, что мы с подружкой обе, без раздумья, тут же нырнули прямиком под цветастый кроватный балдахин. А потом ненадолго замолчали, решая, видно, с чего бы начать болтать. Хотя, лично меня интересовало сейчас...
— Скажи, Любонь, а что там нянечка Стаха про сережки говорила? Что за обычай такой и у кого?
— Ну, ничего себе, — удивленно хмыкнула та. — Ты ж ей кивала все время и даже звуки какие-то мычала.
— Это я от крайней вежливости. А на самом деле дремала. И ты знаешь, мне ведь сон приснился... — вдруг, задумалась я, а потом тряхнула головой. — Так что там с сережками? Вдруг, это сильно важно.
— Ну, не знаю, как тебе, а вот Фроне... — зевая, повернулась подружка на бок. — Праздник у них здесь есть, наподобие нашего Солнцеворота. Только, вместо венков девки своим суженным серьги, ну, это...
— В речку кидают?
— Да нет. Прячут или оставляют на разных видных местах. В зависимости от того, чем ты ночь желаешь закончить. И с кем.
Я же, представив унылую Фрону "девкой с косой", насмешливо фыркнула:
— И кто кого сережкой осчастливил?
— Догадайся сама... Фрона Стаха. А когда он над ней посмеялся, обозвала его "мулом убогим".
— И он ее за косу? — открыла я на такое рот.
— Ага, — кивнула Любоня, а потом прыснула. — Видно, с тех пор она косу и обстригла, под чистую.
— Однако, развитая дама — рано взрослеть начала. Я в шесть лет о куклах мечтала — настоящих, не тряпичных... — почесав нос, скривилась я в потолок. — А вот мне интересно, пришел бы он к ней с этой сережкой, чтоб она делать стала?
— Официальную церемонию помолвки. Без нее — никуда, — уверенно заявила подруга, а я вздохнула... Правда, уже не так тяжко, как минувшей ночью (балдахин совсем не шелохнулся). — Евся?
— Да?
— Завтра не сбежишь? — спрошено было очень серьезно. На что и я ответила соответствующе:
— Нет, подружка. От судьбы не убежишь, — а потом, расплывшись, добавила. — Это мой мужчина. И душой и телом.
— Да неужто? Мокошь — наставительница! Вот и я после этого так про Русана решила.
— После чего, "этого"? — развернулась я к Любоне.
— Будто сама не знаешь? — авторитетно хмыкнула та. — Ведь не зря Мокошь завещает: "Люби без стыда. Не скупись в ласках для любимого и вернется тебе от него стократно"
— Да ничего "этого" у нас со Стахом не было, — в ответ вздохнула я, а потом и вовсе от подруги отвернулась... Вспомнилась, вдруг скульптура на рассвете: двое страстных влюбленных. И розовое зарево, скрывшее мой внезапно вспыхнувший румянец... — Ничего не было.
— Ну и дуреха же ты... подружка, — глубокомысленно изрекла Любоня. А после и сама замолчала...
— Евсения... Евсения.
— Ага-а, — сонно отозвалась я, а потом сцапала мужчину рукой, почти наугад. — О, этот сон мне больше нравится. Хоть от тебя в нем и пахнет дымом.
— Ну, тогда, пусть тебе приснится, что ты встаешь с постели и послушно следуешь за мной. Потому что, пора есть уху, — назидательно прозвучало над самым моим носом (значит, удачно сцапала).
— Как-то не убедительно, — вторая рука оказалась такой же меткой, за что поплатилось уже все туловище целиком, тут же водруженное на ноги. Пришлось разлеплять глаза.
— До сих пор не убедил?.. А если вот так? — склонился, еще "размытый овал" над самым лицом, после чего я с готовностью вновь глаза закрыла:
— Да... О-о-ай! — вмиг испарился весь мой сон. Впрочем, как и потребность в бодрящем поцелуе.
— Любоня, ты сама или на другое плечо? — уже от двери развернулся Стах к подскочившей на кровати подружке и, получив кивок, потащил меня дальше на выход... Да... И где те страстные влюбленные в розовой дымке?..
А на озере нас уже ждал и стол и дом. В том смысле, что самое главное присутствовало: чего поесть и где посидеть. Полуденная жара, заставившая местных пчел летать еще медленнее, давно спала. И сначала ей на смену налетел ветерок, пустивший над водой дым от костра и густой аромат карпунёвой ухи. Сейчас же, при свете ночного пламени, были видны лишь те, что вокруг него удобно устроились. Да еще вязы, подступившие к самой озерной черте. И даже говорилось как-то по-особенному, в полголоса. Тем более, тема явно оному способствовала:
— ... и внезапно очнулся от того, что меня кличут, уже мокрым, весь в тине и на том берегу этой проклятой речки, — закончил Хран, и подбросил в костер полешко. Бес же, привычно развалившийся в Любониных ногах, изрек:
— Ну-у, здесь явно русалки поработали — навязывание жертве нужных мыслей при полном отсутствии фантазии — низкий уровень.
Он в наших ночных посиделках явно мнил себя "экспертом по жанру". Поэтому и вел себя соответственно.
— И что, русалки такое могут? — а вот подруга моя выглядела на удивление спокойной (видно, недавний жизненный опыт помог).
— Конечно, могут.
— Да что ты? — нет, я не против — выпендривайся, сколько душе угодно. Но, уж больно надоело затылок чесать. Эксперт же, скосившись на меня, внес коррективу:
— В смысле, иногда... Да, Евся! Ты ж в жизни их ни одну не видала!
— Это к делу не относится, — положила я веточку обратно. Бес ехидно скривился:
— А, может, сама нам что-нибудь расскажешь?
— Я?.. Да мне и не о чем. Потому как все самое... страшное, что со мной произошло, было при вашем же участии.
— Это точно, — согласился сбоку от меня Стах. — Давайте я вам расскажу про курган недалеко отсюда. Помните, я говорил, что пробовал в него влезть?
— Ну-ну, и чего там? — вмиг слетела с беса вся важность.
— Курган этот, на первый взгляд, от других не отличается. С той лишь разницей, что на самой его вершине находится узкая дыра и, по всей видимости, в глубину вплоть до похоронной клети. Оттого местные, из человеческой деревни севернее Адьяны, называют его "Гул-горой" и вообще, относятся с трусоватым любопытством. Много лет назад, например, считалось, что этот курган, если взобраться на самый его верх и вопросить в отверстие, может дать дельный совет или нужный ответ.
— А сейчас так уже не считается? — почесал за ухом Русан, из уст которого, кстати сказать, прозвучала самая правдивая здесь история.
— Сейчас, нет. Потому что, Гул-гора, по словам селян, "взбесилась". Произошло это лет пять тому назад. И первым метаморфозу ощутил на себе местный питейщик, хозяин деревенской корчмы. Он как раз ждал сватов к старшей дочери и решил выяснить: достоин ли кошель жениха ее моральных высот. Влез, как положено, бросил в дыру традиционный дар — монетку, и только набрал воздуха в грудь, для озвучивания вопроса, как ему оттуда прилетел досрочный ответ: "Сквалыжник!" Питейщик был мужик дотошный и далеко не трус, с его-то родом занятия. Поэтому решил уточнить, кого конкретно гора имела в виду и на этот раз вопрос задать успел. Но, как только подставил к дыре ухо, принял в него такие отборные маты, что пораженный сорвался по склону. Вскоре страшная весть про Гул-гору разлетелась по всей округе. Люди охали и пеняли, кто на общее падение нравов, кто на катаклизмы в природе. Однако, со временем, с местным "оракулом", все ж, удалось вступить в плодотворный диалог.
— Это как? — открыл пасть Тишок.
— А просто носить стали в качестве даров уже не деньги, а продукты: калач — ответ, курица — развернутый ответ и парочка советов в придачу. А за окорок можно было получить информацию по всем до этого заданным.
— Евся, тебе это ничего не напоминает?
— Молчи, нечистый хвост! Не порочь светлый божественный пантеон!
— А причем здесь идолы? Я конкретно про того, кто при них столовался.
— Ну, тогда и себя не забудь, любитель пирожков с крольчатиной.
— Евсения, вы закончили?
— Да, Стах, продолжай, — обменялись мы с Любоней и бесом выразительными взглядами.
— Продолжаю. И не ты один, Тишок, такой умный. Примерно, года через три, — на этом месте бес снисходительно хмыкнул. — до селян, начисто перессорившихся друг с другом из-за болтливой горы, стало доходить: не все так гладко на ее склонах. И однажды, собравшись отрядом смельчаков, вместо съестных даров в отверстие запустили праздничную шутиху... Что потом началось, — в этом месте уже хмыкнул сам рассказчик. — Деревня на пару дней будто вымерла, потому что Гул-гора это время ходила ходуном, оглашая степь воем вперемешку с бранью. А когда все стихло, и перепуганные люди понемногу выползли на улицы, вновь собрали "добровольцев", причем, по закону справедливости, именно тех, кто шутиху запускал. И отправили их извиняться. Но, не успели те дойти до подножия кургана, как прямо из него на встречу вылетел мужик в странной одежде и при полном вооружении, и с воем погнал парламентеров назад по степи... Следующие две попытки загладить вину закончились аналогично: мужик неизменно вылетал, ругался и махал вдогонку своей саблей. Однако ущербом после таких выступлений стали лишь заикание у двоих, и один уход в береднянский монастырь, — с преувеличенным вздохом закончил Стах, а я с удивлением подвела итог — мужчина ни разу не соврал:
— Скажи, а ты сам когда туда наведался?
— Я то? Сравнительно недавно. Лично хотел познакомиться с "соседом", — невинно расплылся мне рассказчик. — Но, он против оказался. К тому же, после "курганотрясения" сквозную дыру завалило. Почти, завалило. В нее теперь разве что, Тишок пролезет, — а вот это он уточнил совсем зря, потому как я ж этого прохиндея знаю:
— И пасть свою закрой.
— Да я что, умом не одарился? — с достоинством фыркнул мне вышепоименованный...
Ночь у костра вскоре, вместе с запасом дров и побасенок иссякла, оставив лишь запах дыма на коже да еще в заплетенных волосах. Но, смывать его с себя я не торопилась. Просто сидела сейчас, в полной темноте и, уставясь в комодную круглую ручку, перекатывала на ладонях сережки... Из одной — в другую... И вроде бы, все уже решено — и Стахом и даже собой, но, предстоящее завтра мероприятие...
— О-ох, скорее бы оно закончилось и все стало, как прежде, — ... из одной — в другую... — А еще бы желательно, завтра не опозориться. Сильно желательно, — из одной ладони — в другую...
— Евся, — осторожный стук в стеклянную террасную дверь заставил меня нервно подпрыгнуть. — Евся, ты... одна?
— Любоня, заходи.
Подружка моя, с наполовину распущенными косами, не менее нервно проскользнула в комнату и встала, как вкопанная:
— Я не знаю, как сказать.
